Я сочла бы, что обязана объяснить ему, чем я занимаюсь ради того, чтобы не оказаться на улице.

Но, господи, боже мой, мне очень трудно думать о Джеке, вспоминать его улыбку и глаза и не хотеть ему позвонить. Я сохранила его визитку, но только потому, что она теперь значит для меня то же, что и платье, четки, сумка и фотография родителей. Это еще один предмет в том огромном мире, который принадлежит Еве, еще один предмет, помогающий мне нащупывать почву под ногами. Это еще одно напоминание о том, что, несмотря на свое занятие, я продолжаю оставаться реальным человеком.

Ева (в честь Джека Бритчема, напомнившего мне об этом)

14 февраля 1996 года

Я знаю, что это глупо, но, куда бы я ни посмотрела, мне чудится, что я вижу Джека Бритчема.

Рассуждая логически, я понимаю, что на самом деле это не так, потому что он не может быть повсюду: в автобусе, в проезжающем мимо такси, у выхода из кафе, на набережной. Я вижу его черты даже в лицах клиентов, которых мне приходится «обслуживать». Но всякий раз, когда передо мной мелькают золотисто-белокурые волосы или характерное очертание его носа, когда я вижу мужчину одного с ним роста или сложения, у меня внутри все обрывается, а сердце исполняет характерный пируэт, исполненный им, когда я впервые увидела Джека Бритчема. Это очень приятное чувство. Наверное, лучшее из всего, что мне приходилось ощущать. Это похоже на то, как если бы меня каждый день моей жизни осыпали звездной пылью. Думая о нем, я всегда улыбаюсь, а при виде его двойников выворачиваю шею, чтобы получше их рассмотреть, а затем снова расплываюсь в безмятежной улыбке, отдаваясь охватывающему меня чувству радости.

Неужели возможно влюбиться в человека, с которым ты общался всего минут пять, не больше?

Мне кажется, что он стал частью моей жизни, и к концу дня я испытываю разочарование от того, что он мне ни разу нигде не почудился. Если за целый день мне не случается увидеть кого-нибудь, отдаленно напоминающего Джека Бритчема, я ощущаю, что меня как будто накрывает пелена уныния. Единственным подтверждением является его визитка. Я беру ее в руки и долго разглядываю. Я перечитываю его имя и номер телефона, запоминаю их наизусть и спрашиваю себя, смогу ли я когда-нибудь стать Евой Бритчем.

Да, я знаю, что ты скажешь: «Держи карман шире!» — верно? Любой на твоем месте сказал бы то же самое. Я и сама понимаю, что это полное безумие, но мне очень трудно о нем не думать. Потому что эти мысли, эта игра, в которую я сама с собой играю, представляя себе, что повсюду его вижу, — все это меня как будто делает свободной. Это каждый день помогает мне дожить до вечера. И это напоминает, что мне уже двадцать четыре года.

Мне хотелось бы его поцеловать. За всю свою жизнь я целовала только двух мужчин — Питера и Эллиота. Мне также хотелось бы его ласкать. Мы часто занимались этим с Питером — даже после того, как начали спать вместе. Иногда мы просто обнимались, целовались и ласкались. И больше ничего. Наши отношения с Эллиотом были более «взрослыми». Мы целовались при встрече и прощании и в качестве прелюдии к сексу. Но у нас никогда не было поцелуев ради поцелуев. Во всяком случае, после того, как мы окончательно стали парой.

Я очень хочу заняться петтингом с Джеком Бритчемом. Мне хочется вдохнуть его аромат, насладиться запахом его одеколона, позволить всему этому вскружить мне голову. Ну и, конечно же, нет ничего дурного в том, чтобы просто на него смотреть. Мне хочется провести руками по его телу, прижать к его груди ладони и попробовать впитать его в себя через кончики пальцев, позволить ему просочиться в мою кровь и заструиться по моим жилам. Я хочу ощутить его вкус, убедиться в том, что на вкус он так же хорош, как и на вид.

Я не знаю, почему я так с ним сроднилась, но это факт. И в этом нет ничего плохого. По крайней мере, я не вижу в этом ничего плохого. Благодаря ему у меня появился хоть какой-то смысл в жизни.

Влюбленная дура

15 марта 1996 года

Сегодня встречалась с одним из своих постоянных клиентов. Его зовут Цезарь. Это его настоящее имя: я видела кредитку, которой он расплачивается, и на ней написано: «Цезарь Холдинге». Под этим же именем его знают в агентстве.

В этом не было бы ничего особенного, необычного или заслуживающего упоминания, если бы не то, что произошло за ужином.

Я обслуживаю его уже три или четыре месяца, и он всегда любил поговорить. Самое большее, что я делала, — это раздевалась до белья и, обняв его, лежала рядом с ним на кровати. Он один из тех, чьи жены не хотят секса, поэтому больше всего в жизни он жаждет внимания и прикосновений другого человеческого существа. Я ничего не имею против таких мужчин, как он. Более того, мне приятно с ними беседовать, отвечать на их вопросы и делиться с ними своим мнением, которое как будто даже представляет для них какой-то интерес. А больше всего мне нравится зарабатывать деньги, не обнажаясь при этом. Трудность заключается в том, что мне приходится быть начеку, чтобы не позволить границе, которую я провожу между Хани и Евой, расплыться и стать неразличимой. Это очень легко — расслабиться и стать Евой, когда мне не приходится заниматься сексом. Но суть моей работы заключается в том, что, независимо от того, одета я или раздета, трахаюсь или нет, я все равно получаю деньги за то, что нахожусь там, куда в противном случае я ни за что не явилась бы. Независимо ни от чего отношения с клиентом представляют собой деловую сделку.

Мы ужинали в изумительном ресторане в Сифорде. Это совсем рядом с набережной, и вечером там очень тихо и спокойно. Мы уже несколько раз там обедали. На этот раз я заказала утку, хотя Цезарь заметил, что это очень странно — есть птицу в рыбном ресторане. Он откинулся на спинку кресла и позволил себе немного расслабиться. Цезарь значительно старше меня. У него русые волосы и очень свежая кожа, не бледная, но и не покрытая искусственным загаром. У него есть морщины вокруг глаз, на лбу и щеках, но они не просто морщины, без них его лицо показалось бы незаконченным. Такую внешность, как у него, принято называть благородной, потому что он не только привлекателен и элегантно одет, он еще умеет себя вести в обществе. У него прямая спина, и он всегда знает, как правильно поступить. Он знает, как пробовать вино, как пользоваться ножами и вилками, какие чаевые оставить официанту, даже если обслуживание было не на высоте.

— У тебя есть мечта, Хани? — вдруг спросил он, пристально глядя мне в глаза.

Я помедлила, отрезая ломтик утки, а затем улыбнулась ему заученной улыбкой — так, как Хани всегда улыбается своим клиентам. Мне нравится, когда не трахающиеся мужчины назывании меня Хани. Это напоминает мне, что я работаю, а не просто приятно провожу время со своим давним знакомым.

— Да, — ответила я. — Я собираю деньги, чтобы поступить в колледж, а потом в университет.

— И что же ты собираешься изучать?

— Либо английский, либо социологию. Меня очень интересуют законы, движущие обществом. Важнее этого, как мне кажется, нет ничего. А вы как считаете?

Он ничего не ответил, а продолжил пристально меня разглядывать. Я даже забеспокоилась, не зашла ли я слишком далеко. Ведь различие между девушкой, которая развлекает клиента, и девушкой, которая действует ему на нервы чересчур умными разговорами, может незаметно стереться.

— Я тоже хотел изучать английский язык, — наконец произнес он, — но отец решил, что право будет для меня более перспективным направлением деятельности. Позднее я с ним согласился.

Я улыбнулась и кивнула. Мне не хотелось ничего говорить, пока я не пойму, чего он ожидает от сегодняшней встречи. Нередко он просто нуждался в собеседнике, и я всегда готова была удовлетворить эту его потребность. Мы обсуждали различные идеи, подначивали и поддразнивали друг друга. Порой он хотел выговориться, и тогда я слушала, стараясь помалкивать и не перебивать его, независимо от того, насколько я была осведомлена по тому или иному вопросу. Сегодня мне показалось, что меня ждет подобная беседа, но, судя по всему, я ошиблась.