Я его не перебиваю, потому что ему необходимо выговориться. Он напуган и чувствует себя виноватым. Я знаю Джека. Я знаю, что он очень боится того, что я его возненавижу, что я всегда буду винить его за то, что произошло, потому что много раз напоминала ему о неисправной подушке безопасности.

— Ты ведь понимаешь, что сейчас мой автомобильчик гораздо безопаснее твоего красавца? — спрашивала я его.

Он собирался заменить эту подушку. Я это точно знаю. Я ни в чем его не виню.

Я плачу не только из-за того, что увидела в зеркале, но еще и из-за того, что чувствую себя совершенно оторванной от окружающего. Я могу касаться предметов, и они реальны, но я не могу сказать того же о том, что происходит у меня в голове. Я думаю, я вспоминаю, и я не знаю, реальны ли мои мысли и воспоминания, происходило ли все это на самом деле. В карете скорой помощи я слышала женский голос. Мне показалось, эта женщина знает Джека, да и меня тоже. До того как рядом со мной появился спасатель, я, как мне кажется, была в сознании и пыталась сообщить Джеку что-то важное.

Но между тем, что я знаю, и тем, что я помню, зияет пугающая меня пропасть. На самом краю моей памяти явно что-то есть, только я не понимаю, что это такое. Но то, что там есть, безуспешно пытается привлечь к себе мое внимание. И почему-то мне от этого очень страшно.

— Что случилось? — спрашиваю я у Джека. — Что случилось после аварии?

— После аварии спасатели вырезали тебя из машины и привезли сюда, — отвечает Джек, пристально глядя на меня своими темно-изумрудными глазами, временами напоминающими мне зеленый бархат. Они такие мягкие и глубокие, что мне хочется ощущать их на своем теле.

— Что случилось между аварией и приездом спасателей? — спрашиваю я.

Джек берет меня за руку и целует кончики моих пальцев.

— А ты не помнишь? — спрашивает он, настороженно глядя на меня.

— Нет, я забыла. Я помню… — Мое тело содрогается от мощного удара машины о столб. Я закрываю глаза, принимаю удар на себя, мир вокруг меня начинает вращаться, все проваливается и куда-то летит, и…

Джек стискивает мои пальцы.

— Все хорошо, все хорошо…

Я распахиваю глаза и снова оказываюсь в больничной палате рядом с Джеком, где мне уже ничего не угрожает.

— Я помню момент аварии. Еще я помню спасателя, — говорю я, когда ужас отодвигается и мне удается отдышаться. — Но там произошло что-то еще, только я не знаю что.

— Это уже не важно, — говорит Джек. — Главное — это чтобы ты выздоровела.

— Что-то произошло. Скажи мне, что это было!

Я прошу его. Я его почти умоляю. Мне не нравится то, что я чего-то о себе не знаю. Меня тяготит мысль о том, что, находясь н сознании, я совершала поступки, о которых ничего не знаю, что я говорила что-то, чего не сохранила моя память. Я уже давным-давно не напивалась до беспамятства. К тому же это нечто совершенно иное. Тогда я просто веселилась. На этот раз я вглядываюсь в свое прошлое и вижу лишь зияющую черную бездну, готовую поглотить меня всю без остатка. Она грозит поймать меня в свою ловушку, отрезав от всего, что мне близко и дорого.

— Пожалуйста, расскажи мне, — повторяю я.

Край черной бездны подбирается все ближе.

— Да не было там ничего особенного. Мы оба пережили сильное потрясение. Пока тебя вырезали из машины, ты проявляла необычайную стойкость. Клянусь тебе, больше ничего не было.

Произнося это, Джек не смотрит мне в глаза, его зрачки ни на секунду не останавливаются на одном месте. Они как будто танцуют по моему лицу. Это все из-за моих шрамов? Или он чего-то недоговаривает? Мне кажется, есть что-то, чего он просто не может мне сказать.

— Ты хочешь кого-то видеть? — спрашивает он, меняя тему и кивая в сторону двери.

Это позволяет ему отвести глаза. Теперь он смотрит на дверь, за которой сгрудились люди — мои родные и друзья. Они видели меня, когда я была без сознания. Они видели меня всю в бинтах. Теперь им предстоит увидеть мои располосованные шрамами лицо и череп. Я к этому не готова. Я не уверена, что хоть когда-нибудь смогу к этому подготовиться. Но сейчас я совершенно точно не готова.

— Нет, — отвечаю я. — Скажи им, что я заснула. — Я увижусь с ними, когда буду дома.

— Как скажешь, красавица, — привычно произносит он.

Это обращение обжигает мне кожу, режет слух, сыплет соль на мои шрамы. Он даже смотреть на меня не может. И я должна поверить тому, что он только что произнес? Он целует меня в лоб — наименее пострадавшую часть моего лица.

— Пока.

— Ага, пока, — киваю я.

Он идет к двери.

— Джек? — окликаю его я.

Он останавливается и с улыбкой оборачивается ко мне.

— М-м-м? — спрашивает он.

— Если бы там произошло что-то еще, ты мне об этом рассказал бы? Правда?

— Конечно, — кивает он. — Обязательно рассказал бы.

Либби

С тротуара к двери ведет восемь каменных ступеней. Без посторонней помощи я буду взбираться на них бесконечно долго.

Хотя меня больше не терзает невыносимая боль, мне все еще трудно ходить, к тому же я опасаюсь, что швы разойдутся. При каждом шаге я испытываю тянущее чувство внутри, внушающее мне, что я причиняю себе непоправимый вред.

Я смотрю на ступени. Они гладкие и слегка закругленные. Я множество раз взбегала и сбегала по ним, не обращая на них ни малейшего внимания. На этот раз все будет иначе. На этот раз н должна дождаться помощи Джека. Всю неделю, которую я провела в больнице, я только этим и занималась — ожидала, чтобы кто-нибудь помог мне совершить самые простые, элементарные действия: помыться, сходить в туалет, почистить зубы, умыть неповрежденные части лица. И мне приходилось надевать счастливую и благополучную маску, когда меня навещали.

Встречи с родственниками и друзьями были кратковременными и необременительными, но я была вынуждена давать им понять, что у меня все «хо-ро-шо». Я сосредоточивалась на том неоспоримо позитивном факте, что осталась в живых. Я старалась не думать как об израненном лице и утраченных волосах, так и о тяжелой полостной операции. После каждого посещения я откидывалась на подушки и внушала себе, что скоро выздоровею и отправлюсь домой, где мне не придется открывать дверь, если в нее постучит тот, кого я почему-либо не захочу видеть.

Таксист ставит мою сумку на верхнюю ступеньку лестницы. Джек стоит рядом с водителем. Он расплачивается с ним.

В больнице мне сказали, что я могу поехать домой либо на такси, либо на машине «скорой помощи». Такси показалось мне меньшим из двух зол, поскольку сама мысль о «скорой» вызвала у меня приступ панического ужаса. Мы с Джеком сидели на заднем сиденье автомобиля, и он крепко сжимал мои пальцы. За всю дорогу мы не обменялись ни единым словом. Я плотно закрыла глаза, чтобы не видеть встречных машин, а мое истерзанное тело замерло. Когда мы подъехали к дому — к нашему дому, — я испытала невыразимое облегчение.

Мне страшно войти внутрь.

Пока я лежала в больнице, мне отчаянно хотелось выбраться оттуда и поскорее попасть домой. Но теперь «дом» для меня — это место, где мне придется все начать сначала. Мне придется быть собой с этим новым лицом и этими волосами там, где раньше жила другая Либби. Эта мысль меня пугает.

— Твои родители, Энджела, Грейс и мои родители хотели организовать в твою честь вечеринку, — говорит мне Джек, толкая перед собой мое кресло-каталку и направляя его к такси. — Но я сказал им, что вряд ли эта идея тебе понравится. Во всяком случае, сейчас. Надеюсь, я поступил правильно.

— Да, — киваю я, — ты поступил правильно.

Джек кладет бумажник в задний карман джинсов, открывает наружную, а затем и внутреннюю дверь, готовясь занести в дом мою сумку.

— Удачи, — произносит, проходя мимо меня, водитель. — Выздоравливайте.

Я не ожидала услышать такие теплые слова от совершенно незнакомого человека.

«Интересно, он всем своим пассажирам желает удачи? — думаю я, наблюдая за тем, как мужчина, за которого я вышла замуж, спускается по лестнице, чтобы помочь мне подняться по ней. — Или это касается только некоторых? Тех, кто возвращается домой из больницы, а также тех, у кого на лице написано, что им такое пожелание лишним не будет? Пожалуй, я попадаю в обе эти категории».