А вдруг? Неужели?.. От испуга даже перехватило дыхание.

– Говори честно, ты можешь читать мои мысли?

– Нет, мысли я читать не умею.

– Не ври мне!

– Тебе я врать бы не стал.

Ох, как же он все-таки привлекателен! Если бы не это, было бы гораздо проще игнорировать его слова. И если бы не чувствовала странную связь с ним. Но так сложно смотреть ему в глаза и не верить тому, что он говорит. Но с другой стороны, как можно принимать за чистую монету всю эту ерунду? Ведь если Финн не врет, то, выходит, мать была права, выходит, я не человек, а жаба! Не хочу быть жабой! И не буду. И не позволю морочить себе голову.

– Я тебе не верю.

– Венди, – голос Финна звучал как-то непонятно, – ты же знаешь, что я не вру.

Странно, но я это действительно знала.

– Да… Но моя мать сумасшедшая, и еще одного психа в свою жизнь я не пущу. Так что уходи!

– Венди!

Я вскочила, встала перед ним.

– А ты что, вообразил, будто сначала можешь смешать меня с дерьмом на балу, затем посреди ночи залезть ко мне в комнату и заявить, что я тролльчиха из сказки? А я поверю каждому твоему слову и запрыгаю от радости? Неужели ты и вправду так думал? И что я должна была, по-твоему, сделать?

– Вернуться со мной в общину, – сказал Финн растерянно.

– Ух ты! – Я ухмыльнулась.

– Другие так и поступали, – обескураженно ответил Финн.

Другие… Этим он меня окончательно оттолкнул. Может, я и готова была подыграть его бредням, но после намека, что он уже опробовал свои чары на других девчонках, весь мой запал пропал. С психами я еще могу поладить, но с бабниками – увольте.

– Уходи, – сказала я твердо.

– Обещай хотя бы подумать над моими словами. Так случилось, что тебе сложнее, чем другим. Поэтому я дам тебе время на размышление. – Он шагнул к окну, открыл створку. – Но знай, там ты не будешь чужой. Там твоя семья. Просто подумай.

– Обязательно. – Я одарила его саркастичной улыбкой.

Финн перелез через подоконник. Я подошла, чтобы закрыть за ним окно. Он повернулся ко мне. Нас разделял лишь оконный проем. В глубине его глаз словно тлело темное пламя.

От этого взгляда я оцепенела, как загипнотизированная. Интересно, а Патрик так же себя чувствовал, когда я его обрабатывала?

– Чуть не забыл, – тихо произнес Финн. Его лицо было так близко, что я ощущала его дыхание. – Ты сегодня была очень красива.

Еще секунду он помедлил, а затем отвернулся, ухватился за ветку дерева, растущего рядом с домом, и через миг уже стоял на земле. Порыв ледяного ветра ворвался в комнату, я захлопнула окно и плотно задернула шторы.

Как в тумане я доплелась до кровати и рухнула в постель. В ушах все еще звучали последние слова Финна…

Остаток ночи я почти не спала, а в краткие минуты забытья мне пригрезились зеленые тролли, явившиеся похитить меня. Но в основном я просто пыталась разобраться в своих мыслях, однако лишь окончательно запуталась. Разумеется, я не поверила ни единому слову Финна, но как было бы здорово, окажись я и вправду особенной. Везде и всегда я чувствовала себя чужой и никому не нужной. До недавних пор только с Мэттом у меня были хоть какие-то общие интересы.

За окном рассвело, сквозь шторы в комнату пробрался тусклый свет, защебетали птицы. Я встала, не в силах больше валяться и изводить себя дурацкими фантазиями. Тихонько, чтобы не разбудить Мэтта и тетушку, спустилась на первый этаж. Мэтт и так завел привычку вскакивать раньше всех, чтобы приготовить мне завтрак, а потом отвезти в школу. Пусть выспится хотя бы в выходные.

Мне отчаянно хотелось найти подтверждение того, что мы настоящие брат и сестра. Всю свою жизнь я пыталась доказать обратное, но после слов Финна все во мне восстало против этого. Мэтт – мой брат, и никак иначе! Они с Мэгги пожертвовали всем ради меня. Я изводила их бесконечными капризами и выкрутасами, но они всегда любили меня. Ведь это что-то да значит?

За диваном я отыскала наглухо заклеенную коробку, на которой каллиграфическим почерком Мэгги было выведено: «На память». Тетя никогда не распаковывала эту коробку, мы так и перевозили ее с места на место.

Под дипломами брата, документами тетки и стопкой фотографий с выпускного Мэтта обнаружилось несколько фотоальбомов. Одного взгляда на обложку было достаточно, чтобы понять, какие из них приобретала Мэгги. Она выбирала альбомы в цветочек, горошек или с каким-нибудь веселеньким орнаментом. Матери принадлежал только один – в потертой однотонной коричневой обложке.

В самом низу я нашла потрепанную голубую тетрадку и осторожно достала ее вместе с альбомом матери. Это оказалась не тетрадка, а мой детский альбом. И голубого цвета он был потому, что результаты УЗИ показали, что мать ждет мальчика. Внутри даже лежал немного поцарапанный снимок УЗИ, на котором врач обвел деталь, ввергнувшую всех в заблуждение.

В нормальной семье это стало бы предметом шуток, но только не у нас.

– Ты должна была родиться мальчиком, – не уставала повторять мать.

Многие матери ведут детский альбом, но редко кто забрасывает его, не успев начать. Однако моя мать не оставила в альбоме своей дочери ни единого слова. Все записи были сделаны либо отцом, либо Мэгги. А еще тут были отпечатки моих ножек, данные о росте и весе, а также свидетельство о рождении. Я осторожно прикоснулась к листку, словно пытаясь убедить себя, что мое рождение – реальность, а не выдумка. Я родилась в этой семье, что бы ни думали мы с матерью по этому поводу.

– Чем занимаешься, милая? – раздался негромкий голос Мэгги, и я вздрогнула. – Извини, не хотела тебя пугать. – Тетушка зевнула и провела рукой по растрепанным волосам.

– Ничего страшного, – пробормотала я и проворно запихнула голубую тетрадку в коробку, будто устыдившись чего-то. – Почему так рано вскочила?

– Я у тебя то же самое хотела спросить, – улыбнулась Мэгги.

Она опустилась на пол рядом со мной.

– Слышала, как ты встала. – Она кивнула на коричневый альбом, лежавший у меня на коленях: – Затосковала?

– Даже не знаю.

Мэгги погладила коричневую обложку:

– Ты тогда совсем малышкой была.

Я раскрыла альбом. Снимки шли в хронологическом порядке. Первые страницы были посвящены детству Мэтта. Увидев фото отца, тетушка хмыкнула, затем осторожно дотронулась до снимка и заметила, что отец был очень красивый.

Мы редко вспоминали о нем. Таким образом мы избегали разговоров о матери и ее сумасшествии. Мы старались забыть обо всем, что случилось в первые шесть лет моей жизни, в том числе и отца.

На большинстве фотографий в альбоме был брат. Мать, папа и Мэтт выглядели до нелепости счастливыми. Все трое светловолосые, голубоглазые. Словно сошли с рекламы «Холлмарк»[5].

Но стоило появиться моим фотографиям – и мать как подменили: вечно хмурая, угрюмая. На самом первом снимке мне было всего-то несколько дней. Я – такой умильный карапуз в комбинезончике с голубыми паровозиками, а мать смотрит на меня, как на мерзкое насекомое.

– Ты была такой милой малышкой! – засмеялась Мэгги. – А первый месяц щеголяла во всем голубеньком, потому что ждали мальчика.

– Это многое объясняет, – пробормотала я. – А почему мне новую одежду не купили? Деньги ведь были.

– Даже не знаю, – вздохнула Мэгги. – Мать твоя так решила. Она порой была очень странной.

– А как меня собирались назвать?

– Хм… – Мэгги щелкнула пальцами. – Майкл! Майкл Конрад Эверли. Но ты родилась девочкой, всех обманула.

– И откуда взялась Венди? Было бы логичнее назвать меня Мишель, что имени зря пропадать?

– Ну… – Мэгги задумалась, глядя в потолок, – мать была в депрессии и отказалась давать тебе имя. Отец тоже самоустранился, то ли чтобы мать поддержать, то ли фантазии не хватило. Так что имя тебе выбрал Мэтт.

– Ах да! – Я вспомнила, что уже слышала эту историю. – Но почему Венди?

– Трудно сказать. Просто ему нравилось это имя. Он очень любил сказку про Питера Пена. Забавно, правда? Ведь Питер Пен – мальчик, который не взрослеет, а Мэтт, наоборот, с детства был взрослым. Может, именно поэтому он всегда так тебя защищает. Он тебя назвал. Ты для него самая родная.