— Кстати, Гавриил Стефанович, как насчет встречи с вашей пациенткой?..

Митрофанов округлил вороньи глаза, потом хлопнул себя ладонью по лбу.

— Извините, учитель, совсем вылетело из головы… Тоже, видно, старею. Напомните, кто такая?

— Берестова Анна Григорьевна. Диагноз: маниакальный синдром.

— Ах да, маньяк-убийца. Кажется, невменяемая. Признайтесь, Иван Савелич, в чем тут заковыка? Наверное, есть какой-то другой интерес, помимо научного? Простите за прямолинейность, но вы же знаете, за каждым нашим пациентом стоят очень солидные поручители?

— Догадываюсь.

— Вдобавок в нашем богоспасаемом заведении повсюду глаза и уши. О вашем посещении непременно станет известно.

— Что же тут предосудительного? В моем посещении, я имею в виду? Гавриил Стефанович, чего-то ты крутишь.

— Избави Бог.

— Утром говорил по-другому. Но я ведь не настаиваю. Если обстоятельства изменились… Тебя кто-то напугал?

— Не в этом дело. Время лихое, не вам объяснять. Наука, политика, бизнес — все сплелось в такой клубок, концов не отыщешь. Не хотелось бы сослепу вляпаться во что-нибудь, от чего после не отмоешься.

Сабуров уже пожалел, что приехал, поддался смутному капризу. Жалел и о том, что встретился с Митрофановым. Он помнил его пусть человеком с дурным, вздорным характером, с непомерной гордыней, с комплексом полноценности, но блестящим психиатром, с очень интересными, перспективными идеями, а увидел обыкновенного заматеревшего хищника, хитроумного и наглого, со знакомым рыночным оскалом. Правда, ничего другого он не ожидал увидеть: «Белая дача» не то место, где собираются херувимы на молитвы, и если уж Митрофанов здесь прижился… И все же одно дело — «с волками жить, по-волчьи выть», и совсем иное — стать волком по крови. Не стоило тратить время, чтобы лишний раз убедиться, как это происходит с людьми.

— Давай забудем, Гаврюша, — сказал устало. — Я тебя ни о чем не просил, ты ничего не обещал. Спасибо за прием, за угощение. А также за лестное предложение. Действительно, почему бы не скалымить сотню-другую? Деньги, как известно, не пахнут… Кстати, насчет того чтобы куда-то вляпаться… По-моему, тут ты страхуешься с опозданием. Куда глубже можно вляпаться после «Белой дачи»?.. Налей-ка лучше на посошок.

Смуглое лицо Митрофанова осветилось мягкой, почти влюбленной улыбкой.

— Знаете, за что я вас всегда уважал и ценил?

— Разве ты, кроме себя, кого-то когда-то уважал? Не шути, солдатик.

— За вашу безрассудность. Ведь вам, Иван Савелич, по большому счету на все наплевать, включая собственную жизнь. Я прав?

— Вот ни на столечко. — Сабуров, усмехаясь, показал кончик мизинца — и потянулся за бутылкой. Самый момент смочить горло. Глупая поездка, нелепый разговор — поскорее забыть.

Митрофанов снял трубку, набрал внутренний номер из трех цифр. Кому-то распорядился:

— Приведи Берестову, сынок, да поживее.

Не успели осушить по рюмашке, как в дверях, после робкого стука, возникло видение в желтом больничном халате, с бледным, прозрачно-светящимся лицом, на котором, словно звездочки в ночи, пылали синие глаза. Видение неуверенно шагнуло — и по кабинету прокатился легкий сквознячок. Сабуров уронил руку с сигаретой на стол. Митрофанов пригласил добродушно:

— Проходи, Анна, садись, не бойся. Вон стул.

Девушка опустилась на сиденье, будто облачко на скалу. При этом сказала:

— Ничего, я постою.

— Вот этот господин, — Митрофанов указал на Ивана Савельевича, — знаменитый профессор. Хочет с тобой поговорить. Твой случай его заинтересовал.

Девушка перевела взгляд на Сабурова, и он готов был поклясться, что увидел в глубине ее зрачков собственное отражение. В одно мгновение он помолодел на десять лет.

Эдик Корин, порубленный плотницким топориком, вторую неделю отлеживался в подземном логове и, как зверь, зализывал раны. Ничего не ел, только пил воду из большой черной лужи, натекшей на земляном полу со стен. Для того чтобы напиться, достаточно было выкарабкаться из тряпья и свесить голову с деревянного настила. Когда он это проделывал, десятки, а может быть, сотни крыс, стороживших его покой, с паническим писком разлетались прочь.

По ночам сильно мерз, рваная рана на плече разбухла и нарывала — и у него начинались видения. Та реальность, которую он покинул год или два назад, превратившись в могучего преследователя, смешивалась в этих видениях с яркими образами будущей жизни и с теми местами, куда он обязательно должен переместиться, когда закончит земной подвиг. Однажды он встретился с тем, кто владеет миром и чьим вассалом ему посчастливилось стать после того, как он избавился от всех человеческих упований. Он давно ждал этой встречи, чтобы спросить, скоро ли придет конец его странствиям. Жизнь оборотня не так завидна, как пишут безмозглые сочинители сатанинских трактатов на потребу еще более безмозглой публике, на самом деле она полна муки неутоленных желаний, которым нет конца.

В знойном видении, подобном глубокому обмороку, Корин бродил по Святым горам и заблудился в глубоких сталактитовых пещерах, плавно переходящих одна в другую, и в конце концов ему стало казаться, что он крутится на одном месте, кусая себя за хвост. Со сбитыми в кровь ступнями, задыхающийся от отчаяния, он готов был упасть на землю и умереть, но внезапно увидел смутное зеленоватое мерцание в глубине очередного туннеля. Невыносимый смрад окутал его ноздри, и Корин вздохнул с облегчением. Спасение всегда приходит на пике нравственного и физического истощения, в этом и есть сакраментальный смысл присутствия Властителя тьмы.

Даритель знания восседал в гранитных чертогах на каменном троне и с задумчивой гримасой сосал трубку, у которой чубуком служил натуральный человеческий череп, принадлежащий, как Корин почему-то сразу определил, недоношенному младенцу. Он не испытывал священного трепета, как вроде бы надлежало, а лишь почувствовал изумление оттого, что черты Властителя показались ему знакомыми. Но вспомнить, где видел его прежде, он не смог. Привстав на колени, негромко воззвал:

— Я пришел, ты слышишь ли меня, о Владыка?!

Ответ обескуражил его окончательно. Сквозь клубы вонючего дыма донеслось насмешливое:

— A-а, привет, жертва дефолта! Господи, до чего же ты мерзок! Ну, чего тебе надо, засранец?

— Как чего? — растерялся Корин. — Я служу тебе верой и правдой и рассчитывал на более теплый прием.

Властитель тряхнул чубуком, рассыпав сноп искр, и одна вонзилась Корину промеж глаз, ослепив на короткое время.

— Теплый прием, говоришь? — расхохотался Владыка зловеще. — Если имеешь в виду сковородку, на которой поджаривают таких, как ты, то можно устроить. Но не сейчас, в другой раз.

— Совсем не это, — обиделся Корин. — Про сковородку я вовсе не думал.

— О чем же ты думал, упырь?

— Я хотел всего лишь узнать, долго ли еще мне быть оборотнем?

— Что, надоело?

— Каждый путь утомителен по-своему, государь, но если известны сроки, легче идти.

— Ишь как умно… Ну-ка вякни что-нибудь еще в этом роде, давно я не слышал комариного писка.

— Мне нечего сказать, государь, покорнейше жду дальнейших указаний.

— Ах нечего сказать? Тогда убирайся отсюда, недорезанная сволочь!

Даритель знаний небрежно повел железным перстом, и неодолимая сила ухватила Корина за ворот, раскрутила и швырнула в бездну…

Когда очнулся, ощущая дикую жажду, не мог с уверенностью решить, явился ли ему Властитель воочию или то был фрагмент затянувшегося бреда. В любом случае видение отличалось от всех остальных своей яркостью, достоверностью и каким-то маразматическим душком. Он долго, напившись из лужи, пытался вспомнить, на кого из живых, хорошо знакомых людей похож Властитель; мнилось, реальный образ вот-вот вспыхнет перед глазами, но этого так и не произошло. Лишь в правой части головы, там, где скользнул топорик злодея, от сильного умственного напряжения раздулся желвак, причинявший сверлящую, жгучую боль, и Корин оставил попытки идентифицировать неподдающееся осмыслению.