И если он думает, что хоть немного подходит ей, он куда больший идиот, нежели я предполагал.

– А где кофе? – спрашиваю я, оглядывая стол.

Делалье роняет вилку, она с грохотом падает на тарелку. Он смотрит на меня выпученными глазами:

– Как вы сказали, сэр?

– Я хочу попробовать, – отвечаю я, левой рукой намазывая масло на тост. Бросаю на него беглый взгляд. – Вы ведь всегда говорите о кофе. Так что я подумал…

Не говоря ни слова, Делалье буквально подпрыгивает со стула. Мчится к двери.

Я беззвучно хохочу, глядя в свою тарелку.

Делалье сам вкатывает сервировочный столик с чаем и кофе и располагает его рядом с моим стулом. У него трясутся руки, когда он наливает темную жидкость в чайную чашку, ставит ее на блюдце, потом на стол и пододвигает ко мне.

Я жду, пока он наконец не усядется, и делаю маленький глоток. Это какой-то странный, нестерпимо горький напиток. Совсем не то, что я ожидал. Я мельком смотрю на него, удивленный тем, что такой человек, как Делалье, начинает день с такого крепкого напитка с отвратительным вкусом. Кажется, я начинаю его за это уважать.

– Не так уж и ужасно, – замечаю я.

Он расплывается в такой широкой и довольной улыбке, что я сомневаюсь, правильно ли он меня расслышал. Он весь светится, когда говорит:

– Я обычно добавляю сливки и сахар. Гораздо вкуснее и…

– Сахар. – Я ставлю чашку на блюдце. Сжимаю губы, скрывая улыбку. – Кладете сахар. Конечно же. Так намного вкуснее.

– Не хотите ли попробовать, сэр?

Я жестом останавливаю его и отрицательно качаю головой.

– Отзовите поисковые партии, лейтенант. Мы прекращаем дневное патрулирование и переходим на ночное, после наступления комендантского часа. Вы остаетесь на базе, – говорю я ему, – где Верховный будет отдавать приказы через своих подчиненных. Выполняйте все его распоряжения по мере их поступления. Я сам поведу группу. – Я делаю паузу. Смотрю ему в глаза. – Никаких утечек быть не должно. Ничего, что могло бы дать гражданским повод для ненужных разговоров. Вам ясно?

– Так точно, сэр, – отвечает он, забыв о кофе. – Я тотчас же отдам приказ.

– Хорошо.

Он встает.

Я киваю.

Он уходит.

С тех пор как она исчезла, я впервые чувствую какую-то надежду. Мы найдем ее. Теперь, обладая новыми сведениями и выставив целую армию против жалкой шайки бунтовщиков, кажется невозможным, что мы потерпим неудачу.

Я делаю глубокий вдох. Затем отпиваю еще глоток этого кофе.

И с удивлением обнаруживаю, насколько мне нравится его горький вкус.

Он уже ждет меня, когда я возвращаюсь в свои апартаменты.

– Приказ отдан, – говорю я, не глядя в его сторону. – Сегодня вечером мы выступаем. – Секунду я раздумываю. – А теперь прошу меня извинить, у меня еще масса дел.

– Каково это, – спрашивает он, – чувствовать себя калекой? – Он улыбается. – Как ты сам себе не противен, когда знаешь, что тебя подстрелил твой же подчиненный?

Я останавливаюсь у двери, ведущей в кабинет.

– Что тебе нужно?

– Что же, – произносит он, – ты такого нашел в этой девчонке?

У меня мурашки по спине бегут.

– Она ведь для тебя нечто большее, чем просто эксперимент, так ведь?

Я медленно поворачиваюсь к нему. Он стоит посреди комнаты, засунув руки в карманы, и улыбается какой-то презрительно-гадливой улыбкой.

– Ты это о чем?

– Полюбуйся на себя, – отвечает он. – Я еще даже имени ее не произнес, а ты уже весь раскис. – Он сокрушенно качает головой, не переставая изучать меня. – Побледнел, сжал здоровую руку в кулак. Задыхаешься и весь напрягся. – Пауза. – Ты выдал себя, сынок. Ты считаешь себя очень умным, – продолжает он, – однако забываешь, кто научил тебя владеть собой.

Меня бросает то в жар, то в холод. Я пытаюсь разжать кулак, но не могу. Я хочу сказать ему, что он ошибается, но вдруг чувствую, что меня качает, и жалею, что как следует не позавтракал. И тут же жалею, что вообще завтракал.

– У меня работа, – выдавливаю я из себя.

– Скажи мне, – не унимается он, – что тебе наплевать, если она погибнет вместе с остальными.

– Что-что? – нервно срывается с моих губ.

Мой отец опускает взгляд. Нервно сжимает и разжимает руки.

– Ты меня так часто разочаровывал, – произносит он обманчиво мягким тоном. – Прошу тебя, пусть на сей раз этого не случится.

На какое-то мгновение мне кажется, словно я существую вне своего тела, как будто я смотрю на себя со стороны. Я вижу свое лицо, раненую руку, ноги, которые вдруг перестают меня держать. По лицу моему идут трещины, потом по рукам, по груди, по ногам.

Я представляю себе, что это значит – разваливаться на части.

Я не отдаю себе отчета, что он назвал меня по имени, пока он дважды не повторяет его.

– Что тебе от меня нужно? – спрашиваю я, поражаясь своему спокойному тону. – Ты без разрешения входишь ко мне, стоишь здесь и предъявляешь мне обвинения, в которые у меня нет времени вникать. Я исполняю твои распоряжения и приказы. Вечером мы выступаем, и мы найдем их логово. Ты сможешь разделаться с ними, когда тебе будет угодно.

– А как же твоя девчонка? – интересуется он. – Твоя Джульетта?

При упоминании ее имени я вздрагиваю. Пульс у меня так частит, что становится почти нитевидным.

– Что ты почувствуешь, если я трижды прострелю ей голову? – Он пристально смотрит мне прямо в глаза. – Разочарование, поскольку ты лишился любимого проекта? Или скорбь, потому что ты потерял любимую?

Время словно замедляется, окутывая меня вязкой пеленой.

– Будет печально, – отвечаю я, стараясь не обращать внимания на дрожь, от которой у меня подгибаются колени, – потерять то, на что я потратил так много времени.

Он улыбается.

– Приятно слышать, что ты трезво смотришь на вещи, – одобрительно кивает он. – И любому проекту, в конце концов, легко отыскать замену. Я уверен, что мы найдем более практичное и рациональное применение твоему времени.

Я медленно закрываю и открываю глаза. Одну половину груди словно судорогой свело.

– Разумеется, – слышу я свой голос.

– Я знал, что ты меня поймешь. – Он хлопает меня по раненому плечу, отчего у меня чуть не подгибаются колени. – Ты прекрасно поработал, сынок. Однако она отняла у нас массу времени и ресурсов, а в результате оказалась совершенно бесполезной. Таким образом, мы избавимся сразу от нескольких неблагоприятных факторов. Отнесем ее к сопутствующим потерям.

Он одаривает меня лучезарной улыбкой, прежде чем поворачивается и направляется к двери.

Я прислоняюсь к стене.

И медленно сползаю на пол.

Пять дней патрулирования – и ровным счетом ничего. Каждый вечер я веду группу, мы идем по безмолвной, скованной зимним холодом местности. Мы ищем скрытые проходы, замаскированные люки – любые знаки того, что под ногами у нас другой мир.

И каждую ночь возвращаемся на базу ни с чем.

Безрезультатные рейды последних нескольких дней, их ни к чему не приводящая напряженность наваливаются на меня, притупляя мои чувства, и повергают меня в какое-то оцепенение, которое я не в силах превозмочь. Каждый день я просыпаюсь и начинаю искать решение проблем, которые сам себе создал, но не могу найти.