Я сам ее сюда привел.

Прохожу через несколько двойных вращающихся дверей и оказываюсь в раздевалке по соседству с испытательным стендом. В темноте моя рука нащупывает выключатель: лампочка мигает, прежде чем зажечься. Распределитель и стены начинают тихо гудеть. Тишина и никого кругом.

Все так, как мне нравится.

Я раздеваюсь быстро, насколько мне позволяет раненая рука. До «званого обеда» у отца остается еще два часа, так что спешить не стоит, однако нервы у меня на пределе. Кажется, что на меня наваливается все сразу. Мои неудачи. Моя трусость. Моя глупость.

Иногда я чувствую дикую усталость от жизни.

Я стою босиком на бетонном полу, чертыхаясь оттого, что рана все время мне мешает. Я вытаскиваю из своего ящичка шорты и быстро надеваю их, опираясь о стену, чтобы не упасть. После этого я захлопываю дверцу и иду в соседнюю комнату.

Я щелкаю еще одним выключателем, и тут же оживает главный пульт управления. Компьютеры пикают и мигают, пока загружается программа. Я пробегаю пальцами по клавиатуре.

Эти залы используются для ситуационного моделирования.

С помощью особых технологий мы моделируем пространства и процессы, существующие лишь в человеческом воображении. Мы создаем не только общий фон, но и мельчайшие детали. Звуки, запахи, ложный разум, паранойю. Изначально программа предназначалась для подготовки солдат к специальным заданиям, а также для того, чтобы помочь им преодолеть специфические фобии, которые могут охватить их на поле боя.

Я использую эту программу в своих целях.

До ее прибытия на базу я приходил сюда очень часто. Это было мое убежище, где я мог укрыться от окружающего мира. Жаль только, что сюда нельзя зайти в форме. Шорты жесткие и неудобные, полиэстер колется и раздражает кожу. Но на них нанесен специальный состав, реагирующий на кожу и передающий информацию датчикам. Это облегчает мое перемещение в ситуацию, когда я смогу пробежать несколько километров, так и не наткнувшись на окружающие меня реальные стены. Для наиболее полной виртуализации на мне должен быть минимум одежды. Сверхчувствительные камеры реагируют на изменение температуры тела, так что им лучше не контактировать с посторонними материалами.

Надеюсь, этот недостаток устранят в следующей версии программы.

Мастер моделирования запрашивает информацию. Я быстро ввожу код доступа, чтобы увидеть список своих последних моделей. Я задумчиво смотрю вверх, пока компьютер обрабатывает данные, бросаю взгляд на новое двустороннее зеркало, сквозь которое виден главный рабочий зал. До сих пор не могу поверить, что она пробила стену из стекла и бетона, не получив при этом ни единой царапины.

Просто невероятно.

Компьютер дважды пикает, и я сразу приникаю к монитору. Программы в моей личной папке загружены и готовы к запуску.

Ее файл – в самом верху списка.

Я делаю глубокий вдох, стараясь отогнать воспоминание. Я не жалею о том, что заставил ее пережить весь тот ужас. Не знаю, смогла бы она ослабить самоконтроль и стать самой собой, если бы я не нашел действенного способа спровоцировать ее. В конце концов, я искренне верю, что это помогло ей, как я и хотел. Однако я и подумать не мог, что вскоре после этого она наставит на меня пистолет и выпрыгнет из окна.

Я делаю еще один глубокий вдох.

И выбираю модель, ради которой и пришел сюда.

Я стою в главном рабочем зале.

Напротив своей копии.

Это очень простая модель. Я не менял ни одежду, ни волосы, ни ковры на полу. Я просто создал дубликат самого себя и дал ему в руки пистолет.

Он, не мигая, смотрит на меня.

Один.

Он чуть наклоняет голову.

– Ты готов? – Пауза. – Боишься?

Мой пульс учащается.

Он поднимает руку. Чуть заметно улыбается.

– Не волнуйся, – говорит он. – Осталось немного.

Два.

– Еще чуть-чуть, и я уйду, – продолжает он, целясь мне прямо в лоб.

Мои ладони покрываются ледяным потом. Сердце бешено бьется.

– Все будет хорошо, – лжет он. – Обещаю.

Три.

Ба-бах.

– Ты уверен, что не голоден? – спрашивает отец, не переставая жевать. – Очень вкусно, поверь мне.

Я ерзаю на стуле. Смотрю на идеальные стрелки на своих брюках.

– Ну, так как? – продолжает он. Мне кажется, что я слышу, как он улыбается.

Я почти физически чувствую на себе взгляды солдат, стоящих вдоль стен. Они всегда сопровождают его и всегда перед ним выслуживаются. Их первым заданием было определить, кто из одиннадцати является слабым звеном. Предоставившему самые убедительные доводы полагалось избавиться от этого звена.

Мой отец находит подобные «тренинги» весьма забавными.

– Боюсь, что я и вправду не голоден. Это лекарство, – вру я, – снижает аппетит.

– Ах, ну да, – произносит он. Я слышу, как он кладет вилку и нож. – Разумеется. Неприятный побочный эффект.

Я не отвечаю.

– Оставьте нас.

Два слова – и его люди исчезают за дверью в течение нескольких секунд.

– Посмотри на меня, – говорит он.

Я поднимаю взгляд, стараясь тщательно скрыть все эмоции. Ненавижу его лицо. Я не могу долго на него смотреть, не выдерживаю его нечеловеческого взгляда. Он не терзается тем, что он делает и как живет. Наоборот, он наслаждается этим. Он упивается властью и считает себя несокрушимым.

И в какой-то мере он прав.

Я еще раз убеждаюсь в том, что самый опасный человек на свете тот, кому неведомы угрызения совести. Тот, кто никогда не прощает и поэтому не ищет прощения. Потому что, в конце концов, слабыми нас делают чувства, а не поступки.

Я отворачиваюсь.

– Так что же ты нашел? – спрашивает он безо всяких предисловий.

Я тотчас же мысленно обращаюсь к дневнику, лежащему у меня в кармане, но не шевелюсь. Мне нельзя вздрагивать. Люди зачастую забывают, что лгут ртом, а правду говорят глазами. Приведите человека, который что-то спрятал, в отдельную комнату и спросите, где он это спрятал. Он скажет, что ничего не знает, что он вообще ничего не прятал, но почти всегда взгляд его будет направлен на «тайник». И сейчас я знаю, что отец пристально наблюдает за мной и ждет, куда я посмотрю и что отвечу.

Я расслабляю плечи и делаю едва заметный вдох, чтобы унять сердцебиение. Я не реагирую на его вопрос, притворившись, что погружен в свои мысли.

– Сынок?

Я поднимаю глаза. В них наигранное изумление.

– Что?

– Что ты нашел? Когда сегодня обыскивал ее комнату?

Выдох. Я качаю головой, откидываясь на спинку стула.

– Битое стекло. Разворошенную постель. Открытый платяной шкаф. Она взяла только зубную щетку и смену белья. Все остальное на месте.

И это правда.

Я слышу, как он вздыхает. Затем отодвигает тарелку.

Я чувствую, как ее дневник жжет мне бедро.

– И ты говоришь, что не знаешь, куда она могла направиться?

– Мне лишь известно, что она скорее всего вместе с Кентом и Кисимото, – отвечаю я. – Делалье утверждает, что они угнали машину, но ее след внезапно пропал на краю пустоши. Патрули прочесывают местность вот уже несколько дней, но так ничего и не обнаружено.

– И где же, – интересуется он, – ты думаешь искать их дальше? Ты считаешь, что они могли перейти в другой сектор? – Он умолкает, явно довольный заданным вопросом.

Я смотрю на его улыбающееся лицо.

Он задает мне вопросы лишь для того, чтобы проверить меня. На самом деле у него есть и ответы, и готовое решение. Он хочет увидеть, как я опозорюсь, ответив неверно. Он пытается доказать, что без него я сделаю все не так.

Он издевается надо мной.

– Нет, – отвечаю я спокойным, ровным тоном. – Не думаю, что они такие идиоты, чтобы перейти в другой сектор. У них нет ни допуска, ни средств, ни сил. Оба солдата серьезно ранены, к тому же с большой кровопотерей, и они находятся далеко от каких бы то ни было медицинских учреждений. Сейчас они скорее всего уже мертвы. Девушка, очевидно, единственная, кто уцелел, и она не могла уйти далеко, поскольку совершенно не ориентируется в тех местах. У нее притупилось чувство пространства, и там она словно на другой планете. К тому же она не умеет водить машину, и если бы ей каким-то образом удалось завладеть транспортным средством, нам бы сразу же сообщили об угоне. Учитывая ее общее состояние, граничащее с истощением, и полное отсутствие пищи, воды и медицинской помощи, можно заключить, что она потеряла сознание в радиусе пяти-шести километров от этой пустоши. Нам необходимо найти ее, пока она не замерзла насмерть.