Наверное, она одна такая белая ворона, которая и мужского пота не нюхала. Если признаться девчатам, что она и не целовалась по-настоящему ни разу, не то чтобы вступать в интимные отношения, они бы её презрительно осмеяли. Поэтому в разговорах, она тоже хотела показать себя опытной в амурных делах, вроде тоже давно и без проблем рассталась с девственностью, а тут показала себя дюймовочкой, «красной шапочкой» и перед кем? Перед Робертом Ивановичем, учителем по кличке «Роба»!

Молодые отвязные студентки его так называли почти что в глаза. А вот она показала себя недотрогой. Роберт Иванович теперь, что подумает? Скажет – шапочка красная, дурочка деревенская, ступай к своей бабушке, пирожки неси! Теперь ему на глаза стыдно показаться.

Отряхнув юбчонку, и кое-как приведя себя в порядок, Дина выскользнула из кабинета, хорошо ещё, что в классе никого не было, а то бы с расспросами надоели – что да как?

А Роберт Иванович тоже думал по-своему – молодой преподаватель, ещё не отвыкший от студенческих замашек, привыкший к безотказности своих сокурсниц, не обременённых заботой о скором замужестве, уступчивых и податливых к ненавязчивым ухаживаниям своего товарища, и на этот раз был уверен в себе.

А привычка – другая натура.

«Сорок девок, один я!» – говорил о себе весёлый студент, затесавшийся волею случая и стараниями известного в музыкальной среде родителя в саратовскую консерваторию. Там преимущественно повышали знания нервные выпускницы музыкальных училищ с утончённым вкусом и особой чувственной нервной системой, которая тут же отзывалась на внешний раздражитель, как рогатка камертона на звуковую волну соответствующей частоты.

«Да она, никак, ещё цельная? – думал Роберт Иванович, тихо прикрывая за собой дверь учебного класса, оставив трепещущую от возбуждения ученицу. – Грех её оставить кому-нибудь другому, всё равно она вот-вот расстанется со своим сокровищем, подарив его первому балбесу, который ей приглянётся. Девочка, надо признаться, ничего себе. А какая страсть! Только не гнать коней! Только не гнать! Кажется, виноград созрел и сам просится в рот…».

Роберт Иванович от вкусной ягодки отказаться ну никак не мог!

Надо помочь девочке сбросить хитиновый покров гусеницы и превратиться в бабочку. Нет – не в капустницу, а в бабочку махаона!

В этих делах Роберт Иванович имел определённый опыт. И он, не спеша, поторапливался, зная, что из прокисшего молока каши не сваришь.

Ах, студенческие вечера, студенческие вечера! Безоглядное пролётное время! Особенно вечера новогодние – зачёты сданы, два-три необременительных экзамена и – вот они, зимние каникулы! Веселись, пока молод!

Собрались всем курсом, ёлку поставили прямо в классе за неделю до праздника. Директриса ворчала, что лесная сказка будет мешать учебному процессу, но, выслушав притворно-плаксивые просьбы своих воспитанниц, согласилась: «Делайте, как знаете, но чтобы порядок был! На экзаменах за всё спрошу!»

Для Дины это была первая настоящая ёлка. В деревне, где до леса в любую сторону 20–30 километров, к подобным забавам относились равнодушно. «Баловство одно! – отвечала мать на просьбы дочери поставить в избе ёлку. – Я тебе лучше шубу справлю!» Гладила девочку по голове и о чём-то тяжело вздыхала.

А в школе, какая ёлка? Постоит в небольшом, тесном коридорчике день-другой, шурша бумажными игрушками, да и в печку пошла, промёрзший класс отогревать. «Горит стерва хорошо!» – ласково матерился истопник и сторож дядя Гриша, засовывая сыпучие хвоёй ветки в зевластую печь.

Жалко! «Срубили нашу ёлочку под самый корешок…»

Хозяйка Дины, Пелагея Никитична на первый студенческий бал сама принаряжала свою постоялицу. Цепочку из кручёного серебра достала из шкафчика, серебро старинное, тяжёлое, обмётанное чернью, шейку девочки холодит, щекотно до слёз. На серьгах с зелёными камушками сама замочки защёлкнула. Платье из панбархата в талии ушила. Ворчит:

– Худосочная девка! Сохнешь что ль по ком? Я этих ухажеров вмиг от тебя отошью! Скоро сынок из армии придёт, отслужится, сама увидишь, какой красавец! Это он на фотографии такой скучный, Димочка мой! Он по жизни добрый, весёлый, ласковый. Ну, иди! Иди! Да не забывай домой вовремя возвернуться! А то я тебе!..

– Нет, что вы, Палагея Никитична! Я – враз! Потанцую немного – и дома!

Палагея Никитична, улыбаясь, шлёпнула легонько по тугой попке свою квартирантку:

– Иди, иди! Я шучу. Гуляй, пока молодая! А мои ноги носят только до постели…

Шла, летела Дина сквозь белую подвенечную кружевную кисею падающего снега. И сама она была, как снежинка, – чистая, лёгкая, радостная.

В коридоре её встретил Роберт Иванович. Пакетики в руках. Шумный. В глазах по бесёнку резвому:

– А вот и моя студентка! Ух, какая ты румяная! Дай-ка я снежинки с тебя смахну. – Свёртки у ног положил. На шапку дует, смеётся. Плечи оглаживает. Задержал руки на талии. Шутя, притянул к себе.

– Ох, как ландышем пахнет! – шепнул на ухо.

Дыханье влажное, густое, терпкое.

Каждая клеточка пружинисто напряглась.

Тело само выгибается, не слушает разума. Да и может ли быть разум у семнадцатилетней девочки?

– Помогите мне домой свёртки донести! – говорит весело. – Игрушки вот для ёлки купил. Наряжать её буду. Женщины нет, так хоть с елкой Новогодний вечер скоротаю.

Жалко Роберта Ивановича. Вечер такой хороший, а ему скучать придётся. Вот поможет она ему елку обрядить и в училище на вечер успеет. Время есть. Вон девчата ещё не пришли.

В пустом коридоре гулко, неуютно. В холодном кафеле пола лампочки отражаются, как в застывшей воде. Холодно. Дина даже плечами передёрнула:

– Я вам помогу, Роберт Иванович! – залепетала она, поднимая с пола бумажный пакет, перевязанный крест-накрест бечёвкой. Увесистый он был, конечно, не с игрушками для ёлки.

Роберт Иванович сам перехватил его, и сунул себе под мышку. И другой пакет оказался тоже у него в руке. Оглядываясь, он подтолкнул девушку к двери, и они вышли на ярко освещённую праздничными огнями улицу.

За небольшим сквериком заснеженных деревьев над гомонящей толпой в белом вальсе кружилась огромная сверкающая всеми огнями главная городская ёлка.

Роберт Иванович, размахивая свёртками, что-то говорил, говорил, говорил, восторгаясь, как ребёнок. Дина шла рядом, боязливо, снизу вверх поглядывая на своего преподавателя.

К ёлке подкатила расписная тройка горячо дышащих коней. Под радостный визг детей из узорчатых саней вышел, поглаживая заиндевелую бороду, дед Мороз, а за ним, игриво подобрав шубку, выпорхнула и Снегурочка.

Дина тоже радостно захлопала в ладошки, приветствуя сказочную пару. Начиналась новогодняя ночь, открывшая деревенской девчушке волшебным ключом потайные двери уже в другую, непохожую на прежнюю, жизнь.

В квартире у Роберта Ивановича было тепло, уютно и прибрано.

Было видно, что хозяин во всём любит порядок и чистоту. Щёлкнула клавиша музыкального центра, и под чистые, хрустальные звуки зажглась на столе маленькая, украшенная сверкающими бусинками мигающих огоньков, ёлка.

Эти, мигающие в такт музыки огоньки, запах мужских духов пропитавших комнату и тревожные звуки, рождённые внутри музыкального ящика, возбуждали странные чувства нереальности и зыбкости происходящего. Как будто это было в кино, или во сне, или с ней, но попавшей в мир зазеркалья.

Роберт Иванович, не включая верхний свет, зажёг большой розовый шар новогодней свечи, распаковал свёртки, и на столе появились, мягко отсвечивая в пламени свечи, золотые бантики конфет, высокая бутылка, укутанная серебряным шарфиком под самое горло – непременный спутник всех новогодних ночей, – шампанское.

– Раздевайся, раздевайся! – обернулся к своей молоденькой гостье Роберт Иванович. – Ой, какие мы маленькие, стеснительные!

Он подошёл к оробевшей девушке. Медленно перебирая пальцами, расстегнул строчку пуговок на шубке, распахнул её, легонько выпрастывая из рукавов податливые девичьи руки. Чуть касаясь, провёл ладонью по изгибу спины, как бы оглаживая бархат платья, усадил Дину на диван, и, присев на корточки, так же медленно, с натягом снял с неё сапожки, провёл ладонью по капрону чулок.