Тем не менее д'Артаньян трижды пообедал без последствий у любезного итальянца. Его принимали, как приближенного к королю человека, иначе говоря, как истинного вельможу. Его обильно потчевали ливерным паштетом из требухи, неповторимым рагу из лошадиных бабок и кроличьих ушей, жарким из мясистого хорька, прогорклым и прокисшим десертом. Ему предлагали в невероятных количествах забродившее вино с пеной и водорослями на поверхности. И потом для освежения – стаканчик белого вина с запахом порченого сидра. Рекомендовали в качестве прохладительного напитка слабительную микстуру.

Трезвенник в годину войны и веселый собутыльник при дворе, д'Артаньян был человеком с луженым оружейниками желудком.

И потому кушанья синьора Арколи не нанесли ему никакого вреда. Лишь однажды он попросил вечером у Мадлен стаканчик шабли для прояснения мозгов.

Наблюдая за тем, как он ищет смерти в самых недостойных местах, огорчаясь, что Планше с обещанными лекарствами так и не появился, Пелиссон де Пелиссар решил, наконец, вмешаться:

–  Дорогой друг,– заметил он,– не считаете ли вы, что небольшой моцион пойдет вам на пользу?

–  Почему вы хотите, чтоб что‑то шло мне на пользу?

–  Потому что, черт возьми, так принято у людей. Но если вы желаете во что бы то ни стало наносить себе вред, то это ваше дело.

–  Я ничего не желаю,– угрюмо буркнул д'Артаньян.

–  Есть смысл отправиться во Фландрию. Король как раз собирается дать там два‑три сражения. Он несколько утомлен и потому доверил командовать армией герцогу Энгиенскому.

–  Сыну принца Конде?

–  А вы его знаете?

–  Мне говорили о нем как о храбрейшем дворянине во всей Франции.

–  Да, превосходный молодой человек, надеюсь, он не обманет наших ожиданий.

–  Наших?

–  Потому что пока он командует армией, я буду при нем.

–  Каким же образом?

–  Король, понимаете ли, не может доверить судьбу всей армии юнцу. Он просил меня присмотреть.

– Каким вы нашли его величество?

– Я ж вам сказал. Утомленный. Но это не помешало ему явить мне все ту же доброту. Он поручил мне присмотреть за его племянником герцогом и дать соответствующие распоряжения, чтоб обеспечить полную победу.

– Так, так…

– Поражение омрачило бы первые шаги этого молодого человека, он может потерять веру в себя.

– Разумеется.

– Я помогу ему сокрушить врага.

–Зная ваши способности в военном деле… Не сомневаюсь.

– Большое значение имеет здесь погода. Но, в конце концов, я уже изучил моих испанцев и буду очень удивлен, если им не достанется на орехи. Стоит поехать со мной, чтоб посмотреть на это.

– Мне?

– Да, вам. Поскольку вы еще в отпуске. Раз вы не доставили пока договора, вы можете меня сопровождать.

– Я подумаю, дорогой Пелиссон, дайте мне несколько дней на размышления.

– Как вам будет угодно. Вы присоединитесь ко мне во Фландрии.

– А ваш механизм по уничтожению Ла Фона?

– С этой стороны возникли кое‑какие затруднения. Вы видели моего секретаря из Оверни?

– Если он так же владеет шпагой, как логикой, я отправил бы его на войну.

– Он делает вычисления с неимоверной быстротой, я надеюсь, он поможет мне установить машины, необходимые для моей системы. К сожалению…

– К сожалению?..

– Париж берет его за глотку.

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что он с головой окунулся в светскую жизнь, он флиртует с дамами и дает советы игрокам, ибо в расчетах он дьявол.

– Ну, а дамы?

–  Он набросает чертеж души с той же легкостью, с какой иной раз опишет свойства равнобедренного треугольника.

–  Но о Ла Фоне пока ничего?

– Пока ничего.

– И о договоре тоже?

– И о договоре.

– Увы! Проклятый взрыв!

– Вдвойне проклятый для меня,– подхватил д'Артаньян.– Я не осмелился еще вам все сказать.

– Скажите! Сейчас самое время.

– Речь идет о папке, где были собраны письма, которые мне дороги.

– Минуточку, д'Артаньян, кажется, я начинаю догадываться…

– Папка пропала вместе со всеми вещами в момент взрыва.

– Какого цвета была папка?

– Красного.

– Мне кажется, делу можно помочь.

–  Боже мой, Пелиссон, вы возвращаете мне жизнь. И д'Артаньян встал, сияя от счастья.

–  Но я должен открыть вам одну вещь,– заметил он.

– Говорите, я слушаю,– отозвался знаменитый ученый.

– Речь идет о письмах, – и тут у д'Артаньяна перехватило дыхание. – Эти письма я хранил в своей подушке. И вот как‑то утром, заметив, что шуршание мешает вам спать, я решил подыскать иной тайник.

– Оно ничуть даже мне не мешало.

– Опираясь на костыли, я подошел к ящику, где мы спрятали договор…

– О, я вас слушаю.

– Я сунул мои письма в зеленую папку.

– Но договор, д'Артаньян, договор?

– Как раз в этот момент вы начали просыпаться. Чувствуя, что времени у меня в обрез, я переложил договор в другую папку, в красную, которая была на дне одного из ваших чемоданов.

– Отлично помню, вы попросили меня тогда дать вам платков.

– Именно там проклятый Ла Фон и обнаружил договор. На следующий день. Вовеки себе не прощу!

– Д'Артаньян, вам абсолютно не в чем себя упрекать. Ла Фон исчез вместе с папкой, положенной в наш секретный ящик.

– Но как же он разнюхал о тайнике?

– А очень просто. У меня была сильнейшая лихорадка, и я бредил во сне.

– Таким образом, Ла Фон взял мои письма вместо договора.

– Да, так мне представляется дело.

– Выходит, договор все еще в ваших вещах?

– О, я полагаю, чуть помятый, немного опаленный… Но я немедленно распоряжусь, чтоб собрали воедино все, что осталось от летательного аппарата и от багажа.

– Куда ж вы велели отнести все это?

– На чердак.

– Скорее на чердак!

– Позвольте только мне встать на ноги. И Пелиссон крикнул свои ноги.

XLII. …С ТЕМ, ЧТОБ ТОТЧАС ЕГО УТРАТИТЬ

Но появилась всего одна нога.

Левая или правая – безразлично, важно, что она была одна. На вопрос о недостающей конечности нога указала пальцем в пол, сообщив, что внизу его сотоварищ утешает женщину, делая это с заботливостью, столь свойственной африканцам, в особенности принцам.

Этой женщиной была прекрасная Мадлен.

Поддерживаемая этой ногою, которая стала для нее и плечом, и рукой, Мадлен преодолела ступеньки лестницы, отделяющие ее от лейтенанта мушкетеров и маршала Франции.

– Что с вами, мадмуазель? – осведомился д'Артаньян,которого жалобы госпожа Тюркен донимали все больше.

–  Мой муж… ‑Ну?

–  Уехал…

–  По‑моему, превосходная новость. Вы сожалеете об этом человеке?

–  О нет!

Но стенания хозяйки становились, однако, все громче.

– Объяснитесь, мадмуазель, – сухо заметил д'Артаньян. – Вы орошаете пол той самой водицей, которую господин Тюркен не терпел, в чем, собственно, был прав.

– Но ведь он уехал не один.

– Как? Этот малый вам изменил?

– Нет. Но…

– Но?

– Взял с собой все мои сбережения… ваш багаж…

– Мадам Тюркен, – вступил в разговор Пелиссон де Пелиссар. – Нам нужна точность. Нам не обойтись одними только рыданиями и междометиями. Вы сказали, что Тюркен исчез.

– Это значит, что…

– Отвечайте только «да» или «нет». Нога № 1, отпустите госпожу Тюркен, она и без вашей помощи устоит на месте. Итак, Тюркен уехал?

‑Да.

–  Он известил вас об этом письмом? ‑Да.

–  Письмо было коротким? ‑Да.

–  Что там было? Мадлен Тюркен молчала.

– Извините. Он утверждал, что ваша совместная жизнь был адом, что вы отравляли друг другу существование, что ваше супружеское ложе походило более на решетку, на которой поджаривают грешников и что…

–  Нет.

–  Тогда я разрешаю вам прочитать письмо. Что там было?

–  «Я уезжаю».

–  У этого скота образцовый по краткости слог.

–  Поторопитесь, друг мой, – вмешался д'Артаньян. – Вы даете ему преимущество во времени.

– Он унес с собой весь наш багаж? ‑Да.