– Ваш тесть, сударь.
Д'Артаньян нахмурился. Сделал знак Мадлен удалиться. Затем скрестил на груди руки.
– Сударь, мне известно, что мой отец был лучшим стрелком из пистолета в наших местах, что мой дед был лучшим игроком в мяч в округе, но я никак не предполагал, что на роль моего тестя будет претендовать похититель моих шпаг.
– Позвольте, сударь, позвольте. Я сяду. Такая жарища. Я весь мокрый. Мое имя Эварист дю Колино дю Валь.
В манере было нечто приторное, в речи – нечто гнусавое, так зазывают покупателей торговцы рыбой. Казалось, даже пахнуло, как от прилавка.
– Вы намеревались жениться на моей дочери, да, я знаю, вы даже взяли ее ночную рубашку, вы вернете ее мне, этот подарок моей покойной жены. А шпаги… Я беру их в свою коллекцию, поскольку мы теперь родственники. У меня уже есть шпиговальная игла от дядюшки по материнской линии и охотничий кинжал, по‑видимому, от прадедушки. Кое‑что еще. Если у вас есть какие‑либо вещи – брильянты, документы, – их лучше доверить мне, я буду хранить все под ключом.
– Господин тесть, почему вы думаете, что я собираюсь жениться на вашей дочери?
– Я согласен, сударь.
– А я?
– Позвольте два слова. Я знаю, вы бедны. Бедность – это болезнь. А я богат. Но желаю счастья. Вы – человек военный, пулька фьють… и все. Раз вы берете Жюли без приданого, я рассчитываю получить ее вскоре обратно, столь же нежную и прелестную, как прежде. Вы, видите, я откровенен. По моему плану дочка даст мне самых разных зятьев, но мне б хотелось для разнообразия солдата, финансиста, члена городского магистрата, быть может, даже духовное лицо.
– Весьма похвально.
– Мы будем друзьями, особенно если вы дадите мне выпить. Во избежание недоразумений я никогда не пью дома. Я беру ваши шпаги. Нет ли у вас библиотеки или картинной галереи? Меня интересуют в особенности мифологические сюжеты и охотничьи сцены. Нет ли у вас фермы на родине? Лесов, пусть даже с порубками? Может, какой прудок?
Крохотные алчные глазки дю Колино дю Валя метали искры.
– Нет, сударь, но все же кое‑какая коллекция у меня есть.
– Так, так.
– Специально для вас.
– О!..
– Это коллекция окон.
– Окон?
– Вот именно, окон, – повторил мушкетер, приблизившись к гному. Как видите, в этой комнате их три, но есть у меня еще полторы дюжины окон в Гаскони.
– Поговорим о Гаскони.
– Нет. Потому что я предлагаю вам выбрать немедленно. Я помогу прийти к решению.
И, схватив каминные щипцы и зажав в них Колино дю Валя, д'Артаньян высунулся вместе с ним в окошко и подержал его на весу, сделав это с такой легкостью, что Портос несомненно его б одобрил.
– Нет! – закричал будущий тесть. – Прекратите! Я человек пугливый.
– Оно и видно, дружок.
Д'Артаньян втянул крохотного старикашку обратно в комнату и опустил на пол.
– А я, представьте, – заявил он, – готов стерпеть тестя‑стервеца с запахом прокисшего сидра – папашу той девки, на которую не польстится ни одна сводня. Да, представьте, готов. Но как могу я снести труса в собственной семье? Итак…
– Итак?
– На очереди второе окно.
Карлик вывернулся из рук мушкетера.
– Я чувствую, мы не понимаем друг друга. Вы меня напугали. Насчет дочки мы еще потолкуем. Мне хотелось бы взять шпаги. Я потребую их через нотариуса.
Едва он выскочил из комнаты, как появилась прекрасная Мадлен.
– Господин лейтенант.
– Да, дитя мое.
– Господину Пелиссону де Пелиссару плохо. Он ждет, чтоб вы его посетили.
Кандидат в тести всунул в приоткрытые двери свою истощенную алчностью физиономию.
– Еще одно. Я уже ухожу. Мы подумаем… Верните только мне ночную рубашку моей дочери.
– Ночную рубашку?
– Я ж вам объяснял, это памятка. Драгоценная вещица.
– Вот не Думал, сударь, что ночная рубашка может быть семейной реликвией. Я полагал, такое бывает скорее у ирокезцев или у неаполитанцев. Прочь!
И гнусавый карлик испарился, бормоча что‑то о смертельном номере с нотариусом, о ночных рубашках и дневной страже.
XXXVII. … ДО ОХОТЫ ЗА ЛА ФОНОМ
– Чудное мое дитя, – осведомился д'Артаньян, – вы, кажется, сказали, что мой превосходный друг болен.
– Да, – ответствовало чудное дитя.
– Что же у него болит?
– Ноги.
И Мадлен исчезла, сделав грациозное движение талией, вся столь непохожая на предыдущего посетителя.
Д'Артаньян тотчас же постучался в двери апартаментов, которые занимал маршал де Пелиссар, ибо пора именовать его сообразно с полученным им новым титулом, хотя, впрочем, этому человеку, равному по способностям Леонардо да Винчи, готовому протянуть руку к солнцу и получить в наследство горы Оверни, любое предприятие было, казалось, по плечу.
Друг нашего мушкетера находился в постели.
– Дорогой д'Артаньян, ничто не может меня более утешить, чем посещение такого цветущего человека, как вы. Мне и в самом дело плохо.
– Мадлен мне уже сказала. Что с вашими ногами?
– Увы, ноги… Хотя я вывез их из Африки – страны, известной крепостью древесных пород и твердостью костей ее обитателей…
– И что же?
– Оказалось, что налетевший из Шотландии ураган уложил обоих на месте.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что капитан О'Нил трудный человек. Вы обратили внимание, какой он толстый?
– Кагс‑то не очень…
– Значит, вы не поняли, что он состоит из одного только желудка. Сердце, мозг, внутренности и органы низшего порядка ужаты до минимума. Остается место для одного толькд желудка, который разросся наподобие мешка.
– Мой дорогой Пелиссон, я знал вас как инженера, астронома, математика, химика, но отнюдь не как физиолога.
– Я изучал почки и сердце, но только в молодости и мимоходом. Однако этого достаточно, чтобы поставить такой диагноз. Это существо вмещает в себя колоссальное количество жидкости, равное половине его тела, а может, и больше.
– Я б сказал, что он весит не более ста двадцати фунтов.
– Сто двадцать фунтов весу – это пустяки, но шестьдесят фунтов жидкости – это уже кое‑что. В особенности если эти шестьдесят фунтов составляют семейное лекарство капитана О'Нила.
– Да, этим нельзя пренебречь.
– Вот именно.
Воцарилось исполненное восхищения молчание.
– Надеюсь, вы следите за моей мыслью, дорогой д'Артаньян, поскольку от физиологии я перехожу к упругости тел.
– Несомненно.
– С другой стороны – у этого самого О'Нила два огромных, похожих на губку уса.
– Отнеситесь к ним с должным уважением, друг мой, испанские пули не раз щекотали их, но ни разу не опалили.
– Да, да. Но я понял, в чем тут дело. Вы обратили внимание, каким образом он пьет?
– Ей‑богу, нет.
– Ваш доблестный О'Нил погружает по очереди оба своих огромных уса в стакан, затем высасывает из них всю жидкость. Таким образом, не переводя дыхания, он поглощает колоссальное количество семейного эликсира.
– Мой дорогой, мой несравненный Пелиссон, ваши выводы изумительны, но как это связано с вашими Ногами?
– Вам не кажется, что я немного исследователь?
– В вас меня не удивляет ничто.
– Так вот, как исследователь, я прочитал уйму всяких рассказов о путешествиях и пришел к выводу, что наши африканские братья обладают удивительной склонностью к подражанию. Они даже превосходят порой предмет своего подражания.
– Мне кажется, я начинаю вас понимать.
– Таким образом Нога № 1 и Нога № 2, оба уроженцы Судана, без устали подражали капитану О'Нилу.
– И преуспели в этом?
– Очень даже преуспели. Лучше не скажешь. Знаменитый изобретатель исторг вздох.
– Так, значит, ваши Ноги…
– Боюсь, что теперь они будут отсыпаться не менее недели.
– Выходит, целую неделю без Ног?
– Да, на собственных, так сказать, окороках…
– Но это же вам не пристало.
– Сперва я хотел выписать другие Ноги, из Оверни или из Пруссии.
– Неплохая идея.
– Но я вовремя вспомнил, что овернцы очень своевольны, а пруссаки обожают дисциплину, в то время как мне хочется, знаете ли, время от времени порезвиться. Тогда я решил переключиться на работу над изобретением, это отнимет у меня ровно неделю.
