Человек в черном со свечой в руке предложил д'Артаньяну следовать за ним по лестнице, стены которой были обиты темно‑серым бархатом.
В конце лестницы скрытая за занавеской и обитая тем же бархатом дверь открылась прежним таинственным образом.
В сопровождении своего спутника д'Артаньян миновал несколько коридоров и оказался перед третьей дверью, и она, в свою очередь, распахнулась.
Человек в черном исчез.
Д'Артаньян переступил порог.
Закутанный в меха старец сидел в кресле, грея ладони с короткими пальцами над пылающим в камине огнем.
Он поднял одну из ладошек, словно желая благословить широкий табурет на треноге.
– Садитесь, сын мой.
Невозмутимый от природы, привыкший к общению с сильными мира сего д'Артаньян ощутил дрожь.
Человек, с которым его свела судьба, превосходил на тысячу Портосов самого могущественного в мире монарха. Его род был древнее рода Монмаранси, Габсбургов и Paraнов. Его духовное наследие не погаснет вовеки, разве что с последним на земле человеком, который, будучи последним на земле папой, покинет пылающий корабль.
– Ночи в Риме холодны, – заговорил Урбан VIII. – .Мне известно, что ваше пребывание здесь не было таким уж скверным, откинем, разумеется, то прискорбное происшествие… Напомните, пожалуйста, мне название траттории.
– Траттория «Мария‑Серена», ваше святейшество.
– Да, да. Тот способ, к которому они прибегли, хорош для жарки цыплят. Может, стоило с ними как‑то объясниться?
Д'Артаньян отнюдь так не думал, но губы у него дрогнули – самые гасконские губы во всей Франции, и это движение не укрылось от папы.
– Позвольте считать, ваше святейшество, что у них есть привычка к особому блюду: мушкетер с перчиком.
– Глупейшая путаница. Мы поступаем так с испанскими шпионами.
Д'Артаньян выгнул стан на табурете.
– Значит, я похож на шпиона?
– Вы похожи на испанца. На слегка испорченного испанца. Впрочем, в Риме вам нечего опасаться. Ведь при вас ваша шпага. Ну и потом здесь я. Или, по крайней мере, то, что ходит в моих туфлях и считается мною.
Д'Артаньян ерзал как школьник на краю табурета. Опустившись на колени, он склонился перед папой.
– Я пожму руку вам на дорогу, ничего более сделать для вас я пока не могу. Париж отсюда в ста пятидесяти лье.
– Значит, это заботы моей лошади.
– Тогда она получит мое благословение так же, как вы. Видите эту папку?
И Урбан VIII указал на увесистую кожаную папку зеленого цвета с золотыми украшениями.
– Здесь три великих монарха. Но крайней мере, их души. На худой конец – их подписи. Император Священной Римской империи Фердинанд III, Король Испании Филипп IV, Король Англии Карл I. Не хватает лишь печати вашего монарха Людовика XIII…
Урбан VIII принялся рассматривать свои ногти и затем бросил как бы невзначай:
– Тогда всеобщий мир будет провозглашен.
Он кашлянул два‑три раза, бросил быстрый взгляд на мушкетера:
– В каких отношениях вы с кардиналом Ришелье?
– Мы помирились друг с другом, ваше святейшество.
– Знакомы ли вы с кардиналом Мазарини?
– Нет, ваше святейшество. Я только видел его и мне известна та репутация, какой он пользуется.
– О! Вид не соответствует репутации. Это письмоводитель, которым мы обеспечили Ришелье. Кстати, как он себя чувствует?
– Как всякий человек, который днем пьет бульон, а ночью потребляет пузырек с чернилами.
Папа вновь улыбнулся той тонкой улыбкой, которая покорила д'Артаньяна.
– Договор вы должны вручить кардиналу Ришелье. И никому другому.
– Ваше святейшество желает сказать, что королю…
– Король не более чем дитя. Вы знаете господина Гротиуса?
Д'Артаньян не знал господина с такой латинской фамилией.
– Ученый, к тому же прекрасный исследователь. Даже ботаник, если говорить о королевском семени. Прочтите ответ, посланный им в Швецию. Но Швеция не способна после попойки держать язык за зубами. Вот копия.
Урбан VIII взял со столика валявшийся там, как казалось, случайно, листок бумаги.
«Наследнику трижды сменили кормилицу, ибо он не только истощает грудь, но и терзает ее. Соседям Франции следует не терять бдительности перед лицом хищности в столь юном существе» – прочитал папа. – В предвидении неожиданностей французское королевство будет первым гарантом договора. Не терять бдительности – это означает в данном случае не дать ему возможности преступить этот договор. Что с вами, сударь?
– Простите, ваше святейшество… Я всего лишь солдат. Скажу вам по простоте: я всегда считал Людовика XIII своим королем.
– Конечно… конечно… Он славный человек, правда, немного завистник, к тому же без ума от своих усов. Меланхолическая личность, но он крепко держится за нить, именуемую Ришелье. У меня, впрочем, тоже кое‑какие сложности в связи с вашим знаменитым кардиналом. Я не хотел, чтоб он трогал Вальтлин. Но он не послушался. Я запретил ему вступать в союз с Густавом‑Адольфом. Он бросился в его объятья. Впрочем, пренебрежем этим. Он человек решительный и по‑своему мудрый.
Урбан VIII на минуту задумался.
– Необходимо добиться, чтоб он вновь обрел сон. Затем папа продолжал:
– Я уже говорил вам об опасностях. Только мы с вами знаем о договоре. Так что храните тайну. Подумайте, какую выгоду могло б из этого извлечь какое‑нибудь герцогство, я не говорю Миланское или какое‑нибудь ледяное царство, я не говорю Россия. Повторяю: они могли б извлечь выгоду, зная наперед свою судьбу. Если вы встретите француза, немца, испанца или англичанина, мирно продолжайте свой путь: они представители тех великих наций, что пляшут одну и ту же кадриль. Если вы встретите человека с берегов Балтики, голландца, мавра – обнажайте шпагу и бросайтесь вперед, чтобы предупредить нападение. Этим людям нужна будет ваша жизнь, чтоб завладеть папкой.
Д'Артаньян затрепетал. Голос Урбана VIII звучал металлом веков. Новый Иисус Навин возвещал крушение стен, разделяющих народы, которые наблюдают друг друга пока лишь в щели.
Папа заговорил тише и доверительнее:
– Универсальный договор о мире содержит семнадцать тысяч двести различных статей. Меньшим количеством нам было не обойтись. Следовало предусмотреть все: угасание и крах династий, появление новых ересей, возникновение несуществующих пока держав и их притязания, которые предстоит удовлетворить, осушение некоторых морей, что даст людям великолепные угодья, искусственный поворот рек, отчего возникнет один огромный поток, циркулирующий по кругу, обширные скважины, пробитые в недрах вселенной с целью добыть оттуда подземный огонь, создание летательных аппаратов еще более тяжелых, чем тот, который построил наш дорогой друг Пелиссон де Пелиссар и могущих домчать до лунного диска четыре персоны: старца, юношу, женщину и ребенка, – все это вполне естественно и даже менее сложно по устройству, чем хлебное зернышко.
XV. МУШКЕТЕР И ПАПА
Д'Артаньяна ошеломила грандиозность начертанной перед ним картины.
– Название этого договора звучит лучше всего по‑латыни. Вы знаете латынь?
– Нет, ваше святейшество. Знаю лишь наизусть Peccavi[7].
И д'Артаньян вновь опустился на колени перед Урбаном VIII, лепеча дрожащими губами смутные звуки. Миледи – бледная, в мерцающем ореоле, кровавая, ледяная, полная ненависти, без головы – промчалась перед его взором.
– Дитя мое, ваши грехи могут быть лишь грехами солдата. Солдаты и люди, посвятившие себя искусству, имеют право на отпущение грехов.
Д'Артаньян потупил голову. Лишь мужчины умеют плакать.
– Вы ни разу не поверяли свой грех исповеднику?
– Его преосвященство отпустил мне грех четырнадцать лет назад.
Папа не мог сдержать гримасы:
– Этот влезет повсюду!
Но профессиональный навык возобладал, и Урбан VIII, совершив мысленный прыжок, перешел прямо к сути и громко произнес:
– Преступление?
– Да,
– Месть?
– Да.
– В одиночку?
– Нас было пятеро.
– Женщина?
