– Друзья мои, насилие нище не одобряется. Тертуллиан писал… – Нужно ли пояснять, что д'Артаньян редко штудировал римского историка Тертуллиана. Тем сильнее было его изумление, что его сразу узнали.

– Господин д'Артаньян!

– Планше!

Нападающим был как раз Планше. Все тот же Планше, но на этот раз в холщовом алесонском костюме и с бородой.

Однако борода была накладная и съехала набок.

Подправив свое театральное приспособление, Планше гаркнул:

– Молчать! Офицеру его величества не нравится, что вы тут расшумелись.

Затем Планше сказал, обращаясь к своему бывшему хозяину:

– Да будет вам известно, сударь, что я заказал на сегодняшнее утро у этого жалкого человека сорок фунтов миндального печенья.

– Аппетит у тебя недурен, – заметил д'Артаньян.

– Да, но что такое миндальное печенье?

– Печенье – это печенье.

– Это смесь миндаля, сахара, яичного белка и лимона.

– Вот именно.

– Не угодно ли попробовать, сударь, хоть штучку?

Планше протянул одну из печенинок мушкетеру, который поспешил отклонить от себя эту честь.

– Что скажет нам суд, – продолжал Планше, – если мы углубимся в этот предмет? Во‑первых, он нам скажет, что мы имеем дело с орехами вместо миндаля.

– С орехами. О!..

– И потом, это белки из утиных яиц, а вовсе не из куриных.

– Из утиных! Черт побери, мой друг, узнай королевский судья об этом…

– Кроме того, в сахар подмешана мука.

– Мука? Не далее как вчера кардинал мне сообщил…

– И наконец… – и тут Планше воздел указательный палец. – Наконец, лимон, сударь, – это вовсе не лимон. Это самый обыкновенный апельсин.

Обращаясь к виновному, д'Артаньян напустил на себя как можно больше серьезности:

– Его преосвященство сказал мне: он полагает, что колесование применяется чересчур редко.

– Смилуйтесь, монсеньер! Моя жена ждет ребенка и…

– Выходит, ты не ограничился порчей товара, ты принялся еще и за жену? Теперь бедняжка родит, несомненно, такого же негодяя, как ты. Как считаешь, Планше?

– Я полагаю, сударь…

– Не придется ли мне потолковать на этот счет с королем? Его величество очень строг во всем, что касается миндального печенья.

Растолкав зевак и сопровождаемый Планше, д'Артаньян удалился с ярмарки.

– Что скажешь, Планше?

– Что скажу? Как я уже имел честь объяснить вам намеками, сударь, я торговец сластями. Но дело это тонкое: тут все время приходится угождать клиенту чем‑то новеньким. Не можете себе представить, как люди порой капризны.

– Из чего следует…

– Из чего следует, что я отправился на юг, чтоб запастись товаром. Эти черти южане несравненны по части сластей.

– Причем этот мошенник‑торговец во внимание, конечно, не принимается.

– Ну он пока поутихнет. Я надолго отбил у него охоту…

– Как же там без тебя твоя лавочка?

– У меня есть приказчик.

– И это все?

– Есть еще жена.

Вид у Планше был такой потерянный, что д'Артаньян, пытаясь скрыть улыбку, положил руку ему на плечо.

– Как, ты женат?

– Вы разбередили мою рану.

– Незаживающую рану?

– Вот именно. Мои соседи считают, что я слишком терпим к друзьям моей жены.

– Вот как!

– Впрочем, сударь… Черт бы побрал все это с потрохами! Я всегда был общительным человеком.

– Значит, ты полагал, путешествие по югу с накладной бородой излечит твою рану.

– Да. И потом…

– Потом?..

– Потом у меня были еще два шурина.

– Целых два?

– Оба ленивые, дальше некуда. Оба жили у меня. Чем больше они ели, тем тощее становились. И недовольство, недовольство все время…

– Я вижу, ты, в конце концов, не на шутку взъярился. Планше так глянул на д'Артаньяна, словно у него в душе полыхнуло адское пламя.

– Ну так что с шуринами? Ты почему‑то изъясняешься о них в прошедшем времени.

– По правде сказать, сударь, после того, как я высказал им все до конца, один из них еще шевелился.

– А второй?

– Второй‑то и был самым главным бездельником. Планше вздохнул. Д'Артаньян отозвался вздохом.

– Ты полагаешь, климат Прованса пойдет тебе на пользу? Но стражники, чиновники, гонцы, которые прибывают из Парижа…

– Ах, сударь, вы, видно, что‑то знаете и явились меня предупредить…

– По правде говоря, нет. Но я явился, быть может, тебя спасти.

– Спасти?

– Видишь ли, ты служил в королевском Пьемонтском полку.

– Благодаря господину Рошфору, который устроил меня туда сержантом.

– Ты знаешь итальянский?

– Все диалекты, сударь. Это необходимо, чтоб командовать этими подлецами.

– Как ты насчет того, чтоб прогуляться в Рим?

– Говорят, памятники там что надо. Однако когда вернемся,,,

– Когда мы вернемся, кардинал мне ни в чем не откажет. Одним шурином больше, одним меньше, какая для него разница.

Физиономия Планше мгновенно прояснилась. Он сорвал с себя фальшивую бороду и побежал отыскивать свое имущество. Он был счастлив, что нашел скакуна, достойного носить его пожитки на своей спине – выражение чисто метафорическое: наш обладатель кондитерских секретов запасся превосходной, хоть и низкорослой испанской лошадкой.

Д'Артаньян поздравил себя с успехом: эгоизм перемежался в его душе с чистой радостью встречи.

Эгоизм – потому что владеющий итальянским языком провожатый придется ему очень кстати, о чем витающий в высоких государственных сферах кардинал не соблаговолил позаботиться.

И радость, потому что он был искренне привязан к Планше и предвкушал заранее, как Планше расчихвостит по пути женщин, которых наш мушкетер недолюбливал ни оптом, ни в розницу.

V. … И КАК ОН САМ ЕДВА НЕ БЫЛ ПРОДАН ПОДОБНО РАХАТ‑ЛУКУМУ

Тремя днями позднее, изучив укрепления Тулона, д'Артаньян вступил в переговоры с хозяином барки. Тот откликался на имя Романо. Что же касается самой барки, то ее название прочитать было невозможно. Отъезд задержался на неделю, поскольку господину Романо было необходимо, по его уверениям, произвести кое‑какие неотложные работы, в которых участвовала команда*.

Взявший на себя роль фуражира Планше раздобыл за это время три бочонка: с антильским ромом, с орлеанским уксусом и с прованским маслом.

Планше полагал, что если за пределами Франции салат еще существует, то приправы к нему уже не сыщешь.

Он дополнил свой комплект увесистым мешком соли, позаимствованным, надо полагать, из Ла‑Рошели, и изрядным количеством арабского перца. Неделю спустя приготовления капитана Романо явно продвинулись вперед. Медная табличка с названием барки была очищена на добрых три четверти. Можно было без особого труда прочесть: «Жольетта»,. «Жольетта» оправдала свое доброе название в первый же день путешествия. Но потом пришлось стать на якорь под прикрытием Гиерских островов. Планше занялся рыбной ловлей, хотя Романо его предостерегал от этого, заверяя, что обитающие в Средиземном море чудовища не идут ни в какое сравнение с пикардийскими карпами и линями.

Следующий день был отмечен встречей с генуэзской галерой, державшей курс на Марсель.

– Бедные люди[4], – заметил Планше.

И при этом исторг столь сокрушительный вздох, что д'Артаньян был тронут.

Оба наблюдали море в подзорную трубу с чувством людей, которым разыгравшаяся морская стихия не сулит ничего хорошего. В тот же день к вечеру выяснилось, что их опасения имели полное на то основание.

Шлюпка с простеньким парусом и четырьмя гребцами на борту бултыхалась в море. Были также видны фигурки двух женщин и силуэт мужчины, погрузившего руку в морскую пучину то ли для всполаскивания, то ли для просолки.

Внезапно д'Артаньян произнес «О!» весьма знаменательным тоном.

Синьор Романо, завладев подзорной трубой, дважды воскликнул «О!», но совершенно другим тоном.

Планше тоже пожелал вооружиться инструментом, в чем и ему не отказали. Он повторил «О!», в котором вежливость возобладала над истинным интересом. Он увидел скользящую по волнам длинную фелуку с двумя наклоненными вперед мачтами под зеленым флагом.