Ее сторонники говорят, что она всего лишь определяет контекст. Ни один опыт не происходит в пустоте; об этом вот уже двести двадцать лет твердит квантовая механика. Требовать, чтобы теория всего предсказала вероятность наблюдения некоего микроскопического события, не добавляя, что «существует Вселенная, и она содержит, кроме всего прочего, устройство для регистрации интересующего события», также бессмысленно, как спрашивать: «Какова вероятность, что шарик, который вы вынете из мешка, – зеленый?»

Критики Мосалы заявляют, что ее рассуждения – пример порочного круга: она принимает за данность результаты, которые только предстоит получить. Параметры, которые она вводит в свои расчеты, включают столько сведений об известной физике и существующем экспериментальном оборудовании – не прямо, но обязательно, – что все, по их мнению, лишается смысла.

Мне не хватает образования, чтобы встать на ту или другую сторону, однако мне кажется, что критики лицемерят. Они используют ту же хитрость под другой маской: их альтернативы предполагают установленную космологию. Они объявляют, что «до» Большого взрыва и сотворения времени (или «по соседству» с этим событием, чтобы избежать оксюморона) не было ничего, кроме совершенно симметричного «допространства», в котором все топологии были равнореальны, и «суммарный итог» наиболее привычных физических свойств оказывался бесконечным. Допространство иногда называют «бесконечно горячим»; его можно интерпретировать как идеально равновесный хаос, в который превратится пространство-время, если накачать в него столько энергии, что любые события станут равновероятными. Любые события и их противоположность; в итоге не происходит ничего.

Однако какая-то частная флюктуация настолько нарушила равновесие, что вызвала Большой взрыв. С этого-то мелкого происшествия и началась наша Вселенная. Первоначальная «бесконечно горячая», бесконечно равномерная смесь топологий вынуждена была определиться, поскольку «температура» и «энергия» обрели смысл, а в расширяющейся, остывающей Вселенной большая часть старых «горячих» симметрий оказалась нестабильна, словно выплеснутый в озеро расплав. Так получилось, что застыли они в формах, приближающихся к некоему десятимерному общему пространству, которое порождает частицы, вроде кварков и электронов, и силы, подобные гравитационной и электромагнитной.

По этой логике, единственный правильный способ суммировать топологии – это принять, что наша Вселенная (случайно) вышла из допространства неким определенным способом. Подробности нарушенной симметрии приходится вводить в уравнения вручную – поскольку нет причины, почему бы им не быть совершенно иными. А если в результате получится, что вероятность образования звезд, планет, жизни исчезающе мала… значит, наша Вселенная – всего лишь один из множества застывших обломков допространства, каждый из которых обладает своим набором частиц и сил. Если перебрать все возможные комбинации, хоть одна да окажется пригодной для жизни.

Старая уловка, которая спасла тысячи космологий. И возразить нечего, пусть даже все прочие вселенные обречены навечно оставаться гипотетическими.

Впрочем, рассуждения Мосалы – такой же порочный круг. Ее противники «подбирают» некоторые параметры своих уравнений, учитывая свойства той Вселенной, которую создал «наш» Большой взрыв. Мосала и ее сторонники просто описывают реальные эксперименты в реальном мире настолько тщательно, что те «подсказывают уравнениям» ровно то же самое.

Сдается мне, обе группы физиков нехотя признаются, что не могут точно объяснить, как устроена Вселенная… забывая добавить, что сами живут в ней, ища объяснений.

За иллюминаторами стемнело, разговоры в салоне затихли. Один за другим гасли экраны компьютеров, пассажиры засыпали; всем им пришлось проделать далекий путь. Я смотрел, как меркнет на западе лиловая облачная гряда, потом переключился на карту полета. Перед самой Новой Зеландией мы повернули на северо-восток. Я вспомнил космические зонды, как они летят к Венере по параболической орбите в обход Юпитера. Казалось, мы проделали этот огромный кружной путь, чтобы набрать скорость, – как будто Безгосударство несется так быстро, что иначе его не догонишь.

Через час впереди наконец появилась бледная морская звезда острова. Шесть лучей отходят от центрального плато и плавно спускаются к океану; по их краям серые камни сменяются коралловыми отмелями – сплошные у берега, они чуть дальше превращаются в тонкое кружево, едва заметное по слабому прибою. Бледно-голубое биолюминесцентное свечение повторяет контуры рифов, постепенно переходя в другие цвета – раскрашенные изобаты живой навигационной карты. Между двумя лучами морской звезды сгрудились мигающие оранжевые светлячки: то ли рыбачьи лодки, то ли что-нибудь более экзотическое.

Россыпь огней сложилась в упорядоченный чертеж города. Мне вдруг стало не по себе. Безгосударство красиво, как любой атолл, впечатляет, как океанский лайнер… однако так ли оно надежно? Что, если это причудливое творение человеческих рук погрузится в море? Я привык стоять на твердой земле, насчитывающей миллиарды лет, или путешествовать на относительно небольших транспортных средствах. Еще на моей памяти этот остров был растворенными в Тихом океане минеральными солями – легко представить, как вода проникает в тысячи невидимых пор, растворяет его, возвращает в первозданное состояние.

Однако по мере того, как мы снижались и перед нами возникали дороги, улицы, здания, мой страх проходил. Миллион людей живет здесь, веря в прочность земли под ногами. Раз человек сумел удержать это чудо на плаву, значит, бояться нечего.

Самолет медленно пустел. Пассажиры, сонные и сердитые, словно дети, которых вовремя не уложили спать, двигались к выходу, многие держали в руках подушки и пледы. По местному времени сейчас было около девяти вечера, и биологические часы большинства пассажиров это подтверждали, но все мы выглядели помятыми, усталыми, ошарашенными. Я поискал глазами Индрани Ли, однако не нашел ее в толпе.

В конце кишки стояла рама металлодетектора, но я не заметил никого из служащих аэропорта, никакого устройства, чтобы предъявить паспорт. Безгосударство не ограничивает иммиграцию, тем более – временный въезд, однако запрещает ввоз некоторых предметов. Многоязычное табло рядом с воротами гласило:

Проносите оружие, не стесняйтесь.

Мы не постесняемся его уничтожить.

АЭРОПОРТОВСКИЙ СИНДИКАТ БЕЗГОСУДАРСТВА

Я замялся. Если никто не прочтет мой паспорт и не примет к сведению сертификат на вживленную аппаратуру, что сделает со мной машина? Испепелит микросхемы за сто тысяч долларов и заодно поджарит большую часть моего пищеварительного тракта?

Я понимал, что брежу; до меня остров посещали многие журналисты. Надпись, вероятно, адресована гостям с частных южноамериканских островов – «убежищ свободы», основанных «политическими беженцами» из Соединенных Штатов, отменивших в двадцатых право владеть оружием; кое-кто из них уже пытался обратить Безгосударство в свою веру.

Тем не менее я простоял несколько минут, надеясь, что придет кто-нибудь из служащих и устранит мои сомнения. Страховая компания отказалась отвечать за время моего пребывания в Безгосударстве, а в банке будут сильно недовольны, узнав, что я сюда летал, ведь большая часть микросхем в моем животе по-прежнему принадлежит им. По закону я не имею права рисковать.

Никто не появился. Я шагнул в раму – она была включена. Мое тело пересекло магнитный поток, потащило за собой, потом отпустило, словно резиновый, – однако микроволновые импульсы не обожгли мне живот, сирена не взвыла.

Из рамы я попал в аэропорт – такой же, как в большинстве европейских городков, с четкой архитектурой и переносными сиденьями, которые пассажиры расставляют в кружок. Только три авиакомпании держат здесь свои стойки, и то под значительно уменьшенными версиями логотипов, словно не хотят привлекать к себе внимания. Заказывая билеты, я не нашел в сети ни одной открытой рекламы рейсов, пришлось посылать специальный запрос. Европейская Федерация, Индия, несколько африканских и латиноамериканских стран поддерживают лишь минимальное эмбарго на поставку высокотехнологичного оборудования, как того требует ООН; их авиакомпании, организуя рейсы в Безгосударство, не нарушают закона. Тем не менее опасно злить японцев, корейцев, китайцев и правительство Соединенных Штатов, не говоря уже о международных биотехнологических гигантах. Скрытность ничего не меняет, однако выглядит жестом покорности и уменьшает желание примерно наказать отступников.