Переступать порог молельного дома Эмерсон категорически отказался и уселся на свой любимый камень. Вид у ненаглядного был такой, словно он аршин проглотил, – полное сходство с древнеегипетским фараоном.

Служба оказалась короче, чем я ожидала, возможно, потому, что брат Иезекия не очень хорошо владел арабским, а быть может, его религиозный пыл слегка поугас после того, как он узнал правду о Хамиде. Паства затянула траурный гимн. Джон с Рамсесом внесли в хор свою фальшивую лепту. Покончив с вокальными упражнениями, несколько дюжих «братьев» взвалили на плечи грубо сколоченный деревянный гроб, и прихожане потянулись на улицу.

Снаружи собралась приличная толпа. Поначалу я решила, что жители деревни пришли просто поглазеть или даже выразить протест против церемонии чужаков. Но публика выглядела слишком веселой для печального обряда: собравшись вокруг моего мужа, люди смеялись и весело балагурили, а Эмерсон внимал им с царственным видом, время от времени отпуская реплики. Вынуждена с сожалением оповестить читателя, что Эмерсон питает слабость к вульгарным арабским шуткам. Заметив меня, он осекся на полуслове и встал.

В сопровождении зевак мы проследовали за гробом через пальмовую рощицу до границы пашен. Я полагала, что брат Иезекия как-то пометил место предполагаемого захоронения, но нас встретила лишь мрачно зияющая яма. Вокруг ямы не было ни ограды, ни каких-либо религиозных символов. Заброшенное и неприветливое место последнего успокоения, но оно более чем подходило тому несчастному, чьи кости должны были здесь лежать.

Открыв Библию, брат Иезекия завис над могилой. Рядом с ним пристроился Дэвид; Черити, как обычно, держалась сзади. Джон медленно начал подбираться к ней. Я ткнула его зонтиком и, нахмурившись, покачала головой. Обычно я с пониманием отношусь к романтическим чувствам, но не у могилы же!

Гулкий голос Иезекии лишь усилил унылость происходящего:

– Всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цветок полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа.

Утешающие слова последующих стихов, где говорится о бессмертии, Иезекия опустил. Он захлопнул книгу и разразился пространной речью.

Мне не терпелось отправиться в путь, поэтому я не обращала внимания на бубнеж Иезекии, пока не почувствовала, как напряглась рука Эмерсона. Оказывается, надгробное слово быстро превратилось в обличительную речь, направленную против коптской церкви и ее духовенства.

В толпе поднялся гневный ропот, подобный первому порыву бури, пригибающему сухую траву. Дэвид с удивлением и тревогой смотрел на Иезекию. Эмерсон громко прочистил горло:

– Я тоже хотел бы сказать несколько слов.

Его голос успокоил ропот толпы, Иезекия осекся. Прежде чем он успел набрать в грудь воздух, Эмерсон разразился цветистой речью. Ему не хватило лицемерия на то, чтобы славить Хамида, вместо этого он процитировал Коран и Библию – о грехе убийства – и объявил о своем намерении отдать убийцу под суд. После чего благословил слушателей от имени Аллаха, Иеговы, Христа и Мухаммеда, на любой вкус.

Народ медленно разошелся, остались лишь могильщики. Эмерсон набросился на разгневанного проповедника:

– Вы в своем уме? Решили устроить маленькую войну?

– Я сказал правду! – надменно ответствовал Иезекия.

Эмерсон с презрительным видом махнул рукой.

– Постарайтесь сдерживать праведные порывы своего коллеги, – посоветовал он Дэвиду, – или вас сожгут вместе с церковью.

Не дожидаясь ответа, он быстро зашагал прочь. Мне ничего не оставалось, как вприпрыжку броситься следом.

– Куда это ты направился, Эмерсон? Ослы ждут нас у молельного дома!

– Поговорить с отцом Гиргисом. Боюсь, до него уже дошло известие об этом происшествии, нужно постараться сгладить эффект.

Отец Гиргис отказался встретиться с нами. По словам угрюмого дьякона, который вышел нам навстречу, его преподобие молится и просил не тревожить. Мы неохотно повернули обратно.

– Не нравится мне все это, Пибоди.

– Уж не думаешь ты, что нам грозит опасность?

– Нам? – Эмерсон рассмеялся. – Отец Гиргис вряд ли осмелится нам угрожать, моя дорогая Пибоди. А вот безумцы миссионеры – другое дело. Иезекия, судя по всему, большой любитель неприятностей.

– В прошлый раз отец Гиргис был со мной довольно любезен. По крайней мере, – я с тоской вспомнила испорченную шляпку, – пытался быть любезным.

– Но это было до того, как мы стали приглашать его конкурентов на чай, а наш Джон принялся шастать в их богоугодное заведение. Ладно, зайду к его святейшеству в другой день.

Джон повернул к дому, а мы с Рамсесом и Эмерсоном потрусили в Дахшур. Дорога вела вдоль зеленеющей пашни, вдали зловеще темнела Черная пирамида. Рамсес, который все это время подозрительно помалкивал, обрушил на любимых родителей лекцию о древнеегипетских глагольных формах. Эмерсон, который больше понимал в раскопках, чем в филологии, внимал сыну с воодушевлением неофита, пока мы не подъехали к пирамидам поближе.

– Что за черт, Пибоди? Да здесь кто-то копает!

– Разумеется, Эмерсон.

– Да я вовсе не этого неумеху де Моргана имею в виду. Взгляни, раскопки-то совсем свежие.

Я пожала плечами:

– Возможно, кто-то из жителей деревни роется втихомолку.

– Под носом у де Моргана? Впрочем, французик не заметит, даже если пирамиду утащат.

– Мсье де Морган очень решительный человек, – вступился за своего приятеля Рамсес. – Все арабы его боятся.

Эмерсон хмуро покосился на родное чадо.

– Они боятся местного полицейского и хлыста, Рамсес, а вовсе не какого-то там де Моргана. Кстати, англичане никогда не прибегают к таким угрозам.

Эмерсон умолк, поскольку мы наконец добрались до места основных раскопок. Рабочие лежали в теньке, наслаждаясь полуденным отдыхом. Мсье де Моргана нигде не было. Нам сообщили, что он у южной каменной пирамиды вместе со своим гостем.

Де Моргана мы застали за обедом. При виде стола, покрытого льняной скатертью и уставленного тончайшим фарфором и сверкающим хрусталем, Эмерсон забулькал. Я же не обратила ни малейшего внимания ни на сервировку (очень изысканную), ни на свирепый клекот супруга – глаза мои пожирали пирамиду.

Эмерсон тем временем ярился:

– Как можно бросать рабочих без присмотра! Да они все находки прикарманят!

– Но, mon vieux[17], – отозвался де Морган, подкручивая усы, – вы ведь сейчас тоже не присматриваете за своими рабочими.

Эмерсон расправил плечи:

– Мы были на похоронах! Полагаю, вы слышали о загадочной смерти одного из наших людей?

– Должен признаться, – надменно сказал де Морган, – меня мало интересуют дела аборигенов.

– Он был не из местных, – вмешалась я, с трудом отводя взгляд от пирамиды. – У нас есть основания полагать, что покойный был закоренелым преступником и входил в шайку, промышляющую древностями.

– Преступником? – улыбнулся мсье де Морган. – Вы упорствуете в своих интересных фантазиях, мадам.

– Вряд ли это фантазии, мсье. Нам стало известно, что убитый приходился сыном Абделю. – Я резко повернулась к Каленищеффу: – Вы ведь с ним знакомы?

Но русского было не так-то просто застать врасплох. Выщипанные бровки едва заметно приподнялись.

– Абдель? Что-то такое слышал... Он случайно не торгует древностями?

– Торговал, ваша светлость. Абделя больше нет...

– Ах, да-да, припоминаю! По-моему, ходили какие-то разговоры, когда я в последний раз приезжал в Каир.

– Его убили!

– Правда? – Князь укрепил в глазу монокль. – Боюсь, я солидарен с мсье де Морганом и не питаю нездорового интереса к жизни аборигенов.

Увы, перехитрить Каленищеффа и вытянуть у него признание будет нелегко.

Я вдруг обнаружила, что с трудом слежу за разговором. Детективная лихорадка боролась во мне со страстью к археологии. Когда речь шла о разлагающихся римских мумиях и заурядных черепках, я держала эту страсть в узде, но под сенью одной из самых величественных и больших пирамид в Египте археологический экстаз подхватил меня и закружил в вихре... Впрочем, достаточно... Добавлю лишь, что дыхание мое участилось, а лицо пылало, словно я битый день носилась по раскаленной пустыне.