Верст пять они ехали без всяких приключений, пока впереди не появились темные силуэты домов, похоже, немецкой колонии. Десять их было или двадцать – не разобрать. Тут этих поселений много. Завелись при Екатерине II и жили тихо, богато, дружили с соседями.

Внезапно затрещал винтовочный залп. Стреляли из огородов. Отряд ехал мимо и не собирался ввязываться. Но послышались стоны.

– Рас-средоточиться! – зычно скомандовал Вакула и первым, с гранатой, кинулся к нападавшим. Немцы дали еще залп. Вечером их предупредили, что в округе злобствует банда, может нагрянуть, и достаточно встретить ее пожестче, чтобы отпугнуть. Взрыв гранаты, однако, потряс колонистов, и они отступили к домам. Там, в сараях и погребах, были заготовлены амбразуры, и хотя ночью это не имело значения, но вселяло надежду на успешную оборону.

– Ваку-улу уби-или! – заорал кто-то, и вовсю матерились раненые.

– У кого спички? – позвал Нестор. – Спички давай!

К нему подбежали трое. Из колонии постреливали, явно для острастки.

– Что ты чиркаешь? Не зажигать! – рассердился Махно. – Мы не можем теперь уйти. Пал наш товарищ, пролита невинная кровь. Троян, ты где?

– Я тут.

– Бери этого хлопца со спичками, и бегом в конец колонии. Там необмолоченные снопы должны быть, сено, солома во дворах. Жгите! Рябко, а ты на другой конец. Тоже пускайте красного петуха. Мы пошумим, чтобы отвлечь. Роздайбида, ану чесани из пулемета.

– Там же дети, бабы! – подскочил к Нестору Лютый. – Пожарим же!

– А моя мать… не баба? Кто нашу хату спалил? А у брата Савелия не дети? А Вакула не отец?

Петр не нашел, что ответить. Вскоре немецкое поселение запылало. Все мужчины, кто пытался спастись бегством, были постреляны. Отряд собрался уезжать, и тогда в отблесках огня Махно увидел Вакулу. Тот лежал на подводе голый по пояс. Грудь была перевязана.

– Жив курилка! – обрадовался Нестор, и вместе с тем что-то нехорошее шевельнулось в его огрубевшем сердце. Кто же орал, что Вакула мертв? Какой провокатор? Или со страху?

– Еще не родился тот, кто меня кончит, – прохрипел сотский. – Дерзкая жила имеется, неистребимая!

– Ну, ну, не забывай, что пуля – дура. Держись, – и они поехали в темноте дальше, в сторону Юзовки, к Дибривскому лесу. На дороге попалось что-то белое, вроде привидения. Пригляделись – женщина с ребенком на руках.

– Какие же вы… ай, ой, ой! – стенала она, и похоже было, что это беженка из погорелой колонии. Одна. Ночью. В чистом поле!

– Надо взять, – Петр Лютый соскочил с лошади. – Подбросим до села.

У Нестора тоже екнуло сердце. Дикая степь, волки стаями шастают. И оставить? А где его ребенок? Не по их ли милости прибран?

– Садитесь на подводу, – предложил Петр незнакомке, взяв ее за локоть.

– С вами? Нет! Нет! – воскликнула женщина, освобождая руку. – Душегубы! Омэр-зительные! Нет!

– Простите, – сказал Лютый, и отряд поскакал дальше.

В Новопокровской волости появилась рота австро-германских войск, к которым присоединились немцы-поселяне, собственники. Вооружены пулеметами и винтовками, приезжают в каждое село и деревню, где собирают поголовно всех граждан, строят их в ряды, по указанию местных немецких колонистов-землевладельцев расстреливают, бьют нагайками без пощады, привязывают к бричкам и волокут по земле.

Газета «Мысль»– орган екатеринославского комитета правых эсеров.

19 апреля 1918 г.

Неширокая покойная речка Волчья открылась им в угасающем лунном свете. Давно перевалило за полночь, и не слышно было даже пустобрехих собак. С высокого берега отряд различал мост, за ним угадывалось село Больше-Михайловка, или Дибривка. Сразу потянуло на сон.

– Кому чин, кому блин, а кому и дубовый клин. Пошли! – предложил Фома Рябко.

– Может, разведку все же пустить? – заметил Пантелей Каретник.

– Кто местный? – спросил Махно.

Из темноты выступил широкоплечий молодец с впалыми щеками, словно давно голодал или болячка замучила.

– Я вроде.

Нестор приметил его еще в Гуляй-Поле: хваткий без увертки и на кавалерийской лошади сидит по-особому.

– Служил?

– Точно так. Прапорщик Петр Петренко.

– Слушай, а есть тут брод?

– А как же. Злодийскый. Недалече. Мелкий, и брюхо коня не замочим.

– Бери пару хлопцев и мотоните в село, разузнайте обстановку. Одна нога тут, другая там. До кумы пока не суйтесь!

Мужики заулыбались, хотя всех клонило ко сну. Трое живо поскакали. В той стороне взлайнула собака. Отряд насторожился. Но снова стало тихо, и кое-кто свалился на подводах, чтобы вздремнуть. Махно не будил их, пошел к кустам и сторожко прислушался. От речки тянуло уже осенним холодком. Запахло тысячелистником, что хрустнул под ногой. «Если ОНИ тут, то куда? – думалось. – Ну, куда? Не горюй, найдем. Родная ж земля».

Наконец трое опять перебрели Волчью, и Петренко доложил:

– Чисто! Ни австрийцев, ни варты. Трое суток никого. Поехали с Богом.

Осторожный Махно не велел, однако, ступать на мост, греметь среди ночи. Отряд вошел в село по Злодейскому броду. Оно оказалось большим. Пробрались на самую околицу, к лесу, и здесь у чьей-то хаты, которая в случае нападения защищала бы хоть с одной стороны, люди повалились прямо на улице. Прежде чем заснуть, Нестор определил часовых…

– Ой, сказка, а не конь! Дывысь, сэрэбряна узда. Ой! И пулемет. А вин стриляе? – услышал он во сне какие-то приятные, вроде бы из далекого детства голоса и с трудом раскрыл глаза. Среди спящих бегали мальчишки с удочками. Часовые их не трогали.

– Кто такие? – спросил Махно, поднимаясь. Рассвет разгорался во всю ширь неба и обещал теплый, ясный день.

– Мы тутэшни, – бодро отвечал старший мальчуган, черненький и курносый. – Окунив ловым.

– Кто вас послал?

– Сами захотилы. Чеснэ слово А вы, дядьку, нэ з отряда матроса?

К разговору уже прислушивались многие.

– Какого матроса?

– Ой, нэ знаетэ? Та дяди Фэди Щуся. Вин тут нэдалэко жывэ, а счас ховаеться з нашым батьком и сусидамы в лису.

– Не может быть, – Нестор небрежно махнул рукой и отвернулся.

– Ну вы, дядьку, як Хома! – возмутился мальчик. – Та кого угодно спытайтэ. Вси знають!

– Спасибо вам, ребята. Идите за окунями. Щусь, Щусь, как будто знакомый, а кто – убей не вспомню. Ты не подскажешь? – обратился Махно к Петру Петренко.

– Мы вместе по девкам бегали. Потом его в морячки забрили, и след простыл. Лет двадцать пять ему, как и мне.

– А-а, он же у нас в гуляйпольской гвардии был! – напомнил Алексей Харченко. – Еще отступали вместе, толкся на конференции анархистов в Таганроге. Красавчик такой, с красным бантом. Даже гром-баба Маруся Никифорова – и та заглядывалась!

– Верно. Славный малый и, видишь, не сидит сложа руки. Петя! – позвал Махно Лютого. – Ану возьми кого хочешь, и хоть из-под земли найдите Щуся. Стой! Напишу ему.

Взяв бумажку, гонцы ушли. Пока определяли дозорных на разные концы села, поили, кормили лошадей, готовили завтрак из кабанчика, выменянного на спички в ближайшей хате, – Лютый возвратился без матроса.

– Никому не верит, – доложил. – Пуганый воробей. Роздайбиду оставил заложником в блиндаже и требует тебя лично.

Нестор опустил голову. Ловушка? Что на уме у того Щуся? Если Брова – разбойник, чем этот лучше? Они же вместе, говорят, промышляли. Заносчивая, коварная матросня.

– Поехали! – настаивал Семен Каретник. – Вдруг что, я их сам размечу бомбами.

– Айда, – поддержал его Алексей Чубенко.

– Ну, добро. Вперед, и только!

Дорогу указывал Лютый. Поплутав по лесу, степняки наконец выбрались на поляну. Там вместо партизан… в аккуратном каре стояли австрийцы! Махно оторопел. Попались! И как глупо! Он мгновенно повернул коня, чтобы дать деру, и услышал:

– Товарищ Махно! Это я, Щусь! Вот ваш заложник!

Но тропе бежал улыбающийся Роздайбида, и у Нестора отлегло от сердца. Он спешился и пошел навстречу Щусю. Тот был в клеше и форменке, с пулеметной лентой через плечо, на боку сабля, наган, гранаты – вылитый броненосец! Никакого сомнения – давно знакомый красавец. Они обнялись и поцеловались.