Роль Троицкой обители пострижения Мамырева в сохранении «Хожения за три моря» в Троицкой редакции столь же очевидна, как его роль в передаче сочинения Афанасия Никитина летописцу ясна из предисловия к летописной редакции. Рукопись героического тверского купца московские гости передали дьяку, который высоко ее оценил и сделал все возможное для сохранения бесценного текста в двух местах: в летописи и библиотеке Троице-Сергиева монастыря. Никаких путей спасения «Хожения за три моря» помимо дьяка Василия Мамырева рукописи не позволяют даже подозревать (чего не скажешь о «Хожении гостя Василия»).

Уверение М.А. Булгакова, что «рукописи не горят», было воплощено в жизнь талантливым московским дьяком, человеком на своем месте. Да и сам Афанасий Никитин оказался крепким русским человеком, который не только преодолел все свалившиеся на него невзгоды, но превратил их в настоящий подвиг и сумел талантливо рассказать нам о нем.

Афанасий Никитин был уроженцем великого княжества Тверского – славного государства, которое за столетие до его путешествия первым на Руси подняло знамя борьбы с Ордой. Соперничая с Москвой и нередко опережая ее, Тверь опиралась на свою поначалу превосходящую экономическую мощь, духовно воплощенную тверскими книжниками в сильных идеях. Главной из них было завещанное предками, древнерусскими книжниками, единство Святой Руси, духовного центра мира, избранного Богом Нового Израиля, Удела Пресвятой Богородицы[132]. Все как в Москве, только истинным вождем спасения и возрождения Руси считалась Тверь. И сограждане Афанасия Никитина имели все основания выражать такую уверенность.

Великое княжество Тверское, сидевшее на Великом Волжском пути между богатейшей Азией и уже начавшей великое ограбление мира, но раздираемой войнами Европой, играло огромную роль в международной торговле. Тверские купцы были завсегдатаями на рынках Хорезма, где мусульманские купцы держали в своих руках китайскую торговлю и даже производство китайских товаров (включая шелк). Смешанный из разных наречий «купеческий язык», которым пользовался Афанасий Никитин, пошел именно оттуда.

Ходили тверичи и на Православный Восток, в Османскую империю и земли мамлюков; и на юг к персам, через Каспий; и на Запад, сушей и по рекам и Балтийскому морю. Все эти торговые пути были чрезвычайно прибыльны, но крайне опасны. Отважное их преодоление выковало из тверских купцов настоящих, уверенных в себе героев. Они отдавали должное подвигам храбрых соплеменников, прежде всего, московских и новгородских купцов, но были уверены, что уж они-то безусловно лучшие.

Общерусским образом такого купца в эпосе является Садко (имя которого на слуху), но богатырями в былинах представлены и Дюк Степанович из Индии, и богатый гость, морской купец Соловей Будимирович, и новгородец, как и Садко, Ставр Годинович, который хвастался, что его широкий двор «не хуже будет города Киева». Впрочем, богатством превосходили в былинах великого князя и Чурила Пленкович, и Соловей Будимирович. Безудержное хвастовство у всех них оттеняло факт, что герои с их беспредельной отвагой не видели для себя в мире ничего невозможного. При этом каждый был уверен в превосходстве своей малой родины над всеми городами и княжествами святой Руси.

Для понимания деяний и взглядов Афанасия Никитина следует преодолеть несколько стереотипов нашего, что уж греха таить, москвоцентричного сознания.

Первый из них, что Москва была центром объединения Руси, а Тверь – своего рода сепаратистом. На деле и москвичи, и тверичи свято верили, что именно они являются настоящими объединителями всей Руси. Тверь в глазах Афанасия была тем зерном, из которого вырастет обновленная, по-прежнему и даже более великая Русская держава. Москвичи, новгородцы, нижегородцы, даже подданные Литве смоляне не были для него чужаками, несмотря на массу междоусобных войн, длящихся уже как минимум 100 лет. Они были русскими, которые в итоге все сойдутся в одно счастливое царство Тверское. Сказать «мы тверские» значило гордо объявить: мы те герои, которые призваны Русь спасти и объединить, кто отвечает за ее судьбу.

На восприятие роли Твери в русской жизни при Афанасии Никитине сильно влияет понимание, что всего через 10 лет после его кончины, в 1485 г., Тверь была вооруженным путем присоединена к Москве. Но видел ли он какие-то признаки такого итога в 1466 или 1468 г., когда отправлялся в путь? – Да ни малейших! Великий князь Московский Иван III «начал теснить» тверичей только в 1483 г. А до этого много десятилетий отношения двух равных, что подчеркивалось в договорах, великих княжеств выглядели просто лучезарными, особенно на фоне прежнего открытого соперничества.

Юный сюзерен Афанасия Никитина, великий князь Тверской Михаил Борисович (1453–1505), сев на престол в 1461 г., жил в мире и благоденствии. Ни Литва, ни Москва, ни Орда ему не угрожали, а тверичи давно забыли о прежних разорениях. Отец Михаила, великий князь Тверской Борис Александрович, правил в не столь спокойные времена, но все же долго и счастливо (1426–1461). В свое время, имея главным соперником великого князя Литовского, он выкупил из ордынского плена, а затем укрывал в Твери великого князя Московского Василия Васильевича (Темного), которому помог вернуть Москву. Заключив с уже ослепленным соперниками, изгнанным из Москвы Василием брачный договор на руку своей дочери Марии, Борис Александрович через несколько лет, в 1452 г., благополучно выдал Марию, старшую сестру Михаила, за сына Василия, Ивана – наследника и соправителя отца. В 16 лет (1458) Мария Борисовна родила Ивану III наследника и счастливо правила его домом до своей кончины в 1467 г., когда Афанасий Никитин уже был далеко на востоке.

Благодарный тверичам Василий Темный скончался в 1462 г., но отношения двух равных, как подчеркивалось в документах, великих княжеств не ухудшились. В историографии, с легкой руки Н.М. Карамзина, мирные договоры Твери что с Литвой, что с Москвой часто нелепо толкуются как «подчинение» великого князя Тверского соседям, будто бы Тверь искала чужого покровительства, а не была сильным суверенным государством (с формальным подчинением Орде, как и Москва).

Так толкуют даже брак Марии Борисовны с Иваном III, хотя тексты договоров говорят нам о равенстве сторон, а ситуация – о спасении сильной Тверью ослабленной раздорами Москвы. Странность такого толкования брака дочери великого князя Тверского очевидна из сравнения с браком Софии Витовтовны с великим князем Московским Василием Дмитриевичем (1391): тесть выступал покровителем зятя, как повелось на Руси с давних времен (достаточно вспомнить отношения отца Александра Невского Ярослава Всеволодовича и его тестя, непобедимого и мудрого Мстислава Мстиславовича Удатного). Но важнее наших рассуждений то, что сами тверичи с восторгом восприняли этот брак как союз их великого княжества с Московским, а Московского с Тверским, для блага всей Руси.

Афанасий Никитин, если не находился в 1447 г. в торговой экспедиции[133], должен был помнить пафос обручения 7‑летнего княжича Ивана Васильевича (1440–1505) с 3‑летней Марией Борисовной (1442–1467) в Тверском кремле. Тверской инок Фома, прославляя своего великого князя Бориса Александровича и всю землю Тверскую, после торжественного бракосочетания Ивана и Марии в Москве (текст доходит до 1453 г.), искренне полагал именно великого князя Тверского покровителем великого князя Московского, но и москвичей не унижал, считая главным – радость объединения русских людей. Об этом ясно сказано в описании обручения детей Тверского и Московского великих князей (цитирую в переводе на современный русский):

«И в ту же зиму обручил великий князь Василий сына своего, князя Ивана, с дочерью великого князя Бориса, великой княжной Марией. И был при том обручении боголюбивый епископ тверской Илия и все князья и вельможи, сколько их ни есть под властью великого князя Бориса; а от другой стороны – сам великий князь Василий и с ним множество князей и бояр. Так было там многолюдно, что город не мог всех вместить. И была радость великая … И москвичи радовались, что учинилась Москва Тверью, а тверичи радовались, что Тверь стала Москвой, два государя соединились в одно»[134].