Уинстон сдал экзамены на ученую степень по философии в университете Восточного Лондона, и его диссертация по этике «Откуда нам знать, как поступать?» получила высший балл года. Он продал «Пегас», чтобы оплатить окончание учебы, и наш четырехколесный друг тут же начал новую карьеру в гонках серийных автомашин.

С помощью моего рекомендательного письма (питаемого чувством вины и, следовательно, блестящего) Полу взяли няней в семью второразрядной звезды экрана Адольфа Брока и бывшей «мисс Болгария». Какое-то время они жили в Нью-Йорке в отеле «Плаза», пока Пола, чьи окна выходили на Центральный парк, не пожаловалась на головокружение, и тогда семейство послушно переехало в идиллический Мэн.

После рандеву на катке мы с Джеком Эбелхаммером не виделись. Электронный адрес я сменила из страха, что силы воли не хватит не отвечать на его письма, а мой брак мог получить второй шанс только с исчезновением виртуального возлюбленного: если в партнеры выбрать Джека, куда девать Ричарда? И все же всякий раз, проверяя электронную почту, я невольно жду его имени в папке «входящие». Говорят, время — лучший доктор. Кто говорит? Они вообще знают, о чем говорят? Лично мне кажется, что некоторые события записаны в книге твоей жизни несмываемыми чернилами, и остается лишь надеяться, что со временем эти строчки чуточку поблекнут.

Мы не были с Джеком любовниками (жаль, ах как жаль), зато отвратительная еда и гениальные песни в «Синатра-Инн» стали тем потрясающим сексом, который я упустила. Если ты испытываешь к человеку сильные чувства, а потом расстаешься с ним навсегда, со временем тебе начинает казаться, что твоего любимого на самом деле не было, а был только волшебный сон. Значит, ты никому не причинил вреда. Но что, если тот, другой, испытывает то же самое? Я до сих пор храню последнее письмо Джека.

Мы с Ричардом продали дом в Хэкни, перебрались поближе к моим в Дербишир, купили участок с прекрасным видом из окон и выгоном. (Всегда мечтала иметь выгон, а теперь не представляю, что с ним делать.) В доме полно недоделок, но несколько приличных комнат есть, а остальное подождет. Детям нравится простор, да и Ричард в своей стихии. В свободное от проектирования нового Центра искусств время он возводит на выгоне стену из камней и каждые пять минут зовет меня оценить результат.

Вскоре после моего увольнения позвонил Робин Купер-Кларк с предложением поработать в паре с ним над страховым фондом. Сокращенный рабочий день, минимум заграничных командировок, все бонусы сразу. Соблазнительно. Очень соблазнительно. За деньги, что мне предложил Робин, я могла бы купить полдеревни, а сейчас, при одном заработке Ричарда, с финансами у нас туговато. Но Эмили, услышав имя Робина, вся напряглась и сказала:

— Не разговаривай с ним. Пожалуйста.

Фамилия «Купер-Кларк» стала для нее синонимом врага.

Теперь я понимаю свою дочь чуть-чуть лучше. Лишь сейчас мне стало ясно, что все мои мудрые, расписанные по минутам беседы перед сном не помогали узнать, что на самом деле творится в голове у Эми. За детскими мыслями не уследишь, они приходят и уходят; нужно быть рядом постоянно, чтобы их отслеживать. Что же до братика, то его очарование растет вместе с озорством. Не так давно он открыл для себя «Лего», из кубиков которого упорно возводит стену и каждые пять минут зовет меня оценить результат.

Вчетвером мы ездили знакомиться с Салли Купер-Кларк. Милая и очень добрая, как и говорил Робин, она вернула ему непринужденную свободу, не говоря уж о безукоризненности рубашек. На обратном пути, на десять минут оставив Ричарда с детьми в кафе, я прошла к церкви и спустилась по холму к могиле Джилл.

Не правда ли, как странно, что мы приходим к тому месту, где человек похоронен? Если Джилл где-то еще есть, то она везде. И все-таки я постояла у скромного белого надгробия с бледно-серыми цифрами и тремя словами внизу: «Она была любима».

Нет, вслух я ничего не произнесла — в Сассексе, боюсь, меня не поняли бы, — но мысленно проговорила все, о чем мне хотелось бы рассказать Джилл. Считается, что женщине нужен образец для подражания. Наверное, так оно и есть. Но ведь слава и достижения — не одно и то же. В мире, к счастью, существует валюта, которой в «ЭМФ» не оперируют, и Джилл была первоклассным специалистом именно по этой валюте.

Ну а что же я? Что произошло со мной? Прежде всего, я какое-то время пообщалась с собой — крайне неудовлетворительное общество, доложу вам. Я с удовольствием провожала Эмили в школу и встречала у ворот. На лужах был крепкий ледок; мы прыгали на нем, дожидаясь, пока не захрустит. Пока Эм была в школе, мы с Беном украшали цветами дом и устраивали кофейные посиделки с другими молодыми мамами. Скука смертная. В прямом смысле. До смертоубийства. Экзема моя прошла, зато щеки умоляли дать отдых от дружелюбно-заинтересованной маски. Выстаивая очередь в местном банке, я невольно косилась на табло с курсами валют. Думаю, меня заподозрили в плане ограбления.

И вдруг пару дней назад раздался звонок от Джулии. Несмотря на помехи мобильной связи, я поняла, что сестричка в слезах. Мама! — первая мысль, что пришла в голову, и душа у меня ушла в пятки. С мамой оказалось все нормально. Дело в предприятии, на котором работала Джулия. Менеджер дал деру, кредиторы, понятно, повалили валом. Фабрику опечатывают. Всех работниц прямо из-за машин выгнали на улицу. Не могла бы я приехать?

— Нет! — сказала я. В самом деле, Бена надо кормить… и вообще — какой от меня толк?

Ответ Джулии прозвучал совсем как в детстве, когда моя маленькая сестричка, страшась родительских разборок, просилась поспать со мной.

— Но я же… Я всем сказала, Кэти, что ты в Сити работала и что ты растолкуешь, что к чему.

Причесалась, провела помадой по губам. Выудила из шкафа в гостевой комнате доспехи от Армани. Если уж появляться, то в облике той бизнес-леди, которую расписала Джулия. С пиджаком я словно униформу натянула: угольно-черная шерсть источала ауру силы, денег, которые можно добыть, дел, которые ждут, чтобы ими занялись. Пристегнув Бена к детскому сиденью в машине (маловато стало, пора менять), я отправилась в промышленный район. Найти фабрику Джулии не составило труда: вывеска на заборе гласила: «Английские кукольные домики». Над вывеской прицепили бумажку: «Тотальная распродажа. Отдаем ВСЕ». Около сорока женщин толпились во дворе, в основном швейные мастерицы, многие в умопомрачительных сари. При моем появлении они расступились, и я шагала словно сквозь стаю тропических птиц. Помахав давным-давно просроченной платиновой кредиткой перед носом у охранника, я сообщила, что прибыла из Лондона на распродажу. Разумеется, меня впустили. Внутри царил разгром: кукольные домики растащили на части — диванчики, табуреточки, шкафчики, занавесочки, фортепиано размером с пудреницу.

— Ну? Что можно сделать, Кэти? — выдохнула Джулия, когда я покинула здание фабрики.

Ровным счетом ничего.

— Попробую выяснить, что происходит.

На следующий день, высадив Эми у школы, я отвезла счастливого Бена к не менее счастливой бабушке Джин и села на лондонский поезд. До архива добралась на такси и там нашла счета кукольной фирмы за последние пять лет. Видели бы вы это безобразие: прибыли ноль, вложений столько же, горы долгов, — одним словом, полный развал.

На обратном пути пыталась читать газету, но буквы расплывались. Кому, как не мне, знать, сколько благотворительных фондов вкладывают средства в предприятия для женщин. Достаточно только протянуть руку — и деньги твои. Чересчур резко затормозив в Честерфилде, поезд привел меня в чувство.