Перед глазами поплыло. Отложив листочки, открываю «Дейли телеграф» на странице с некрологами. Сегодня прощаются с известным биологом, одним из руководителей Ай-би-эм и супермоделью по имени Диззи, «за которой ухаживали Дуглас Фэрбэнкс и Ага-хан». Фамилии Купер-Кларк нет. Джилл жила не для анналов истории. «Пустая трата дней» — так, кажется, выразилась Момо? Нет, девочка. Любовь не бывает пустой тратой.

14.57

Чтобы стянуть рваные колготки и надеть новые в туалете размером с игрушечный домик, требуется ловкость Гудини, но я справляюсь. В коридоре меня сопровождает восхищенный свист проводника. Польщена и удивлена одновременно — чем я заслужила такую реакцию? В купе разглядываю себя в зеркале: сзади, по всей длине ног, на черном фоне колготок сверкают зайчики «Плейбоя». Могу поклясться, что слышу, как хохочет Джилл.

Церковь Сент-Ботолф. 15.17

Я успеваю почти к началу церемонии. Викарий предлагает прихожанам поблагодарить Господа за жизнь Джиллиан Корделии Купер-Кларк. Я не знала ее второго имени. Корделия. Ей подходит. Она посвятила себя любви.

Робин с мальчиками сидят в первом ряду. Наклонившись, Робин целует темно-рыжую макушку младшего сына. Алекс заметно дрожит в новом костюме, своем первом костюме. Джилл рассказывала, как вместе с Алексом ездила за костюмом в Лондон. Знала, должно быть, когда сын наденет его в первый раз.

Все вместе мы поем «Властитель всех надежд», любимый гимн Джилл. Почему я прежде не замечала в нем эти заунывные шотландские нотки? В наступившей тишине викарий, весь в черном как грач, с одним лишь светлым хохолком волос, просит собравшихся помолчать в память о Джилл.

Опустив ладони на спинку передней скамьи, я закрываю глаза, и церковь исчезает. Я в лесу на окраине Нортэмптона. Август. Два месяца назад родилась Эмили. Джеймс Энтуисл, мой прежний босс, устроил для клиентов охоту и заставил меня поехать, хотя стрелять я не умею и в те дни вряд ли вспомнила бы, где находится Германия, не говоря уж о том, чтобы трепаться с франкфуртскими банкирами. К середине дня я страдала невыносимо: грудь жгло и давило, будто на шею повесили два раскаленных булыжника. Туалет был в единственном экземпляре — биокабинка, пристроенная между деревьями. Я задвинула щеколду, расстегнула блузку и приготовилась сцеживать молоко. Без дочери это оказалось не так-то просто. Я представила себе Эмили, ее запах, огромные глаза, бархатную кожу. От нетерпеливого покашливания снаружи меня бросило в пот. Народ уже очередь занимает, а я еще даже с левой стороной не справилась. И тут раздался женский голос, звонкий, смешливый и, как ни странно, убедительный в своей мягкости:

— А почему бы вам, джентльмены, не разбежаться по лесочку? Вокруг, я вижу, немало подходящих кустов. Воспользуйтесь, будьте любезны, одним из своих преимуществ над дамами, и мы с мисс Редди будем вам крайне признательны.

Минут десять спустя, когда я наконец освободила туалет, Джилл Купер-Кларк сидела на поваленном бревне на полянке. Увидев меня, махнула рукой и с победоносным видом извлекла из сумки-холодильника пакет со льдом:

— Вот! Приложите к груди. Нет лучшего лекарства, по себе знаю.

Я и прежде видела ее на увеселительных мероприятиях «ЭМФ» — на регате Хенли, на корпоративной гулянке в Челтенеме, где все мы вымокли до нитки, — но относила к рати мужниных жен, из тех, что достают тебя нытьем о проблемах по содержанию корта и бассейна.

Джилл расспрашивала меня о малышке — никто больше не удосужился, — а потом призналась, что Алекс, которому как раз исполнилось четыре, стал ее подарком самой себе. Все вокруг считали безумием рожать третьего, когда пеленки и бессонные ночи остались позади, но ей казалось, что из-за работы она многое упустила с Тимом и Сэмом.

— Даже не знаю, как объяснить. Словно у меня украли несколько самых интересных лет. Захотелось вернуть.

Мы разоткровенничались, и я тоже по секрету сказала, что боюсь слишком полюбить свою новорожденную дочь. Иначе духу не хватит вернуться на работу.

— Видите ли, Кейт, — ответила Джилл, — когда мы после рождения ребенка возвращаемся на работу, нам будто одолжение делают, а мы из благодарности стараемся не жаловаться, не показывать вида, что наша жизнь совершенно изменилась и прежней уже никогда не будет. Так уж сложилось, и с этим пока ничего не поделаешь. Главное — помнить, что это мы делаем им одолжение. Мы продолжаем род человеческий, а важнее этой задачи нет. Вот перестанем рожать — где они возьмут своих драгоценных клиентов?

Вдалеке раздался выстрел, и Джилл рассмеялась. У нее был удивительный, легкий смех, который, казалось, уносил прочь всю глупость и злобу мира.

И знаете что еще? Только Джилл ни разу не произнесла: «Не представляю, как тебе это удается». Ей самой удавалось, и она знала, чего это стоит.

— Возлюбленные братья и сестры, давайте помолимся вместе словами, которым научил нас Христос: «Отче наш, сущий на небесах…»

Джилл похоронили у подножия холма, что круто уходит вниз от задней стены церкви. На вершине холма теснятся древние плиты и надгробия с резными ангелами; чем ниже спускаешься по усыпанной гравием тропинке, тем дальше прошлое, тем меньше и скромнее памятники.

С места последнего успокоения Джилл Купер-Кларк открывается вид на долину. Гребни дальних холмов голубеют елями, изумрудное озерцо под ними прикрыто шапкой серебристого тумана. Пока викарий читает литургию, Робин наклоняется, чтобы бросить горсть земли на гроб своей жены. Я быстро отворачиваюсь. Перед глазами плывут надписи. Преданному сыну. Любимому отцу и дедушке. Любимой, единственной дочери. Обожаемой жене и матери. Сестре. Жене. Маме.

Маме. Смерть стирает все, чего мы добились в жизни. Здесь важно лишь то, кем мы были для оставшихся. Для тех, кого мы любили и кто любил нас.

Все пройдет, все вернется вновь.

Целовать детей каждый день.

Не откладывать звонки близким людям.

Здесь, на карнизе, поразительно тихо. Снизу доносится шум Сити, но его гасит высота, обволакивает пелена воздуха.

Я уже подобралась к голубице, я уже вижу ее, и она меня видит. Чирикает тревожно, мелко-мелко трясет головой. Все инстинкты требуют улетать, спасаться; все, кроме одного-единственного, который не позволит бросить своих детей. Пока я была в Суссексе, проклюнулся один птенец. Из-за стола его разглядеть невозможно, но сейчас он весь как на ладони. Трудно поверить, что это существо когда-нибудь сможет летать. Оно вообще не похоже на птицу. Сморщенный, лысый, как все новорожденные, птенец выглядит живой мумией.

Сначала я пыталась добраться до гнезда из своего окна, но не смогла открыть даже первую из трех рам. Пришлось вылезать из соседнего окна и ползти на четвереньках по карнизу, подталкивая перед собой стопку самых больших и толстых книг. Книги предварительно прошли тщательный отбор по размерам и прочности обложек: