Гаррен кивнул куда-то вбок.

— Плывет за нами как утка.

Завертев головой по сторонам, она разглядела на берегу сестру, которая стояла, схватившись за сердце. По мелководью метался взад-вперед и что-то кричал Джекин, но за ревом воды его не было слышно. Рядом преклонил колена Ральф. Он молился, обратив лицо к извергающимся дождем небесам.

Ну а пес, держа голову над водой, плыл им навстречу и был не только цел и невредим, но и безмерно счастлив.

— И зачем я за него волновалась? — Она хотела рассмеяться, но вместо этого снова закашлялась.

Гаррен усмехнулся над ее ухом. Обнимая ее своими теплыми, надежными руками, он нес Доминику сквозь бушующую стихию, прижимая к себе, быть может, чуть крепче, чем следовало, и пусть вода была сверху, снизу, повсюду, пусть она насквозь вымокла, но она была спасена.

Спасибо тебе, Отец Небесный.

Шаг за шагом лошадь тянула их к берегу. Внезапно Доминика вспомнила о своей котомке, болтавшейся сбоку — целой, но, увы, полной воды. Промасленная тряпица едва ли могла защитить пергамент, а значит все созданные ею чудесные слова оказались смыты. По ее щекам, смешиваясь с дождем, покатились слезы.

Гаррен обнял ее теснее.

— Не переживайте. Я держу вас.

— Я не об этом, — всхлипнула она. — Мои записи… Они теперь испорчены. — Ее поразила новая мысль, еще страшнее. — Послание! — Она ощупала его грудь. — Где оно?

— Привязано к седлу.

Над водой. И все же оно могло пострадать.

— Вода могла добраться и до него.

Уткнувшись взглядом в его грудь, она увидела, что серебряная коробочка реликвария болтается в воде.

— Перья! Они промокли!

— Птицы летают под дождем, и ничего.

— Но это же священные перья!

Не отводя глаз от берега, он притиснул ее к себе еще крепче.

— Мое дело спасти вас, а реликвии Господь пусть спасает сам.

И она улыбнулась, хоть и подозревала, что он святотатствует.

К тому времени, как они добрались до берега и Джекин с Ральфом помогли им преодолеть последние несколько метров, сплошная стена дождя разделилась на струи. Иннокентий, который носился вокруг, очевидно расценивал произошедшее как увлекательное приключение и полагал, что остальные разделяют его восторг.

Гаррен выпустил Доминику из уютного кольца своих объятий и препоручил заботам сестры Марии, которая прижала ее, будто малое дитя, к своему мокрому черному одеянию.

— Ну, будет, будет, не плачь. Господь уберег тебя от погибели, — молвила сестра и зашлась кашлем.

Подняв голову с ее плеча, Доминика оглянулась на Гаррена. Паломники застыли вокруг него, не смея приблизиться, точно он был окружен неким сиянием, которое удерживало их на расстоянии.

Он сел в седло и вновь направил коня в воду, чтобы перевезти остальных.

— Боже, — пробормотал Ральф. — Он воистину Спаситель.

Доминика вздрогнула. Теперь на его счету еще и мое спасение.

***

По настоянию сестры Доминике выделили в монастыре отдельные покои, остальные же разместились в специальной пристройке для паломников. Нежась в тепле, она лежала в кровати и потягивала горячее вино со специями, а когда подоспел ужин, наелась тушеных с беконом бобов. Наконец сестра укрыла ее, подоткнула одеяло и несколько раз встряхнула ее на матрасе, словно она снова была маленькой смешливой Никой.

Но сегодня Доминика не могла заставить себя улыбнуться. Даже у пса не вышло ее приободрить. Когда сестра пошла отнести на кухню тарелки, она свернулась калачиком, сытая и согревшаяся, но с тяжестью на душе. Все ее представления о том, какая судьба предначертана для нее Богом, были начисто смыты.

Когда она, дрожа от дурного предчувствия, развернула пергамент, то не увидела слов. Только расплывшиеся до неузнаваемости черные пятна да уродливые потеки. Тогда она ударила по листу кулаком. Он треснул и свернулся в трубочку. Она ударила его еще, и еще раз, и с каждым ударом он трескался в новых местах, а когда избивать несчастный лист стало выше ее сил, она швырнула его на пол и встряхнула кистями рук, будто стряхивая свои разбитые мечты.

Почему Господь спас ее, но уничтожил ее работу?

Гаррен искушал ее, и она согрешила, но почему, вместо того, чтобы наказать, Господь через Гаррена спас ее?

Она закрыла глаза и услышала отголосок знакомых вечерних гимнов, доносившихся из часовни.

И остро захотела услышать пение монахинь, а не монахов. Вернуться домой, в монастырь, к привычному, не подверженному никаким переменам укладу. К уверенности в завтрашнем дне и в себе. Туда, где каждый прожитый день приближал ее к раю. Туда, где не существовало сомнений.

Кашель сестры и шорох мокрого подола по полу прервал ее молитвы.

Выглядывая из-под теплого одеяла, Доминика смотрела, как сестра достает из котомки и раскладывает перед очагом свои вещи, пострадавшие от дождя. Она вымокла не меньше моего. Почему я заметила это только сейчас?

Она вылезла из постели.

— Ложись. Твоя очередь греться.

— Не волнуйся обо мне. Я лягу с остальными. Ведь это тебя мы сегодня чуть не потеряли. — Она крепко сплела пальцы с пальцами Доминики, словно хотела еще раз удостовериться, что та жива и здорова.

— Я теперь больше тебя, — сказала Доминика, снимая с головы сестры еще влажный плат и раскладывая его на скамье у очага. — Так что ты должна меня слушаться.

Она уложила сестру в кровать, закутала в одеяло и тоже попыталась встряхнуть ее на матрасе, но сестра закашлялась, и она остановилась.

— Спасибо, дитя, — сказала монахиня. — Я и правда очень устала.

— Тебе нужно набраться сил. Мы ведь уже скоро придем, да?

— Через несколько дней.

— Сегодня Господь спас меня.

— Да. Я всегда знала, что Он привел тебя в этот мир не просто так.

— Я готова вернуться домой. И трудиться в скриптории. Как ты.

Она ждала, что сестра как обычно скажет, что ее предназначение состоит именно в этом, но в глазах у той отразилось замешательство.

— Я всегда этого хотела, но прежде чем принимать решение, убедись, что оно исходит не только от тебя, но и от Господа.

Но сегодня Доминика не хотела об этом думать. На один вечер она захотела снова стать маленькой девочкой. А со своими сомнениями она разберется потом.

— Расскажи еще раз, как я оказалась в монастыре. — В детстве она слушала эту историю охотнее, чем колыбельные. Как и легенду о Ларине, Доминика знала ее наизусть.

— Это случилось одним солнечным летним утром, — как всегда начала сестра. Правда, на сей раз в кровати была она, а на краю узкого матраса — Доминика. — Меня, тогда еще послушницу, отправили открыть ворота. Солнце взошло уже высоко, и я как раз разобралась с утренними делами. Когда я подошла к воротам, то увидела рядом корзинку, накрытую платком.

— Как в истории о Моисее в тростниках! — воскликнула Доминика, вставляя в рассказ свою привычную реплику.

— Наверное. — На щеках сестры заиграли ямочки.

— А какого цвета был платок?

— Синего. Совсем как твои глазки. — Она лукаво взглянула на Доминику. — Сперва я решила, что кто-то принес нам яблоки.

— Яблоки, — повторила она. Внезапно ей расхотелось быть похожей на эти круглые красные плоды — особенно в глазах Гаррена. — Я что, так похожа на яблоко?

Скорее на сливу.

Рассмеявшись, сестра шутливо потрепала ее за щеки.

— Ну, тогда у тебя были круглые красные щечки. Но когда я подняла корзину, яблоки вдруг завопили и стали сучить ножками!

— И это была я!

— Да, это была ты. И я в ту же секунду полюбила тебя и дала себе слово о тебе заботиться.

— А матушка Юлиана была не против?

Сестра опустила взгляд на свои сцепленные руки.

— Поначалу была.

— Но ты меня отстояла?

Сестра тронула ее лоб, как делала раньше, когда она заболевала.

— Мы отстояли тебя все вместе. Потому что очень тебя полюбили.

— Как ты думаешь, кем была моя мать? — Раньше она никогда об этом не спрашивала, но отчего-то сегодня этот вопрос показался важным.