— Матушка Юлиана, разрешите мне сопровождать сестру Марию к усыпальнице Блаженной Ларины.

Настоятельница подумала, что ослышалась — настолько возмутительным образом была высказана эта просьба. Никаких «пожалуйста», никаких «умоляю». Только настойчивость во взгляде пронзительных синих глаз, и ничего больше.

— Что ты сказала, Доминика?

— Я хочу совершить паломничество, а по возвращении стать послушницей.

— Ты хочешь вступить в орден? — Она позволила девчонке жить и расти в месте, для нее не предназначенном, и вот чем обернулась ее доброта. Надо было отдать подкидыша жене угольщика, покуда была такая возможность. — Но у тебя нет приданого.

— Оно и не нужно, — назидательно ответила та. — Достаточно искренней веры.

Настоятельница промолчала, считая ниже своего достоинства доказывать этой сироте, что голой верой сыт не будешь. Чтобы одеть и прокормить двадцать женщин, требуется нечто более основательное.

— Ты не можешь принять постриг.

— Почему? — Девушка вздернула подбородок. Ужели она вообразила себя вправе оспаривать ее мнение? — У меня получается копировать манускрипты ничуть не хуже, чем у сестры Марии.

Напомнив себе, что Господь учил терпению, настоятельница попыталась смягчить тон.

— Доминика, почему ты решила, что это твое призвание?

Синие глаза девушки вспыхнули с одержимостью святой… или сумасшедшей.

— Господь сам сказал мне об этом.

— Господь не разговаривает с брошенными подкидышами. — Настоятельница набожно сцепила пальцы — так сильно, что они побелели. Она сама во всем виновата. Она сама позволила девчонке сидеть с ними за одним столом и внимать священным текстам, и вот результат — теперь она вообразила, будто понимает Божью волю. — Он обращается только к тем, кто служит Ему во храме, и лично мне Господь ничего не говорил о том, что ты должна вступить в орден.

— Матушка, но вы же знаете, я создана для того, чтобы нести слово Его. — Она подошла поближе и понизила голос. — Я хочу перевести Священное Писание на обычный язык, чтобы простые люди лучше его понимали.

Настоятельница прижала пальцы к губам. Ересь. Под ее крышей завелась еретичка. Если Редингтоны узнают, не видать ей больше от них ни фартинга. Впору пожалеть о том, что она позволила девчонке выучиться читать и писать.

— Я точно знаю, мое место здесь, — продолжала тем временем девушка. — И вы тоже убедитесь в этом, когда я доберусь до усыпальницы, и Господь даст мне знак. — Лицо Доминики вспыхнуло столь истовой верой, какую настоятельница много лет не наблюдала в других и не испытывала сама. — Сестра Мария будет моей свидетельницей.

Сестра Мария всегда ее баловала.

— Но за чей счет ты собралась путешествовать? Кто купит тебе дорожную одежду и оплатит пропитание? Кто будет выполнять твои обязанности во время твоего отсутствия, в конце-то концов?

— Эту ношу согласились взять на себя сестры Катерина, Барбара и Маргарита, а сестра Мария обещала оплатить мое пропитание из своего приданого, — дерзко ответила та. — Я много не съем.

— Приданое сестры Марии принадлежит монастырю. — Настоятельница прижала кончики пальцев к пульсирующим вискам. Вот что бывает, если позволять монахиням заводить любимчиков.

— Прошу вас, матушка Юлиана. — Наконец-то додумавшись смиренно встать на колени, девушка потянула настоятельницу за край черного одеяния. Пальцы ее были выпачканы чернилами, а ногти обкусаны так сильно, что земле в огороде было совершенно не за что уцепиться. — Мне очень, очень нужно пойти.

Настоятельница, совершенно ошарашенная, вновь заглянула в ее глаза. В них горела вера. А может быть страх.

Внезапно она поняла, чем все может окончиться. Познав жизнь за пределами монастырских стен, Доминика не вернется. С ее-то внешностью, которой позавидовала бы любая девица из числа мирян, она ляжет с первым же мужчиной, который задумает ее обольстить. Ну, а с ребенком в животе ни о каком постриге не может идти и речи.

Мать Юлиана вздохнула. Впрочем, кто знает, как оно обернется. Эти горящие истовым огнем синие глаза горазды отпугнуть любых ухажеров. На все божья воля. Лучше отпустить ее. Пусть унесет свои опасные идеи подальше от ушей господ и аббата. Правда, в ее отсутствие монахиням придется заниматься стиркой и огородом самим, ибо нанять работницу из деревни им было не на что.

— Хорошо. Будь по-твоему. Но чтобы больше я не слышала от тебя ересь. Если во время путешествия с тобою случится хоть малейшая неприятность, можешь не рассчитывать сюда возвращаться, а тем более принимать постриг.

Доминика сложила ладони и возвела очи к небесам.

— Спасибо тебе, Отец Небесный. — И она, не дожидаясь разрешения, резво выбежала из кельи.

Настоятельница вздохнула. Ее саму и единым словом не поблагодарили. Только Господа. Что ж, пусть отныне Он о ней и заботится.

***

Доминика задыхалась от радости. Не чуя под собой ног, она птицей летела по коридору. В груди разлилось теплое чувство уверенности. Господь всегда отвечал на ее молитвы, пусть иногда ему и приходилось немного помочь.

Она нашла сестру Марию на залитом солнцем монастырском дворе, где монахиня учила Иннокентия, пса Доминики, команде «сидеть». Точнее, пыталась. Лохматый черный пес, как и его хозяйка, был никому не нужным, случайно прибившимся к монастырю существом, бесприютным и непослушным.

— Она разрешила, разрешила! — Доминика закружила сестру по двору и не отпускала, пока они обе не запутались в подоле ее длинного черного одеяния. Пес возбужденно залаял. — Мне тоже можно пойти!

— Тише, тише, — попыталась сестра угомонить и Доминику, и пса, который, заливаясь лаем, вертелся в погоне за своим коротким хвостом. Этому трюку его научила Доминика.

— Хороший мальчик. — Доминика почесала его за ухом. Второе ухо у собаки отсутствовало. — Не волнуйся, сестра. — Девушка крепко обняла ее. — Господь сказал мне, что все будет хорошо.

Сестра с опаской огляделась по сторонам.

— Только не вздумай говорить матушке Юлиане о том, что ты слышишь Его голос.

Доминика пожала плечами. Мать Юлиана уже это знает, но сообщать об этом сестре необязательно.

— В Писании сказано: «Стучите, и отворят вам», — сказала она на латыни.

— Если она услышит, как ты болтаешь на латыни, то может и передумать.

— Но зачем затыкать уши, когда Господь говорит с нами?

— Затем, чтобы не вкладывать в Его уста свои собственные слова.

Доминика вздохнула. Господь одарил ее ушами, глазами и разумом. Наверняка он не против, чтобы она использовала их по назначению.

— Неважно. Главное, что она разрешила, а когда мы вернемся, я стану послушницей.

Присев, сестра взяла Доминику за руки. Доминика любила прикосновение этих рук — мягких, ибо им не приходилось стирать или возиться в земле, с жилистыми, привыкшими держать перо, пальцами. В детстве Доминика ужасно завидовала мозоли на среднем пальце сестры, этому отличительному знаку переписчиков, и мечтала скорее обзавестись такой же.

— Только помни, дитя, Господь не всегда отвечает на наши молитвы так, как мы ожидаем.

— Да разве Он может ответить иначе? Здесь вся моя жизнь. — Доминика любила ее размеренность и предсказуемость; тишину часовни, где Бог тихим голосом говорил с нею; яркость красных, синих и золотых красок, которыми она расцвечивала Его слова. Она хотела остаться здесь навсегда, стать настоящей монахиней, как сестра Мария. — Я читаю не хуже сестры Маргариты, а пишу лучше всех, кроме тебя.

Сестра вздохнула.

— Доминика… Ты опять забываешь: нет гарантии, что Господь одарит тебя тем, к чему ты стремишься.

— О, в Нем я уверена полностью. Осталось уговорить матушку Юлиану.

Сестра смиренно воздела руки к небу.

— С возрастом ты научишься меньше полагаться на Господа. Идем. Надо собрать вещи. — Она тяжело встала. Привыкшая часами сидеть за работой в скриптории, сестра передвигалась с трудом. — Завтра мы выходим в дорогу.