С целью дополнительной характеристики Бермана заглянем в его неопубликованные пухлые воспоминания «По пяти направлениям». Мемуары тусклые, серые и крайне амбициозные, эпоха 20—30-х годов увидена плоскостно-партийно, глазами технаря с псевдопедагогическим уклоном.

В Гражданскую войну Берман служил, если верить ему, командиром 1-го автоотряда 1 — й грузовой команды Западного фронта: об отражении Юденича, схватках красных и белых ничего не сообщает. В мирное время увлекся «военными тайнами» — прививал читателям вкус ко всякого рода «секретам». Бредил нелегальной романтикой, воспевая конспирацию, побеги и т. п. В стихотворении, посвященном агентам-распространителям ленинской «Искры», писал:

Полнейшая глухота к художественному слову — ив оценке есенинского творчества: «Его стихи того времени (раннего периода. — В. К.) были еще более описательны, чем те, которые мы читали или слушали позднее: сильней была описательность к первым половинкам строфы (так в рукописи. — В. К.), часто без натуги дописывалась вторая. <…> У нас с Сергеем установилась взаимная приязнь». Что ни слово — невежество, что ни следующее — ложь, желание во что бы то ни стало остаться в созвездии близких друзей поэта.

В 1931 году, во время чистки партийно-советских и чекистских кадров, Берману стало неуютно в Ленинграде, и он подался в Москву. Помогли старые связи; на него обратила внимание вдова Якова Михайловича Свердлова — Новгородцева Клавдия Тимофеевна, занимавшаяся редакционно-издательской деятельностью. На склоне лет благодарный Лазарь Васильевич вспоминал: «Клавдия Тимофеевна, что особенно дорого для советских людей, была женой и товарищем по работе того, кого Владимир Ильич Ленин в речи его памяти назвал "первым человеком в первой социалистической республике"».

Бывал Берман и на квартире своей кумирши-благодетельницы, жившей, если верить ему, совсем аскетически: «Кровать, аккуратно заправленная солдатским одеялом с далеко не пухлой подушкой в головах, на ней "думка". Шкаф и два стула. Вот и вся обстановка». Возможно, в ту пору так оно и было, но нелишне напомнить, — после 1917 года на квартире Свердлова хранилось «золото партии», а Клавдия Тимофеевна его бдительно сторожила

У Бермана и сегодня есть защитники и поклонники, — загляните, к примеру, в последний энциклопедический словарь «Русские писатели» (1989. Т. 1) — какой только восторженной пошлости о нем не прочтете! Меж тем, как мы уже отметили, он был типичный проходимец, пытавшийся на случайном знакомстве с Есениным делать себе имя.

Свои лжевоспоминания о посещении «Англетера» 27 декабря 1925 года Берман заканчивает описанием встречи на следующее УГРО с поэтом Ильей Садофьевым, якобы первым принесшим ему скорбное известие о Есенине в диковатой форме выражения — «Удавился!» (так в рукописи мемуариста). На Садофьева как вестника беды ссылаются и другие ленинградские литераторы, которым нельзя доверять. В этом отношении примечательна своей беспардонностью книга Льва Рубинштейна «На рассвете и на закате», в которой Садофьев, бывший будто бы гостем 5-го номера «Англетера», передает жалобу Есенина на дороговизну оплаты гостиницы. При тщательной проверке выяснилось — воспоминатель беззастенчиво врет, выполняя чей-то заказ; он скрыл, что одно время жил в 130-м номере «Англетера» (проверено по контрольно-финансовому списку постояльцев отеля), в том самом, где позже «прописали» журналиста Устинова. Уже само проживание Льва Рубинштейна в своего рода конспиративной квартире ГПУ лишает его доверия. Но повторяющиеся упорные кивки современников на сведущего Садофьева, согласившегося, видимо, отдать свое имя «напрокат», заставляют пристальнее приглядеться и к нему. Интерес вовсе не праздный. Глава Ленинградского Союза поэтов Илья Иванович Садофьев (1881–1965) играл не последнюю скрипку в церемониях прощания с покойным Есениным, возможно, получал соответствующие партийные и иные инструкции о порядке их проведения.

Сын тульского крестьянина Ивана Михайловича и Марии Федоровны (урожденной Минкиной), он рано познал нужду, в тринадцать лет состоял мальчиком на побегушках в петербургской чайной, позже работал на уксусном заводе, жестяной фабрике и т. д. Обиженный судьбой, нашел выход своего недовольства в сочинении стихотворных антицарских прокламаций в революционном жанре и стиле. Сам полуиронично характеризовал себя «эсдеком», «сицилистом». За участие в нелегальной деятельности РСДРП(б) в 1916 году получил шесть лет ссылки в Якутской губернии. Освободила его Февральская революция. Преданно служил большевикам во время Гражданской войны, истинную свою специализацию скрыл в анкетах, по косвенным данным — комиссарил, не исключено — с чекистским мандатом. Не случайно, вернувшись в Петроград, занял редакторское кресло в «Красной газете».

Неравнодушен к собственной славе, о чем постоянно заботился, приглашая критиков и рецензентов восславить свое замечательное творчество (типичное социально-барабанное словоплетение пролеткультовского образца). В чуть ли не ежедневных секретных обзорах (1925 год) Ленинградского ГПУ для губкома партии мы наткнулись на пересказ статьи одной из белоэмигрантских газет, которая рисует Садофьева властно-жутковатым редактором, сующим в нос авторам «Красной газеты», бывшим колчаковцам и врангелевцам, маузер и принуждающим их к сотрудничеству.

Не слишком ошибемся, если причислим Илью Ивановича к группе товарищей, не только чуждых Есенину, но и враждебных ему (между прочим, снисходительный Есенин, отрицавший пролеткультовскую рифмогонку, согласно «Дневнику» Оксенова, находил у Садофьева заслуживающие внимания стихотворения). Увы, так уж сложилось, на доброе внимание Есенина к собратьям по перу те отвечали злом, большинство из них не могли пережить подлинно народной его известности.

Расширим еще круг лиц, скрывавших «тайну "Англетера"». Одного из них назвала в беседе с нами (1995 год) вдова коменданта гостиницы Антонина Львовна Назарова (1903–1995). Речь об уроженце Грузии, коммунальном работнике Ипполите Павловиче Цкирия (р. 1898).[71]

Информация для размышления: И. П. Цкирия, уроженец Зугдидского уезда Кутаисской губернии (сам указывал — «менгрелец»), сын состоятельного землевладельца; окончил 8-ю гимназию, участник походов Красной Армии на Кавказе. В сохранившейся анкете о своей военной службе писал сумбурно, противоречию, что лишь обостряет интерес к его потаенной биографии. В служебном формуляре Цкирия сказано: 1918–1923 годы — «кочегар», что никак не вяжется с другими документами, в которых ой фигурирует как конторский работник и строитель.

Наконец выяснилось: сей «кочегар» (между прочим, знал турецкий язык) ведал домами, принадлежавшими ГПУ. По предписанию (30 октября 1925 года) заведующего Управлением коммунальными домами Пагавы Цкирия, кроме прочих зданий, стал хозяином дома № 3 по улице Комиссаровской (дворник А. М. Спицын)идома№ 8/23 по проспекту Майорова (напомним адрес «Англетера»; просп. Майорова, 10/24).

Если верить воспоминаниям (ныне покойной) вдовы В. М. Назарова (а ей можно верить), Цкирия вместе с ним, комендантом гостиницы, «снимал с петли» Есенина. Разумеется, это ложь, и нас больше интересует вопрос, почему Цкирия оказался в час кощунственной акции в «Англетере»? Случайность? Нет, — закономерность!

Во владении Цкирия, как мы уже знаем, находились здания, подведомственные ГПУ. Таким, очевидно, были дом-призрак по проспекту Майорова, 8/23. В ходе расследования обнаружилось: в «Англетере» подолгу жили агенты Активно-секретного отделения УГРО Михаил Тейтель и Филипп Залкин (Залкинд) — они же чекисты, имевшие свои домашние семейные квартиры. Это обстоятельство подсказывает назначение таинственного особняка. Проверка домовой книги (1925–1926) подтвердила наши подозрения: почему-то в списке жильцов огромного здания значатся только владелец булочной Н. А. Луговкин, его; помощника. И. Духов и дворник Н. С. Поветьев с женой!