– Устань, Радзивилла, – буркнул гетман, повторяя слова песни дудара. – Ну, вот я здесь, и что? Тьфу! Падлас! – выругался Януш, не то на самого себя, не то на слова песни, не то на безнадежное состояние собственной армии. – Что такое падлас? – спросил Кмитич. – Как я погляжу, тут все так ругаются: падлас либо падла.
– Это что-то типа нашей холеры или курвы, – объяснил Януш, – я и сам точного перевода не знаю. Местный язык, скажу по чести, беден на ругательства. В Эстляндии они вообще ругаются одним лишь словом – «бревно», что как «кэре» звучит. Хочешь сильно оскорбить человека – назови его бревном… – Падлас… – усмехнулся Кмитич. – Повезло вам, пан гетман.
– С чем мне повезло? – не понял Януш, повернув насупленное лицо к Кмитичу. – С народом, – ответил оршанский полковник, грустно кивая головой, – поляки бы заплевали нас здесь. Мы бы столько падласов услышали! А наши только смотрят хмуро, молчат да горестные песни поют.
Кмитич уже не мог выносить этих молчаливых осуждающих взглядов. «Уж лучше бы плевали да оскорбляли, и это было бы легче», – думал он. – Так! Верно, – тяжело вздохнул гетман, отвечая Кмитичу, – и этим, терпением людей, многие пользуются.
«Как, собственно, и ты сам», – вновь подумал Кмитич, но вслух ничего не произнес. В принципе, в самом деле, многие надеялись, что царь хочет только Смоленск завоевать да удержать. До последнего надеялись, включая и Великого гетмана. Вот и дождались…
По приезду Кмитича гетман вручил ему письмо от Александры Биллевич. Девушка также скучала и обещала приехать ко дню подписания Унии. «Быстрее бы», – вздыхал Кмитич, поцеловав бумажный лист с ровным почерком любимой руки его Алеси. 16-го августа между Кейданами и Ясвойнами во дворце Николая Юдицкого, что стоял в десяти верстах от Кейданов, офицеры армии ВКЛ и Швеции в последний раз обсудили текст Унии. Литвинская сторона предложила ряд изменений, с которыми шведы милостиво согласились. На следующий день в торжественной обстановке, пусть и не такой, как в Вильне, здесь были подписаны все двенадцать статей «Декларации». От имени короля Швеции свою подпись ставил глава делегации Швеции губернатор Эстляндии Бенгт Шутте и генерал Хенрик Хорн. Магнуса Де ла Гарды видно пока не было, но как заверили Януша, губернатор Ливонии к балу прибыть обещал… И вот наконец-то поставлена точка в долгом и затянувшемся деле – королем ВКЛ окончательно объявлялся Карл Густав, а армия ВКЛ переходила в распоряжение шведского короля. На этот раз на подписании Унии присутствовали и люди от Хмельницкого. Приехал Иван Володыевский, заявивший, что Русь также желает присоединиться к Унии со Швецией, и что Переяславская Рада более не действительна. Хотя на деле Хмельницкий все еще проводил политику заигрывания и с царем, явно боясь гнева этого непредсказуемого предводителя огромной армии, и что же ждать в будущем от киевского гетмана ни Богуслав, ни даже Януш сказать не могли… Вновь в пышном рыжем парике и в широкополой шляпе, вновь словно король смотрелся гордый и торжественный Богуслав Радзивилл, а Великий гетман Януш Радзивилл был серьезен и больше не улыбался. Речь Посполитая прекращала свое существование, и будущее виделось туманным и неопределенным.
– Мы, сенаторы и все станы ВКЛ, обещаем и даем присягу от нашего имени и имени наших потомков сохранить верность Его Величеству королю Швеции как великому князю литовскому и пану нашему во всех делах, – зачитывал Великий гетман громко текст Унии. Король Швеции объявлялся королем ВКЛ. Объединялись армии Литвы и Швеции и обязывались вместе действовать против общих врагов. Король обещал соблюдать равенство сторон в новом союзе: «Народ будет равен народу, сенат сенату и рыцари рыцарям…» Подписало же Унию пятьсот пятьдесят шляхтичей из всех поветов Княжества. Свои подписи поставили Винцент Гонсевский, жмайтский бискуп Петр Парчевский, виленский бискуп Юрий Тышкевич, маршалок лидский Тахвиль Дунин-Раецкий, полковник войска ВКЛ Гедеон Дунин-Раецкий, воевода минский Юрий Дунин-Раецкий, староста стародубский Самуэль Абрамович, харунжий черниговский Габриэль Гулевич, главный патрон Витебского кальвинистского сбору Ян Храповицкий, великий писарь ВКЛ Ян Станкевич… Представитель полоцкой шляхты харунжий Казимир Корсак, известный в ВКЛ аристократ, на полях Кейданской Унии напротив своей подписи от себя лично добавил, что переходит в шведское подданство, «имея свою собственность в воеводстве Полоцком в пределах уже московских, а на этот час пребывая здесь как изгнанник»… Желающих авторитетных шляхтичей было так много, что официальные подписи решено было отложить на следующий день, иначе приехавший бы на бал Магнус Де ла Гарды бала бы не увидел… Однако, как стало известно, некоторые литвинские шляхтичи-католики, стоявшие обозом под Гродно, отказались признавать Унию, оставшись на стороне Яна Казимира. Не подписал документа к удивлению Януша и жмайтский староста Глебович.
Кмитичу на этот раз не было времени серьезно размышлять о разрыве союза «обоих народов», он вертел головой, ища в тесном переполненном людьми зале дворца Алесю. Под громкий торжественный парадный гимн и аплодисменты в зал вошел Де ла Гарды в своем красивом голубом камзоле, расшитым позолотой. Но Кмитич искал глазами лишь одну Алесю. Он вдруг стал жутко волноваться за нее… Доехала ли? Ведь казаки могут шнырять по всем дорогам!.. Лишь об Алесе были все его мысли, он часто вздрагивая оборачивался, но ошибался, то были другие дамы. «Неужели не приехала?» – думал Кмитич, нервно кусая губы… – Лаба диена! – кто-то поздоровался по-жмайтски за спиной Кмитича милым девичьим голоском. Полковник быстро оглянулся, узнав этот голос. Узнал бы его из миллиона голосов!
– Алеся! – Кмитич бросился к ней навстречу и едва сдержался, чтобы не стиснуть девушку в объятиях. Он крепко-крепко схватил ее руки, сжал в своих сильных теплых пальцах, пожирая взглядом, смотрел ей в глаза. Оба смеялись. Это был смех радости от долгожданной встречи.
– Ты не изменился, – сказала пани Биллевич, счастливо улыбаясь, – глаза такие же серые! А вот твой костюм другой! Я тебя сразу не узнала в нем.
– Плевать! Не до костюмов с туфлями на красном каблуке! – Кмитич на этот раз был в своем привычном литвинском камзоле, в меховой шапке с ястребиными перьями и уже не смотрелся, как в Вильне, светским франтом из Парижа. Алеся же вновь надела платье, в котором была и в Вильне – это был ее, похоже, любимый наряд. Только на плечах был уже тонкий рубок из белого табина, а волосы забраны в сетку и украшены шляговым венком, напоминающим по форме серп, с концов которого вниз нисподала шаль, настолько белая, легкая и прозрачная, что можно было подумать, что это паутинка… Сейчас Биллевич еще больше была похожа на королеву времен Довмонта и Миндовга, и это очаровывало Кмитича еще сильнее. Алеся казалась ему во сто раз краше, чем в их первую встречу, ее темно-карие глаза светились, алые влажные губы и белоснежные зубы побуждали неодолимое желание целовать и целовать её.
– Таким ты мне нравишься даже больше! – говорила Алеся Кмитичу, гладя его по плечам светло-коричневого камзола, и ее глаза излучали счастье, – истинный литвинский рыцарь.
– А ты мне нравишься вообще в любой одежде! И даже без нее! – Кмитич пылко поцеловал ее в гибкую оголенную шею. Алеся весело засмеялась, подставляя шею под новый поцелуй.
– Ты только что с дороги? Как ты доехала? – оршанский князь не мог налюбоваться на любимое лицо. Вокруг толкались люди, зал был переполнен, но двое влюбленных не обращали ни на кого ровным счетом никакого внимания. Они словно стояли одни в дремучем лесу, окруженные лишь деревьями.
– Так, я только что из Росиен. И прямо сюда! Вильно! О, это ужасно! Но как ты думаешь, что-то изменится? – Конечно! Теперь мы выбьем их из города! Сейчас в казне гетмана грошей больше, чем даже перед войной. Присылают люди. Повстанцы отнимают деньги у московитян и тоже шлют гетману. Представляешь, какой-то командир повстанцев, войт Евлев, прислал целую казну для найма войска числом в тысяч пять солдат, да еще пленного воеводу Ивана Пушкина в придачу! Ну, а как там у вас, в Россиенах? Что говорят люди о всей этой бадье?
