– пели монахи. Днем прошло очередное богослужение. И не только по наступающему Рождеству, но и по девяносто шести погибшим от обстрелов, атак и умершим от ран защитникам Ясной Гуры – страшные потери для маленького гарнизона Ченстохово. С первой вечерней звездой пост Сочельника закончился. В этот момент Михал отправился с подзорной трубой на стену, предупредив всех, чтобы ожидали Кмитича у южных тайных дверей. Всем стрелкам приказано было быть наготове.

– Ничего не видно! – ругался Михал, осматривая редут в подзорную трубу. Сплошная темень. И вдруг… Яркая вспышка озарила все вокруг, как в майскую грозу. Громкий разрыв, словно раскат грома, тут же последовал за вспышкой.

– Огня! – крикнул Михал. Пушки и мушкеты защитников заговорили. Варшицкий с группой всадников вышел из ворот крепости, чтобы прикрыть Кмитича, который в эту минуту должен был бежать из неприятельского лагеря. Все сработали на отлично. Кмитичу не пришлось стучаться в двери – польские всадники подобрали его раньше. Михал радостно бросился навстречу другу, едва люди Варшицкого ввалились шумной толпой в двери, поддерживая Кмитича, всего в снегу, мокрого, но со счастливой улыбкой.

– Постой, – Кмитич выставил вперед руку, не давая Михалу обнять себя. – Лучше не трогай меня! Кажется, я сломал ребра и руку… – и тут же улыбнулся: – Витам вшистких! (Всех приветствую! – польск.)

Кмитич рассказал, что его вновь швырнуло ударной волной, причем сильнее, чем в прошлый раз. Полковника спасло лишь то, что за несколько последних дней намело сугробы, и снег смягчил удар о землю. – Если бы не снег, я сломал бы все кости, – улыбался Оршанский князь.

В монастыре все ликовали. Вот теперь пришло настоящее Рождество! Кордецкий велел принести из погреба бочонок красного вина, и все на славу повеселились. Кмитича осмотрели лекари – он в самом деле сломал два ребра и сильно растянул руку – Кмитич висел на одной руке на стволе пушки, пока закладывал туда носок с порохом. Полковнику-герою прописали несколько дней строгого постельного режима. Но выпить бодрящего вина ему, тем не менее, разрешили. Даже настаивали на этом.

Мюллер, Калинский и Вжещевич так ни о чем и не догадались. Генерал Мюллер посчитал, что пушка взорвалась по тем самым причинам, о которых ранее упорно твердил Кмитич. Исчезновение литвинского полковника, как и исчезновение всех его людей, генерал списал на боязнь ответственности за неисполнение своих профессиональных обязанностей.

– Чертовы славяне, – ворчал Мюллер.

Он созвал срочное совещание.

– Что делать будем? – спрашивал генерал, угрюмо осматривая своих подчиненных. – Без тяжелых пушек мы до Нового года крепость точно не возьмем. Похоже, что мы застряли здесь надолго.

– Давайте снимать осаду, герр генерал, – предлагал полковник Вжещевич, задумчиво погажиая свою аккуратную бородку, – нам тут не везет. Вероятно, Матерь Божья не желает нам помогать, а помогает явно им.

Мюллер согласился.

25-го числа в лагере немцев шли молебны и празднование Рождества, а утром 26-го Вжещевич с двумя офицерами под белым флагом подъехал к стенам монастыря. К нему вышел Кордецкий, выказывая на лице саму любезность.

– Хорошо, господин аббат, – с насупленным видом говорил Вжещевич. – Мы снимем осаду, но требуем за это выкуп в размере 60 000 талеров.

– Пан полковник! – Кордецкий всплеснул руками с видом крайнего огорчения. – Вы всегда были словно наш ангел-хранитель! Спасибо за добрую весть, но мы бы с радостью расплатились с вами, потребуй вы эту сумму в самом начале! Почему же вы этого сразу не сделали? Сейчас, когда у нас погибло девяносто шесть человек, в их числе пятнадцать братьев монахов, когда у нас чудовищные разрушения, то нам эти деньги как воздух нужны для восстановления монастыря. Я прошу прощения, но выделить такой суммы мы вам не можем… 27-го числа Мюллер не солоно хлебавши снял осаду. Он и сам не знал, какую пользу принес Яну Казимиру и какую медвежью услугу оказал Карлу Густаву своим необдуманным поступком с осадой Ясной Гуры – возмущенные поляки брались за оружие и шли в лагерь к польскому королю, чтобы выгнать богохульников вон из страны. От шведского короля уходили многие польские союзники.

Кмитича терзали дурные предчувствия по поводу Януша Радзивилла, он рвался вернуться в Тикотинский замок, куда, по слухам, отправился с целью захвата Павел Сапега. Но и Михал, и аббат повторяли, что пану полковнику нужно для этого хотя бы чуть-чуть подлечиться. И в самом деле, сидеть в седле Кмитичу было еще тяжело. К тому же он растянул ногу. – Я и сам волнуюсь по поводу Януша, – говорил другу Михал. – Наверное, поеду с тобой. Не нравится мне все это. Сапега точит зуб на него. А все из-за этой проклятой гетманской булавы! Как бы Сапега там дров не наломал…

В конечном итоге Кмитич решил встретить Новый год в монастыре вместе с Михалом, но, как только заживет бок, быстро гнать коня в Тикотин.

Заканчивался еще один тяжелый год войны, 1655-й. Как хотелось Кмитичу встретить Новый год с Алесей в Россиенах или в Кейданах! Но пока что под бой часов, извещающих о конце старого и начале нового года, компанию ему составляли Михал и гостеприимный аббат, а также не прекращающие хвалить Кмитича Станислав Варшицкий, Петр Чарнецкий и другие шляхтичи. Несмотря на то, что почти всю ночь Кмитич думал об Алесе, под утро, когда он уснул крепким солдатским сном, ему приснился Януш Радзивилл. Великий гетман выглядел так, как когда-то впервые запомнился Кмитичу – тридцатитрехлетним паном, веселым и бодрым. Именно в возрасте Христа Кмитич впервые лицезрел Януша – будущего Великого гетмана. Во сне гетман в белоснежном кафтане счастливо улыбался в пшеничные усы, а сам Кмитич сидел в седле в строю гусар, готовых к бою.

– У меня уже другая армия! Меня ждут! Прощай, полковник! Не подведи здесь! – почему-то светился радостью Януш, разворачивал своего белого арабского скакуна и устремлялся куда-то вдаль. – Пан гетман! – кричал ему вслед Кмитич. – Как же мы? Как же я без вас?! Вернитесь! Вы всем нужны!

Днем, за завтраком, совпадавшим по времени с обедом, Кмитич рассказал Михалу свой странный сон. Коль уж Михалу снятся пророческие сны – сон про Кмитича и разгромленные пушки исполнился в точности, – то пусть объяснит и этот. Видимо, и в самом деле было что-то от волхва Лиздейки в крови Несвижского ордината. – Плохой сон. Не скоро ты увидишь Януша. У него какие-то свои дела, очень отличающиеся от твоих, – отвечал Михал. Он сидел с красным носом, постоянно кашлял и утирал мокрое лицо платком. Зимний мороз и холодный ветер на стенах во время отражения атак Мюллера сделали свое дело – Михал заболел и слег в постель с сильным жаром. – Ну вот, мы оба калеки! – усмехался Кмитич, навещая Михала в отведенной любезным аббатом тому комнате – маленькой келье с распятием на стене, узкой кафедрой для молитв и кроватью из дуба. – Твоя келья ну точно как моя! – Очень все это не вовремя, – слабо улыбался в ответ Михал. Он был исполнен благодарности Кмитичу за ответ на его призыв, за приезд в Ясну Гуру, и Несвижского князя так и подмывало рассказать своему Самулю про «Огненного всадника». «Расскажу. Пусть знает. Имеет право», – решил Михал.

– Очень невовремя, – вздыхал, повторяя слова Михала, оршанский полковник, глядя на покрасневшие глаза друга. Ему так не терпелось рассказать Михалу про планы новой женитьбы, про свою безграничную любовь к Алесе! Но… боялся сглазить. В конце концов, Кмитич решил рассказать. Уж кто-кто, а Михал должен знать об этом. Может, на этот раз он, Михал, сможет сесть за стол рядом с женихом? – Я как раз хотел, чтобы именно ты поехал в Тикотин на помощь к Янушу, – произнес Кмитич. – Тебе туда можно, никто не упрекнет и не заподозрит как брата Януша, ведь Тикотин – это все же ваша собственность. Я же пока не могу в седле сидеть, но даже когда поправлюсь, то… – и Кмитич, не выдержав, рассказал Михалу об их с Янушем секретном плане. Рассказал и о коварстве Сапеги.