...Медленно повернув ключ в замке зажигания, старшина, аккуратно выжав сцепление, плавно тронулся с места. "Виллис", притормозив перед поворотом, выехал за ворота управления, весело рыкнул мотором и бодро припустил по шоссе, оставляя за собой сизоватый дымок выхлопных газов.

Когда этого требовали обстоятельства, майор умел быть чертовски убедительным.

...Городской отдел госбезопасности располагался в двухэтажном купеческом доме, типичном обиталище лавочников средней руки, купцов третьей гильдии Солодянниковых. Построенный по всем канонам дореволюционной разночинной архитектуры, он должен был прожить унылую, безрадостную жизнь, покорно служа господам Солодянниковым в качестве магазина скобяных изделий и родового гнезда, способного вместить в себя ораву шумливых, сопливых, золотушных и прыщавых солодянниковских отпрысков и закончить свой век дряхлым, трухлявым стариком, предназначенным к сносу. Революция освободила его от этой постылой участи.

Зимой семнадцатого года красные революционные гвардейцы, возглавляемые невыразительным товарищем, затянутым с ног до головы в черную, хрустящую свежим хромом кожу, вооруженным двумя огромными воронеными маузерами и мандатом, напечатанным на серой, низкого качества бумаге, устроили в доме обыск, после чего погрузили семейство купцов в полном составе в тарахтящую полуторку русско-балтийского завода и увезли в неизвестном направлении.

Не успел еще скорбный грузовик кануть в серую муть декабрьских сумерек, как в доме объявился, по-хозяйски грохоча хромовыми офицерскими сапогами, снятыми с поднятого на трехгранные штыки мосинских винтовок балтийскими братишками-матросами с броненосного крейсера "Заря" генерала Загоруй-Ясневицкого, новый его хозяин, комиссар особой следственной комиссии по беспощадной борьбе с контрреволюцией и саботажем, товарищ Граневицкий.

Выходец из городских низов, (дед его был сапожником, отец опустился до чистильщика обуви), товарищ Граневицкий пятнадцати лет от роду вступил в группу боевиков-анархистов, но продержался в ней недолго, уйдя к социалистам-революционерам максималистского толка. У эсеров ему повезло больше. В отличие от анархистов, предпочитавших больше рассуждать о вооруженной борьбе с опостылевшим режимом, эсеры-максималисты были сугубыми практиками освободительного террора, чем и привлекли к себе кипящего священной ненавистью к эксплуататорским классам юношу Граневицкого.

В первом деле Елизарий, получивший партийную кличку Гранит, изображая мальчишку, продающего газеты, должен был взмахом картуза подать сигнал бомбистам, гуляющим с возвышенно-романтическими лицами по другой стороне улицы от перекрестка до третьего фонарного столба, под видом влюбленных студента и гимназистки-старшеклассницы.

В этот день, именно по этой улице должен был проехать кортеж начальника губернского жандармского управления полковника Матвея Устиновича Переспелова и именно в этот несчастный для боевиков и счастливый для жандармского полковника день командир его личной охраны ротмистр Берестень-Лютый собственным волевым решение, не поставив патрона в известность, изменил порядок следования по маршруту, отчего карета Матвея Ульяновича благополучно достигла губернаторской резиденции, а неудачливые террористы, проторчав в месте несостоявшейся акции лишние три четверти часа, вернулись на конспиративную квартиру несолоно хлебавши.

Следующей операцией максималистов стало убийство управляющего отделением Франко-Канадского кредитного банка и в ней товарищ Гранит вытребовал себе почетное право первым швырнуть в продажного финансиста снаряженную ртутным запалом динамитную бомбу. Подбежав к пролетке, в которой, небрежно опираясь на белую, слоновой кости трость гордо восседал управляющий, барон цу Лихтенфельд, Елизарий со всех сил метнул ему на колени адскую машину, упрятанную в докторский саквояж и не дожидаясь взрыва, пригнувшись, бросился в подворотню. Пролетка исчезла в багровой вспышке пламени.

Взрыв был настолько мощным, что кучера, барона и пролетку пришлось собирать по кусочкам. Утверждали, что челюсть барона с зажатой в зубах тлеющей сигарой обнаружилась в трех кварталах от места преступления. Следующей жертвой идейных террористов должен был стать сам генерал-губернатор князь Курбатов, но тут удача совершенно им изменила.

Первым погиб провизор Васильев - технический мозг боевой группы - нелепо взорвался в подпольной мастерской, устроенной в подвале городской аптеки вместе со всем запасом динамита, ртути и жидкого нитроглицерина. Вслед за ним на тот свет угодил связной руководителя боевой группы товарища Молота Семен Кузнецов. Он попал в засаду, устроенную агентами охранки и полицейскими на квартире покойного провизора и был убит в скоротечной перестрелке.

В руках полиции и жандармов оказались весьма ценные документы, в том числе и полный список членов максималистского подполья. Васильев был настолько самонадеян, что хранил компрометирующие документы дома, а Семен, застигнутый врасплох, не успел съесть доверенные ему бумаги. Преступная небрежность убиенного фармацевта и трагическая оплошность связного имела для эсеров последствия катастрофические.

Партийная организация подверглась тотальному уничтожению. Большинство максималистов было арестовано, товарищ Молот, загнанный на чердак доходного дома, в котором снимал квартиру, отстреливался до последнего патрона, после чего выбросился на мостовую из чердачного окна, товарищ Лиза, пламенный оратор, искусный пропагандист и талантливый автор всех листовок отравилась цианидом калия, раскусив стеклянную ампулу за секунду до того, как полицейский чин Жданов, ухватив ее грубой лапищей за нос и нижнюю челюсть, попытался вытащить яд из ее рта.

Разгром был полный, но Елизарию удалось сбежать. Объявленный в розыск, он несколько дней скрывался в "шанхайке", городских трущобах, примыкающих к рыночной площади, промышляя попрошайничеством и мелкими кражами, а затем, пристроившись к крестьянскому обозу, отправился с ним в Петербург. Он возвратился домой в январе 1906 года.

Теперь товарищ Гранит был эсдеком-большевиком, опытным профессиональным подпольщиком и политэмигрантом. Создав из местных соратников по партии вооруженный отряд, Елизарий принялся деятельно добывать денежные средства для первой русской революции.

Его виртуозно исполненные эксы гремели на всю Российскую империю, о нем мечтали впечатлительные барышни-курсистки, ему черной завистью завидовали товарищ Сталин и товарищ Камо, сами не последние мастера в искусстве экспроприации экспроприаторов, вождь российского пролетариата товарищ Ульянов-Ленин слал ему с оказией пламенные революционные приветы и просил "безусловно поторопиться с доставкой изъятых у продажной буржуазии ценностей (ассигнациями и звонкой монетой) для своевременного материального подкрепления восставших против самодержавия рабочих и крестьян".

Экзальтированная публика прославляла его "русским робингудом", представляя этаким бескорыстным защитником слабых и спасителем беззащитных, кем он, конечно же, не был. Товарищи знали его как расчетливого, жестокого, не знающего жалости человека. Страдания людей его мало трогали, главное, чему он отдавался без остатка, была борьба. Идеи равенства, братства и свободы были для товарища Гранита набором малозначимых слов, приманкой для простаков, сладкой морковкой перед тупыми мордами толпы, того безмозглого быдла, гордо именуемого партийными пропагандистами массами. Массы творят историю, однако плоды их победы достаются возглавляющим массы лидерам. Елизарий не хотел быть массой, он причислял себя к несомненным лидерам...