– И что, не побоялись?

– Ни ка-пель-ки! Тут же, прямо сразу и набрал номер, понимаете ли вы меня, и доложил!

При этих словах Лешка перестал улыбаться. Его ладони разжались сами собой, и гирьки со звоном посыпались на весы. Коган хотел было продолжить рассказ, но грохот и звон отвлекли его. Весы валялись на полу, а Лешка ползал под прилавком, собирая гирьки с мраморного пола.

– Такие вот дела! – Ювелир развел руками, тем самым выражая свою досаду, что не может продолжить рассказ, и нехотя направился в сторону прилавка. – Молодой человек, вы же бегемот, понимаете ли вы меня. Вы же… вы же слон в антикварной лавке. Не понимаю, как это Герман доверяет вам такие ценности?

Лешка поднялся, положил собранные гирьки на прилавок и передал Когану принесенный сверток.

Старик развернул бумагу, в которую была завернута старинная гравюра и направился в подсобку.

Пока ювелир скрывался за дверью, в голове Казарина как эхо отдавались слова Когана: «Прямо сразу и набрал номер… прямо сразу., прямо сразу…» И чем дольше думал Лешка, тем отчетливее вспоминал ту самую сцену, когда увидел Барона-Ищенко у Когана в первый раз. Перед его глазами проплыл бархатный мешочек с бриллиантами и разговор Зиновия Ефимовича с кем-то по телефону. Особенно Лешке почему-то припомнились последние слова ювелира:

– …говорю: я собственными глазами их видел… мое дело предупредить.

Что-то было не так в этих словах. А вот что? Лешка никак не мог сообразить.

Его размышления оборвал вновь появившийся Коган. Он протянул Лешке гравюру и, как обычно, без всяких эмоций произнес.

– Передай Герману Степановичу, что это XVII век, Франция. Возможно – Людовик Эй, молодой человек!

Лешка пришел в себя.

– Да-да… Франция…

Он схватил гравюру и торопливо пошел к выходу.

Вечером того же дня Лешка, Танька, Вера, Вася Сталин и еще трое ребят сидели в зале «Ударника» и в ожидании сеанса ели мороженое.

– Говорят, что Орлова ушла от Александрова к Пырьеву. Я лично в это не верю. А ты? – Танька дернула Лешку за рукав.

Лешку новости светской хроники не интересовали. Таньке же нужен был собеседник, и она обернулась к сидевшей в следующем ряду Вере Чугуновой.

– Вер, ну скажи ему, что тебе об этом сказала материна портниха. Хотя, по-моему, это чушь собачья.

Вера подняла свои грустные глаза на Лешку, но тут же их опустила и покраснела. Ее выручил погасший в зале свет. В темноте послышался волнующий треск проектора, и на экране замелькали кадры киножурнала.

– Не звонил он в тот день, – ни с того ни с сего пробормотал Лешка.

– Кто, Александров? – не поняла Танька. Лешка недоуменно уставился на подругу.

– Какой Александров?!

С задних рядов послышалось недовольное шушуканье зрителей:

– Тише!…

– Не мешайте смотреть!…

Танька нагнулась к самому Лешкиному уху и зашептала:

– «Какой-какой», режиссер – муж Орловой. А ты про кого говоришь?

– Про Когана – ювелира.

– А он тут при чем?

Васька Сталин боднул Казарина в бок.

– Да угомонитесь же вы. Про отца ведь говорят…

Действительно, на экране шел сюжет о приеме в Кремле английской коммунистической делегации. Но Лешку это нисколько не интересовало.

– Понимаешь, – Казарин опять наклонился к Тань-киному уху, – Коган всем плетет о том, что сразу позвонил в милицию, как только Барон ушел.

– Ну и что?

– А то! Врет он. В тот день Коган звонил не в милицию, а кому-то другому.

– Кому ж он звонил? – Танька начала раздражаться.

– Не знаю. Но только не в милицию.

С заднего ряда зашикали еще сильнее, потому что заиграла музыка и на экране появился титр «Волга-Волга».

– Да ну тебя, – зашипела Танька. – Давай кино смотреть. Вер, гляди, какое платье у Орловой!

Верке было совершенно наплевать на Орлову, тем более на ее платье. В темноте она не сводила глаз с профиля Казарина и только тяжело вздыхала, когда он наклонялся к Танькиному уху…

Правда, Лешка ничего этого не замечал. Он думал о Когане и его откровенном вранье. Подозревать старика у Лешки не было достаточных оснований. Но все в этой истории как-то не складывалось, не состыковывалось. Он точно помнил, что Ищенко приносил камни за несколько дней до своего ареста. А Коган утверждал, что тут же позвонил в милицию. Да и Шапилин говорил, что Ищенко брали в тот же день по наводке ювелира. Получалось, что старик молчал почти неделю. Но зачем?

На экране героиня Орловой неслась на велосипеде по проселочной дороге, напевая веселую песенку. Танька, как и весь кинозал, неотрывно следила за ее судьбой.

– Тань, а Тань? – зашептал Лешка.

– Что? – не отрываясь от экрана, ответила Танька.

– А вдруг Коган знает, где Барон?

– Да отстань ты. Дай кино досмотреть…

Какое-то время Лешка еще пытался сидеть спокойно, но наконец не выдержал и, махнув Таньке, мол, я сейчас, вышел из зала. Он выпил в буфете стакан «ситро» и хотел было вернуться в зал, но мысли о Когане одолели его вновь. Поколебавшись: идти досматривать кино или не идти, – он выбрал второе и уверенно зашагал к выходу.

– Когда следующий сеанс?

– В 20.00, – ответила пожилая билетерша.

– Значит, успею, – сам себе сказал Лешка и толкнул дверь кинотеатра.

– Билет сохранил? А то обратно не пущу! – буркнула ему вслед билетерша.

– Я его нечаянно съел, – рассмеялся Лешка и зашагал в сторону Кремля.

Через двадцать минут он уже спускался в каморку хранителя. Но она оказалась на засове. Лешка подергал дверь и даже, на всякий случай, ударил по ней ногой.

– Чего шумишь?

Казарин обернулся и увидел уборщицу, моющую полы.

– Забрали Германа Степановича. Лешка так и обмер.

– За что? Когда?

– Утром, – сполоснув тряпку, ответила женщина. – Приступ у него был сильный. Вот и забрали. Он, конечно, не хотел, да врач настоял…

Лешка облегченно вздохнул и побрел к выходу.

– Ты ведь Казарин? Так? – неожиданно окликнула его она.

– Да…

Женщина вытерла руки о халат и достала из кармана ключ.

– Он тебе ключ просил передать…

В хранилище Алмазного фонда шла работа. Камни и украшения оборачивали ватой и складывали в коробки. Затем их упаковывали в деревянные ящики со стружкой и относили в фургон, стоявший во дворе. За рулем сидел Казарин-старший и молча наблюдал за происходящим. Рядом с машиной появился дежурный по гаражу Крюков. Казарин открыл окошко: