Август 1941 года
Кремлевские часы на Спасской башне показывали 22.30. За дверью кабинета Сталина шло заседание Государственного Комитета Обороны, на котором обсуждался план эвакуации ценностей из Кремля. В приемную то и дело выносили стенограммы и государственные документы. Без пятнадцати одиннадцать заседание закончилось, и члены комитета, пыхтя и отдуваясь, словно после тяжелого бега, стали покидать кабинет Верховного Главнокомандующего. Заведующий особым сектором ЦК генерал Шапилин протянул папку своему заместителю.
– Знаешь, Сергей Порфирьевич, ты документ этот изучи самым внимательным образом. Спрашивать буду с тебя. Завтра утром представишь справку: что в каких ящиках лежит и какая охрана прилагается. Сам понимаешь – не картошку вывозим. И чтоб все до мельчайших… За документ головой отвечаешь, а то нас по законам военного времени самих с тобой «эвакуируют» до ближайшей стенки.
Панин понимающе кивнул и, вместе с прикрепленным к нему помощником, поспешил по коридору к своему кабинету, расположенному тут же в Первом корпусе.
Часы на Спасской башне показывали 22.55, когда Панин и помощник вошли в приемную. Перед тем как пройти в свой кабинет, на котором значилось: «Заместитель заведующего особым сектором ЦК», Панин дал команду помощнику:
– Вызови машину! Я буду работать на даче. Стрелки главных часов страны отсчитали еще две минуты и замерли на 22.57. Свет в кабинете Панин зажигать не стал и, положив папку на стол, направился к сейфу, стоявшему в углу. Проходя мимо окна, он обратил внимание на огромный лунный диск, словно застрявший между зубцами Кремлевской стены.
– Ночка красит лунным светом стены древнего Кремля… – перефразировал известную песню Сергей Порфи-рьевич и, насвистывая любимый мотив, достал из кармана френча ключ…
Часы на Спасской башне показывали 22.59.
Панин собрался было открыть сейф, но в это время что-то заметил и повернул голову…
Куранты завершили часовой бег и принялись отбивать положенные одиннадцать ударов. Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но Панин так и не появлялся. Его помощник, в очередной раз посмотрев на часы, нерешительно постучал в дверь. Не услышав ответа, он вошел в кабинет и вскрикнул от неожиданности: посередине с пробитой головой лежал мертвый начальник. Сейф был открыт и пуст.
10 августа 1941 года
Алексей Казарин стоял на площади перед Курским вокзалом и вдыхал запах утра родного города. Он только что вернулся в Москву, в которой не был три долгих года. Чем больше смотрел Лешка по сторонам, тем меньше узнавал столицу. Аэростаты в небе, пустые улицы, заклеенные крест-накрест окна, бумажный мусор вдоль тротуаров, плакаты «Не болтай!» с девушкой в платочке, приставившей ко рту палец, – все это было так не похоже на тот город, который Казарин покинул с вещмешком за плечами. Тогда в 38-м Москва улыбалась ему криками мороженщиц, звоном трамваев, веселыми, какими-то бесшабашными гудками машин. Теперь все стало по-другому. Даже моторы машин, казалось, работали тише. А главное – резко изменились сами москвичи. Тревога чувствовалась во всем: в торопливости походки, в лицах, даже в серых тонах одежды.
Сам Казарин был одет в военную форму летчика с голубыми петлицами лейтенанта. Одной рукой Алеша держал легкий фанерный чемоданчик, а другой – опирался на палочку, которой очень стеснялся.
Через некоторое время около Алешки остановился черный лакированный «паккард», из которого вышел Владимир Константинович. Отец и сын крепко обнялись…
Несмотря на ранний час, в столице уже кипели оборонительные работы. Некоторое время Казарины ехали молча.
– Да, город не узнать, – оглядывая проносившиеся за окном улицы, наконец сказал Лешка.
– Я думаю, это только начало! – грустно ответил отец. Машина свернула на набережную Москвы-реки и понеслась в сторону Кремля.
– Пап, а правда, что правительство будет эвакуировано из Москвы?
– Это, мил-человек, не нашего с тобой ума дело. Впереди показались очертания Москворецкого моста и контуры Беклемишевской башни. Алексей обернулся к отцу:
– Кремль бомбили? Казарин-старший кивнул.
– В Арсенал попали, семьдесят человек наших убило. Сам все увидишь. Что с ногой?
– А что говорить? – нехотя проворчал Лешка. – Ходить, сказали, буду, и бегать тоже. А вот с авиацией, похоже, придется проститься.
Отец тяжело вздохнул.
– Да ладно, пап, Красная Армия найдет мне применение. Видишь, какие дела творятся.
– То-то и оно… Сколько отпуска-то дали?
– Как положено – неделю, включая дорогу.
Возле Водовзводной башни машина свернула с набережной и остановилась у Боровицких ворот. Подошедший офицер, прежде чем заговорить, внимательно оглядел салон.
– Документы!
Казарин-старший протянул путевой лист и удостоверение.
– Это и есть ваш сын?
– Он самый…
Офицер посмотрел на Алешу и коротко скомандовал:
– Товарищ Казарин, ваше удостоверение! Алексей протянул офицерскую книжку.
– Обязательно явитесь в комендатуру отметиться.
– Есть!
Машина въехала на территорию Кремля, миновала Оружейную палату, повернула налево, затем во внутренний двор Большого Кремлевского дворца, и притормозила возле Боярского подъезда. Казарины поднялись на третий этаж, прошли по Чугунному коридору и остановились у четвертой двери. Отец отпер дверь и вошел в комнату.
– Ну что ж вы, сударь? Так и будете стоять на пороге?
Лешка не торопился входить. Он погладил косяк, хранивший карандашные отметинки роста, и только после этого переступил порог. Как будто ничего не изменилось с тех пор. Все та же небольшая двухкомнатная квартира под Теремными палатами с окнами во двор Большого Кремлевского дворца. В одной из комнат по-прежнему гордо возвышалась единственная достопримечательность их скромного жилища – старинный стеллаж красного дерева, на котором рядами стояли книги. Книг было много, но, как и до его отъезда, располагались они строго по разделам: медицина, археология и история. В этом отец был педант. И Лешку приучил ставить прочитанную книгу в отведенное для нее место. На стеллаже непривычно пустовала лишь верхняя полка.
