Урок я начал с того, что предложил им отправиться на прогулку. "Далеко?" — лениво спросил кто-то из них. Я ответил на английском: "Я хочу показать вам одну былинную страну. Она вся, как сине-зеленый самоцвет, потому что в ней много рек, а тайга беспредельна, как океан. И надо всем этим — самое чистое небо, освященное самим Богом. Когда здесь наступают темные времена, то это — тень от креста падает на землю. Вы ведь все знаете, что Господь испытывает как раз тех, кого любит. И чтобы попасть в его царство, надо пройти через эту страну. Через ее великую радость и великое страдание. Давайте же хотя бы начнем этот путь…"

Пока говорил, я старался смотреть в глаза каждому. Но многие отвели взгляд. Они мне не верили. Ведь я был иностранцем и не собирался оставаться здесь. И наверное, не имел права учить их любить свою страну. Всегда легче любить издали, чем живя бок о бок.

"Нет такой страны, мистер Бартон, — не вставая, сказал Игорь Анисимов. — Может, когда-то и была… Но нет больше ни чистых рек — их загадили, ни самоцветов — их продали за границу. А тайга редеет день ото дня. И вместо Божьего знамения над Сибирью озоновая дыра. Уезжайте скорее, мистер Бартон, здесь нельзя жить".

Да, примерно так он мне и ответил. Правда, на русском.

"А вы? — спросил я. — Вы тоже уедете?"

Он с гордостью заявил: "Отец отправляет меня учиться в Оксфорд".

Меня так и передернуло. Ведь я-то закончил Кембридж, Оксфордский университет называли не иначе, как "другое место", не желая примириться с тем, что они на несколько десятилетий раньше получили право присуждать степень доктора философии. Сам того не подозревая, бедный мальчик возбудил во мне еще большую неприязнь.

"Кто же останется здесь?" — поинтересовался я.

Его ответ показался мне верхом цинизма: "Одни дураки да пьяницы. Ну и нищие интеллигенты, которым просто уехать не на что".

"А что бы вы сказали, если б я остался здесь?"

Он даже не поразился. Он сразу рассмеялся, потому что не мог и допустить, что мои слова могут являться чем-то иным, кроме как шуткой.

"Нет, мистер Бартон! — воскликнул он. — Вы этого не сделаете. Вы же разумный человек".

Остальные тоже загалдели, посмеиваясь. Тогда я заговорил со всей возможной невозмутимостью: "Что вас так развеселило? Разве в России не нужны грамотные учителя английского языка?"

Вдруг одна девочка — Света Дронова — вскочила и выкрикнула чуть ли не со слезами на глазах: "Да что вы знаете о России, мистер Бартон?! Вы — хороший человек, просто вы не понимаете. Вы посидели бы без зарплаты, как наши учителя… Вы вон в таком костюме ходите, какой мой отец только по телевизору видел. Одни ваши туфли стоят, как несколько маминых зарплат, а она тоже учитель! И стаж у нее не меньше вашего. Вы о сегодняшней России понятия не имеете, мистер Бартон! Потому что это сплошная нищета, а вы с ней не соприкасаетесь. Нищета и унижение. Игоря вон отец в Оксфорд отправляет, а я даже в наш университет не поступлю, потому что для этого такие деньжищи нужны! И мои пятерки там никого не интересуют…"

Конечно, я передаю все своими словами, ведь она высказала это по-русски и довольно сбивчиво. Замолчав, она выбежала из класса. Я не стал ее удерживать, но, дав задание классу, пошел за ней следом. Я отыскал ее все на том же четвертом этаже. Почему-то все ученицы бегают поплакать именно сюда. Может, здесь сохраняется теплая аура их детства, окунувшись в которую легче успокоиться? Она стояла возле самого окна, забравшись под воздушные белые занавески, которые окутали ее подобно фате. Я приподнял их и пролез к ней.

"Простите меня, мистер Бартон", — не поворачивая головы, пробормотала девочка.

"Что же делать? — спросил я, глядя в окно, за которым опять накрапывал дождь. — Ты здесь родилась. Ты все видела. Может, ты знаешь, где выход?"

Она угрюмо ответила: "Выхода нет. Знаете, в метро так пишут. Выхода нет".

Я вспомнил, что уже много лет назад такие надписи в лондонском метро заменили на другие, не столь безнадежные: "Выход на противоположной стороне". Говорят, после этого сократилось число самоубийств.

Девочке я сказал: "Откуда ты знаешь? У вас нет метро".

"Тем более, — ответила Света. — Для провинции все еще хуже. Всем — фигу, нам — две".

"Ты не веришь в лучшее? — мне было трудно говорить с ней, используя свой скудный словарный запас, но я старался.

Она спокойно призналась: "Все меньше. Мои родители не дождались этого лучшего, и бабушки с дедушками тоже, и до них. Я видела вашу подругу, мистер Бартон. Ту, что сидела у нас на первом уроке… Она ведь русская? Сразу видно. Она так бедно одета".

"Бедно?!"

Я действительно был поражен. Я не замечал этого. Мне казалось, она выглядит как принцесса. Правда, одежды у нее было маловато и однажды я даже сказал ей об этом. Но мне и в голову не приходило, что она может чувствовать себя плохо одетой.

Пока я клялся себе накупить ей целый ворох нарядов, как обещал, Света сказала: "Увезите ее отсюда, если можете… Игорь правильно сказал: нет той страны, о которой вы говорили. Да наверное, и никогда не было. По крайней мере, никто уже не помнит…"

Примерно такой состоялся у нас разговор. Я слушал эту девочку, и мне казалось, что она живет уже несколько веков и тащит на своих плечах бесконечную усталость этой земли. Что именно ее насиловали монголы, французы и немцы. Что это ее, крепостную, хлестали плетьми, а позднее гнали на Соловки. И она шла с одной винтовочкой под артиллеристский обстрел, спасая свою Родину, потому что другого выхода как не было, так и нет. Так, может быть, уже пора отдохнуть ей в тихом садике, полном роз на заднем дворе аккуратного дома?

Когда раздался звонок, она вдруг всполошилась: "Вы идете, мистер Бартон? Сейчас же митинг!"

Я понятия не имел ни о каком митинге. Мешая два языка, видимо, чтобы я лучше понял, Света объяснила, что старшеклассники организовали митинг в защиту нынешнего директора. Оказывается, какой-то влиятельный чиновник пытается протолкнуть на его место свою жену. Дети решили публично выразить протест и пригласили телевидение.

Мне сразу вспомнилось, как в Лондоне мы с учениками участвовали в подобной акции, когда консерваторы закрыли целый ряд шахт. Теперь это происходит и в России, и шахтеры тоже протестуют, но их никто особенно не поддерживает, потому что всем одинаково плохо, а выступить так организованно, как они, могут далеко не все.

"Так вы идете?" — нетерпеливо позвала моя ученица.

И я ответил: "Да, конечно. Я иду".

Впервые я ходила по магазинам с такой кучей денег. Кажется, все понимали это с первого взгляда, потому что я непроизвольно прижимала сумочку к животу. Потом я спохватывалась и отпускала ее, но вскоре она снова оказывалась в безопасности.

Оказалось, что потратиться, когда у тебя есть возможность, не так-то просто. Я тряслась над каждой копейкой, как старуха-процентщица. Больше любого наряда мне хотелось сохранить деньги в неприкосновенности.

Обойдя таким образом половину города и в конец измучившись, я решила свалить все на Пола. Я помнила, с какой легкостью он отсчитывал нужные суммы, когда покупал мне обувь. Выделив себе на стакан сока, я выпила его в крытом уличном кафе. Начавшийся дождь лениво стучал по натянутому над головами полосатому, как радуга, тенту. Я задрала голову, чтобы запомнить, как выглядят проступающие сквозь разноцветную материю мокрые пятна, и увидела одну из стен Красного замка. В какой точке города я не оказалась бы, он всюду лез мне в глаза. Я отвернулась, но замок словно испускал невидимый луч, от которого начало свербить в затылке.

"Ты придешь ко мне, я знаю", — раздался внутри меня знакомый голос.