Пол проснулся часов в пять утра, когда и светать-то не начало. И я еще во сне почувствовала, что он смотрит на меня. Но когда наконец открыла глаза, его взгляд был устремлен к потолку. Обычная седая щетина торчала сегодня как-то особенно жалко… Мне захотелось потрогать ее, но я не смела прикоснуться к Полу, хотя по-прежнему ни минуты не сомневалась в своей невиновности. Ведь я не была его женой. Он не хотел меня сделать ею… И все же его молчаливое страдание делало меня преступницей.
Только я хотела заговорить, как Пол повернул голову и быстро сказал, будто предупреждая мои объяснения:
— Ничего не помню. Я пил виски?
— Ты допил все, что оставалось в бутылке.
— Кошмар! — вздохнул он. Это слово Пол усвоил недавно, и оно чем-то понравилось ему.
— Пол, я хотела…
Он опять перебил меня:
— Принеси мне пить. Пожалуйста.
Мне подумалось, что, может, он просто хочет, чтоб я убралась с его глаз, но делать было нечего. Я отправилась на кухню, а по пути заглянула к Алене. Она крепко спала, сбросив одеяло на пол и поджав босые ножки. Укрыв ее, я различила исходящий от легких волос едва заметный запах Пола и догадалась, что ему пришлось ночью убаюкивать девочку. Или просто мне везде чудился его запах?
Внезапно я ощутила нечто похожее на ревность: он тоже провел это время не со мной. Ему так хочется ребенка… Может быть, даже больше, чем жену.
Достав из холодильника вишневый сок, я наполнила огромный бокал, который когда-то моя мама подарила Славе, и осторожно понесла в комнату. Темная красная жидкость густо колыхалась, пытаясь вырваться наружу. На мгновенье мне представилось, что я несу Полу выжатую из кого-то кровь. Моему обожаемому вампиру… Властителю моих ночей…
Я так вошла в роль, что едва не опустилась на колени, протянув Полу бокал. Он с подозрением проследил мое прерванное движение и, залпом выхлебав весь сок, со стоном откинулся на подушку.
— Я умираю, — жалобно протянул он. — Как это меня…
— Угораздило, — помогла я.
— Да. Не помню.
— Пол…
— Я вставал ночью. Алена плакала.
— А я…
Он никак не давал мне договорить:
— А ты спала. Я не хотел будить. Почему я начал пить?
— Потому что тебе было плохо…
— Нет!
— Нет?
— Нет. Мне хорошо. И сейчас хорошо. Ты здесь. Только голова хочет лопнуть.
— Давай поглажу, — предложила я, забравшись на постель.
Пол покосился на меня и удрученно вздохнул:
— Я — маньяк. Сейчас я буду к тебе приставать.
— Пол, угомонись! Тебе же плохо.
— Я тебе надоел, да? Все время что-то болит.
— Ты никогда мне не надоешь… Помнишь, как ты обещал любить меня, когда я стану старушкой?
Он моргнул и улыбнулся.
— Теперь я это поняла… Я научилась представлять тебя стариком, и мне это понравилось. Ты будешь таким солидным, благообразным стариком. Но я не забуду, как ты умел целоваться.
— Я и тогда буду уметь, — пообещал Пол. — Целоваться может даже импотент.
— Ну и прекрасно! Через тридцать лет мне этого будет вполне достаточно.
Пол с ужасом переспросил:
— Тридцать лет? О… Я не смогу жить так долго!
— Сможешь, — заверила я и легонько провела рукой по его седым волосам. — Ты будешь жить долго-долго, потому что я поделюсь с тобой остатком моей жизни. Мне она ни к чему…
Я не добавила: без тебя, но Пол все понял. И чтобы я не расплакалась от жалости к себе, потому что голос у меня уже задрожал, он принялся деловито подсчитывать:
— Тебе двадцать два. Значит до восьмидесяти еще пятьдесят восемь. Так… восемнадцать ты можешь отдать мне.
Я засмеялась и потерлась о его крепкое, горячее плечо:
— С радостью, Пол.
— Составим контракт? — осведомился он.
— Как?! Ты не веришь моему честному слову?
— Верю, — без промедления ответил он и, повернувшись, посмотрел мне прямо в глаза. — Если ты скажешь: "Честное слово", я поверю.
Стараясь даже не моргнуть, я положила ладонь на его колючую щеку и сказала:
— Я люблю тебя, Пол. Тебя одного. Честное слово!
У него дрогнул подбородок, и он тотчас привычно выпятил губы, чтобы я ничего не заметила. Потом признался:
— Я так хочу тебя поцеловать. Но я… пахну виски.
— Это ничего, — я обняла его за шею и, прижавшись, еще раз шепнула: — Честное слово!
Почему-то мой шепот действовал на Пола, как добрый глоток возбуждающего напитка. Казалось, что похмелье с него как рукой сняло — такое он выделывал со мной. Еще не было и шести утра, а мы уже снова уснули совершенно обессиленные и счастливые. По крайней мере, я. Но и Пол, наверное, тоже, потому что, засыпая, он улыбался.
В лицей в этот день он решил отправиться без меня, ведь теперь у нас появился ребенок. Пол так радостно хлопотал над ней и так баловал, точно Алена и впрямь могла навсегда остаться с нами. "А вдруг можно? — пришло мне в голову. — Вот было бы здорово! Готовая дочь. И рожать не надо". Почему-то мне с детства мерещилась смерть во время родов.
Пол заметно мялся, слоняясь по квартире, и я уже подумала, что он собирается сообщить мне нечто ужасное, однако, он спросил:
— Можно, я возьму ее с собой?
Как будто я имела на девочку какие-то права…
— В лицей? Но ей же будет скучно, Пол!
— О нет! Она хочет учиться.
Может, он и не думал меня упрекнуть, но я так и сжалась от стыда. Я не любила учиться, это правда. И то, что я бросила институт, было не столько жертвой мужу, сколько избавлением от шестилетнего ярма. С тех пор я ни минуты не жалела о том, что сделала, хотя было немного стыдно перед отцом, использовавшим все свои связи, чтобы я поступила. И в лицей с Полом я отправилась не из желания овладеть его языком, а чтобы просто быть рядом.
— Пол, я никогда не выучу английский, — удрученно призналась я, взявшись за его рукав.
Он по-отечески погладил меня по голове:
— Это ничего. Я обещаю лучше выучить русский. Вечером я начну читать Достоевского в…
— В подлиннике. Но, Пол, если уж говорить о языке, то лучше прочитай Тургенева.
— О! — легкая гримаса исказила его лицо. — Я читал "Отцы и дети". Это не мое.
— А "Преступление и наказание" значит твое?
Не заметив иронии, он ответил всерьез:
— О да, это мое. Хотя Достоевский звал убивать католиков! Но все равно… Он — мой писатель.
— Почему?
Пол растерянно повторил:
— Почему? Как это объяснить? Этого нельзя сделать. Есть писатели, которые входят в… душу. Прямо в душу. Почему? Как? Это надо у них спросить. Хотя… Я думаю, они и сами не знают. Это колдовство.
Я подумала о Режиссере: вот на чем зиждилась его самоуверенность — он умел околдовывать. Мне вдруг так захотелось проверить, действуют ли чары Режиссера при дневном свете, что я едва не вытолкала Пола за дверь. Он заметил мое нетерпение, и лицо его сразу напряглось, как бывало, когда он чего-то не понимал по-русски и пытался догадаться. Испугавшись, что это удастся ему и на этот раз, я кликнула Алену и, наспех пригладив ей щеткой волосы, подтолкнула к Полу:
— Ну, не опоздайте.
— А… — начал Пол и остановился. Но стало ясно, что он хотел выяснить, чем я собираюсь заняться.
Но поскольку он не договорил, то и отвечать я была не обязана. И это было мне на руку, потому что обманывать я совсем не умела. Замешкавшись в дверях, Пол оглянулся и то ли улыбнулся, то ли болезненно поджал губы. Я помахала ему одними пальцами, а он, как всегда, сказал: "see you…"
Когда дверь закрылась, я бросилась одеваться. Пол говорил, что в узких в бедрах расклешенных светлых брюках я похожа на Русалочку, отдавшую ведьме свои волосы. Натянув их, я мельком взглянула в зеркало и поразилась — и щеки, и уши мои пылали. Появиться перед Режиссером с таким лицом было немыслимо, но я надеялась, что пока доберусь до Красного замка, осенний ветер остудит его. Хотя осень сегодня была больше похожа на бабье лето…
Почему я была совершенно уверена, что Режиссер окажется там? Объяснить я этого не могла, но очень удивилась бы, если б его не оказалось в замке. Впервые я вошла туда одна, но никто не остановил меня, и двери оказались незапертыми. Внутри всегда был другой воздух, не душный и не теплый, а как бы иного состава, чем за стенами замка. Стоило сделать вдох, и все оставшееся снаружи начинало казаться чем-то нереальным, будто не там, а здесь проходила настоящая жизнь. То ли Режиссер силой своей магии заряжал здешнюю атмосферу, то ли наоборот — пропитывался ею, чтобы обрести силу, — я не знала. И меня не очень интересовало, почему, попадая в этот мир, я начинаю чувствовать себя околдованной. Мне это просто нравилось.
