Что-то подобное случилось с древней Ассирией и с Испанией позднего Возрождения. Наша страна подошла к «нулевому потенциалу» вплотную. Вмешалась война.

Война убивала марсиан. Но она продвигала их, вводила в Круг и предоставляла главное — независимость. Правда, умирали одни, а в Круг попадали другие, но это было игрой судьбы, а не причудой высокопоставленных швейцаров. Судьба несправедлива, но и не злонамеренна.

Как бы ни льстило нашему извращенному самолюбию считать свою страну средоточием материальной и духовной нищеты, ужас действительного распада социума, взрывной деградации народа, тотальной дегенерации нам не знаком. Слова употреблялись в печати, но они были лишь метафорой. Что они значат, не способен понять никто. Человек судит по аналогии, основывается на предшествующем опыте, но агония народа не оставляет свидетелей.

В отличие даже от войны.

Единицы марсиан — в науке и производстве, в искусстве, технике, политике, в бытовом обслуживании населения и воспитании детей — образуют цепь, которая останавливает катаклизм.

«Тебя били всю жизнь, но ты не замечал. С тебя все, как с гуся. Значит, всегда получали те, кто рядом с тобой. Возле тебя стоять опасно!»(1)

Может быть — лучшая характеристика марсианина. Бесстрашие, вытекающее из самой сути творческой деятельности, способность даже не «держать удар», а не замечать его вовсе. Слагаемые интеллектуальной свободы. С точки зрения марсианина, выжить можно не в каждом обществе, но в любом можно по-человечески жить. С точки зрения швейцаров дело обстоит наоборот.

Привычка к риску создает у марсиан известный иммунитет: окружающие говорят, что «этому» везет. Но счастье не распространяется на близких или сотрудников, и вокруг марсианина образуется зона повышенной опасности. Это явление интернационально, как и сами марсиане.

Образа «марсианина» до сих пор нет в литературе. Я связываю это с традицией, восходящей к десяти заповедям, которые все начинаются с «не». Не убий, не укради, не возжелай… положительный герой выглядит зеркальным отображением подлеца. Именно подлец первичен, он субъект литературного восприятия действительности.

Б. Штерн пытается найти другой подход. Формально перед нами классическая антитеза: герой и злодей, Динозавр и контрЭволюционер Степняк-Енисейский, воплощение Трофим Денисычей и Трифон Дормидонтовичей. Но весовые категории противников несоизмеримы, и оба они прекрасно это знают. Собственно, Динозавра посетитель в смушковой шапке интересует не как человек (тем паче — противник), а, что называется, как явление. Невеселов с ним не воюет, он его изучает.

Динозавр становится субъектом повествования, притом единственным. Его нравственные качества раскрываются не в отрицании, а в утверждении. Например:

«…люди, излишне увлеченные чем бы то ни было, — хоть женщинами, хоть наукой, хоть марками — сродни наркоманам, и не вполне хомо сапиенсы сапиенсы»(1).

Признак марсианина: восприятие мира как сложного организма, который нельзя сразу взять и познать. Для Невеселова природа — тоже субъект (отсюда персонификация ее в маске дьявола), и жизнь вместе с наукой обретают черты игры. Марсиане вообще не столь далеки от люденов — людей играющих. А к игре не принято относиться серьезно, и получается, что «человек отличается от животного чувством юмора»(1).

Качество, неразрывно связанное с пониманием простого факта: конечного состояния науки не существует, равно как и нет конечного пункта у истории. «Цель — ничто, движение — все». Почему архитектор нашего государства, вынашивая планы всеобщего благоденствия, ни разу не расхохотался?!

«…вместо того, чтобы гнать меня в шею, оставили мне „ЗИМ“ с Павликом, решили, что страна не может позволить себе роскоши разбрасываться такими людьми, и попросили меня „в удобное от отдыха время контролировать взращенную вами научную школу и давать ценные указания. Хотя бы раз в месяц — этого достаточно“.

Что я сейчас и делаю, мешая людям работать»(1).

Это не самоуничижение. В редакции «Науки и мысли» Невеселов не ощущает себя лишним. Просто понимание времени. Настает момент, когда нужно уходить с переднего края, этот момент нельзя упустить.

Динозавр отдает институт другому «бессмертному» и не произносит слов о стране, науке, долге и благодарности. Да у него и нет особых причин быть благодарным обществу за «ЗИМ» с персональным Павликом. Общество, кстати, в его ежемесячных обходах учреждения без вывески вовсе не нуждается.

Тогда почему? Желание купить? Знак уважения? Ни то, ни другое. Просто особенность цивилизации, сложившейся в данной стране, — чтить кладбища. И людей — тем больше, чем они ближе к кладбищу. Культура, обращенная в прошлое.

Те, кто предоставляли «ЗИМ», полагали, что с уходом Юрия Васильевича учреждение без вывески развалится. Эту мысль они внушили «бессмертному» директору, но не «бессмертному» академику, который в оценке своих заслуг не проявляет излишней сентиментальности.

В обществе обратной ориентации марсиане начинают получать тогда, когда уже не нуждаются в этом.

Западный мир обращен в настоящее. Конфликт поколений решен в пользу того, кто больше работает и зарабатывает сейчас. Старые заслуги хороши для рекламы, но если ты не в состоянии обеспечить ее, сходишь с круга, и о тебе забывают.

По крайней мере, это справедливо. Но, увы, работа марсиан не всегда имеет денежный эквивалент и слишком часто адекватно оценивается лишь другими марсианами.

Какой мир, какое общество вполне отвечает феномену марсианина? Что произойдет, если они вытеснят из науки швейцаров и создадут собственную коррумпированную (то есть, стоящую вне писаного закона) информационную сеть? Не станет ли этот момент началом цепной реакции знания и поворотным пунктом истории?

Ф. Энгельс выделял три основные стадии общественного развития: дикость, варварство, цивилизацию. Не хочется называть цивилизацией то, что происходило с человечеством в темном тринадцатом или просвещенном двадцатом веке.

Время разума еще не пришло?

Важным свойством исторических процессов является (на мой взгляд) их объективность. История, конечно, сознательна, и творит ее человеческая воля, которую Господь сделал свободной. Но далеко не всегда сумма поступков, претворившаяся в последовательность событий, отвечает замыслам тех, кто эти поступки совершал. Существует определенная логика крупномасштабных процессов, вынуждающая людей действовать так, а не иначе, нередко вразрез с их собственными целями и интересами. Было бы разумно, составляя планы на будущее, оценивать ситуацию не только субъективно (то есть считая себя субъектом действия), но и объективно — рассматривать себя как объект приложения социальных сил, искать ответ на вопрос: «кому на самом деле выгодны твои устремления, какой результат даст их реализация с учетом порожденных твоими поступками действий других людей?» Такой анализ вряд ли заставит отказаться от выбранной цели, но, во всяком случае, избавит от многих неожиданностей.

Академик Эн хотел всего-навсего иметь у нас подлинную научную критику, создать журнал, в котором целенаправленно выискивались бы «побочные эффекты любого научного проекта или открытия»(1).

Во исполнение этой идеи Динозавр, приложив значительные усилия и продав дьяволу душу, получил с его (дьявола) помощью в свое распоряжение журнал «Наука и мысль» издательства «Перспектива».

Кстати, а почему для этого потребовалась чертовщина? Иными словами, почему, собственно, такому журналу не быть? («Химия и жизнь», которая явственно угадывается под белыми обложками динозавровского творения, не в счет. Все-таки труба пониже, и дым пожиже, и химия, а не наука, и, притом, «и жизнь».)

«У всех наших научно-популярных журналов одна, но пламенная страсть. Они пропагандируют науку и соединяют ее с жизнью.

— А вы что же, не собираетесь соединять науку с жизнью? (…)