Однако утром я узнал, что остальные бригады не все время гоняли чаи с коньяком. В лобовом стекле РАФа третьей бригады, зияло два пулевых отверстия. И именно они были героями сегодняшнего утра. Наши приключения меркли по сравнению с тем, что пришлось пережить “трешке”. Они сияя, стояли в кругу шоферов и санитаров и рассказывали “короче, как было”.

Я шел домой и как заведенный повторял слова доктора Николаева: — Ну, блядь и денек, ну, блядь и денек, ну, блядь и денек…

В «Скорой помощи» есть несколько разных подразделений. «Линейная» бригада, она же «штурмовая», ездит на любые вызовы, и это считается самой черной работой. При необходимости она подменит собой любую другую. «Акушерская» ездит на роды, «шоковая» — на «шоки», «тромбоэмболическая» — на инфаркты, «психиатрическая» — к сумасшедшим. Кто куда едет, определяет диспетчер. Если человек выпил что-то и не дышит — едет «токсикологическая». Всего около десяти видов бригад. Психбригада местом была довольно стремным, в этом я убедился буквально на первом же дежурстве, но работа на ней считалась блатной, так как существовало огромное количество льгот и надбавок. Так, например, «колесную надбавку» получают все сотрудники «Скорой помощи», но только в «псих» ее получают со второго года езды, а не как в остальных службах, после третьего года. Были также надбавки психиатрические и скоропомощные. Психиатрический оплачиваемый двухмесячный отпуск на фоне трех недель у «шоков» или «СТЭБов» представлял из себя уже просто-таки вишенку на торте. Несколько неуклюже, робкими шагами, вместе со всей страной продвигалась к рынку наша государственная служба. Выражалось это в том, что несколько раз за смену мы выезжали на коммерческий обрыв запоя. Дела обстоят так что когда человек бухает четверо суток подряд, ему бывает сложновато остановиться, а старые алкоголики знают, что останавливаться не только сложно, но и опасно — есть высокий риск того, что разовьется «синдром отмены» — делириум тременс или, проще говоря, «белка». Но пока она не развилась, лечить вроде бы нечего, однако состоятельные алкаши могли себе позволить вызвать «Скорую», чтобы она из запоя их выдернула. Коммерческих скоропомощных служб еще не было, а у нас эта услуга стоила около ста долларов. Диспетчер, получая подобный вызов, перенаправлял его бригаде, а сам должен был сделать отметку в журнале. Деньги же, которые бригада получала за работу, после смены сдавались, и в конце месяца нам к зарплате подкидывали по паре рублей. Диспетчер не получал ничего. Ясно, что такое положение вещей никого не устраивало, а потому диспетчер вступал с врачом в преступный сговор и, приняв коммерческий вызов, оформлял его, как ложный, или, как вызов, «отработанный на месте», без госпитализации. 25 долларов уходило диспетчеру, 50 доктору, 15 мне и по пятерке водителю с санитаром — им вообще ничего не приходилось делать, только молчать. Но таких вызовов было в лучшем случае два за смену, остальные, естественно, были бесплатными, но это и была наша прямая работа. Теперь, по прошествии десяти лет, я не могу вспомнить лица ни одного больного, который нам платил тогда. Ни одного случая. Ни одной фамилии. Некоторые же бесплатные вызовы, запомнились мне так хорошо, что я даже помню, чем пахло на улице, и все события до минуты, словно все было вчера. Как-то зимой в жаркой бригадной комнате, где все спали, в два часа ночи из синенького приемника на стене раздался голос: «Девятая бригада на выезд». Мы встали, закурили и, теряя сознание от холода, полезли в ледяной «РАФ». Картинка: Печерск, минус 22 градуса, ветер. На одной из улиц некий мужчина 28 лет, ветеран Афганской войны, кавалер трех орденов Боевого Красного Знамени, приведший 20 языков из-за линии фронта, выпил водки, выбежал из квартиры наружу и принялся бить голыми рукам проходящие мимо автомобили.

Где-то на горизонте постоянно находилась его девушка, приехавшая к нему в гости из Львова, в связи с чем наш контуженый герой на радостях и напился. Я не исключаю, что имели место какие-то лекарственные препараты, в связи с чем боец начал принимать проезжающие авто за врагов. Водители, не останавливаясь, ехали дальше, до тех пор пока афганец не ударил кулаком машину ГАИ. Машина остановилась, из нее вышли два дородных сержанта в полушубках. Когда подъехали мы, то застали такую картину: солдат в одной расстегнутой рубашке был «зажат» между машиной и внутренним углом дома, откуда его даже не пытались извлечь брезгливые сотрудники ГАИ. Подбежала девушка, которая оказалась медсестрой, принесла его дубленку и повторяла все время: «Не бейте, не бейте!» Мы и не собирались его бить, мы собирались связать ему руки и отвезти в «Спецтравму», но гаишники, на помощь которых я рассчитывал, радостно сообщили: «У нас еще 5 ДТП, мы уезжаем».

К сожалению в эту смену я мало того что был с врачом-женщиной, так еще и без Жмени, который сейчас как раз сдавал сессию в своем институте физкультуры. Водитель нам не помощник, он должен читать газету и не выходить из машины, даже если начнется стрельба, кроме того кричать: «Не блевать в карете!» Ну и везти, конечно. Сорок минут мы ходили вокруг ветерана, не знали, как к нему подступиться. Наконец, девушка уговорила его съесть таблетку. Доктор, с которой я был на смене, сделала солдату укол, наслушавшись в процессе таких отборных ругательств, каких не слышала за 30 лет работы на «Cкорой». Наш герой обмяк, и мы с грехом пополам затолкали его под санитарское откидное сидение. Сверху сел я. Хлопнули дверьми, собрались ехать. И тут началось такое…

Я почувствовал, как он начал елозить под креслом, с каждой секундой все сильнее. Не прошло и полминуты, как до этого здорового лося дошло, что он несвободен, и он начал предпринимать яростные попытки освободиться. Не связанными ногами боец начал бить все, что находилось в пределах досягаемости. Поливал всех жутчайшим матом, выгибался на мостик, подбрасывая вверх меня, сидящего сверху. В процессе он разбил нос об ножку кресла, и у него потоком потекла кровь. Водитель все же пришел мне на помощь и сел верхом на ноги солдата. Все указывало на то, что мы поосторожничали с дозировкой. Мы добавили. Он обмяк снова. Растерзанные, красные, тяжело дышащие, мы все же поехали, расчитывая за сорок минут дороги отдышаться и привести себя в порядок. В этот раз в запаре, злые, мы чуть переборщили. По дороге в больницу «Скорой помощи» у него остановилось сердце… Окостеневшими пальцами, не чувствуя не то что его вен, а собственных отмороженных сбитых костяшек, я пытался в быстроедущей раскачивающейся машине, где немилосердно дуло из многочисленных щелей, стоя вполроста, в неверном желтом свете поставить ему капельницу. Сделать это не получилось, и Вера Анатольевна, перестав причитать о том, что ее лишат диплома за год до пенсии, хлопнула бойцу адреналин внутрисердечно. Он с шумом вдохнул воздух и сел на каталке. Нужно ли говорить, что, откачивая его, мы срезали ему с рук вязку и он предстал перед нами совершенно свободный и чудовищно злой. В карете началась неконтролируемая драка.

Пока водитель не остановил машину и не выскочил мне на помощь, между мной и солдатом стояла только его девушка, которую он не бил, а все пытался отодвинуть в сторону. Думаю, если бы не она, он бы меня, как минимум, покалечил. Через десять секунд после начала новой серии водитель уже рвал дверь салона на себя. В этот раз шутить он был не намерен. Еще бы — по кускам разносили его автомобиль, место, в котором он даже запрещал нам курить ночью в дороге, называя его «палатой на колесах». В руках у водилы был «черный доктор» — резиновая дубинка, которую он немедленно и яростно пустил в ход.

В этот раз мы Володю завязали показательно — в ласточку. Это когда связанные за спиной руки притягиваются к связанным ногам. Это больно и неудобно, но именно к неудобству мы и стремились сейчас.

Несмотря на мороз, у больницы мы курили вспотевшие, а машина качалась, потому что в ней с завязанными руками буйствовал «афганец». Вышел врач, кивнул, мы открыли двери, и с дикими проклятьями парень вывалился из машины на снег.