– Хм, – Хашим развернулся и, качая головой, прошел к бару, чтобы наполнить опустевший стакан. – А знаешь, – начал он, звеня бутылками, – у меня ведь пять дочерей. Ну, насколько известно. Прямо проклятье какое-то, сука за сукой. Видеть их не могу. Работа, она, как ни крути, накладывает отпечаток. Сына я хотел в свое время, очень хотел, но не судьба, – он неожиданно остановился и посмотрел на меня серьезно. – Ты здоров?

– Только краснухой болел.

– Славно. А с глазами что?

– Не знаю, – изобразил я улыбку. – Мама говорила: «Это солнечные лучики заблудились».

– Лу-учики, – протянул Хашим, наливая очередную порцию спиртного. – Хех. Видишь-то нормально?

– Отлично вижу. Даже в темноте.

– Вот как? Славно-славно. Еще мутации есть?

– Больше нету.

– Почти что лац?

Такое оскорбление мне тяжело было вынести даже от «отца».

– Я не лац! – Рука сама собой дернулась в направлении ножа, едва не сведя все старания к нулю.

– О-о! – Хашим поставил стакан и, хохоча, захлопал в ладоши. – Вот теперь вижу фамильное сходство, – он подошел и еще раз смерил меня взглядом. – А чего спектакль разыгрывал, будто прислан? И откуда ты узнал вообще? У меня ведь сегодня и впрямь назначено.

– Это не спектакль, – потупил я глазенки. – Мне знакомый помог. Он у господина Кучадела работает. Я целый месяц ждал, когда его к вам пошлют. Заплатил девять серебряных – все, что после мамы осталось – и поменялся с ним.

– Хех. Смышленый. Стало быть, все на карту поставил?

– Мне мама велела обязательно с вами встретиться.

– Да еще и исполнительный. Хорошо. Только что же ты с пидорами дружбу водишь? Сам-то не по этой части?

– Что вы! – изобразил я сдержанное возмущение. – Никогда. Да и не друг он мне, я же говорю – знакомый. Был бы другом, разве стал бы деньги просить?

– Запомни, парень, – Хашим принял серьезный вид и указал на меня пальцем, – пидоры – не люди. Они хуже баб. Шлюхи с рождения. Общаться с ними можно только одним способом. Подрастешь, расскажу, – он сделал два больших глотка, опустился на корточки и положил правую руку мне на левое плечо. – Сын, значит?

– Сын, – ответил я.

– Хм. Ладно, время покажет.

Рука потянула меня вперед и тут же ослабла. Согнутые в коленях ноги зашатались. Мертвое тело конвульсивно дернулось и повалилось на спину. Из-под утонувшего в глазнице по самую гарду клинка побежала кровь, залила веки и тонким ручейком устремилась вниз по щеке.

Я постоял над трупом секунд десять, наблюдая за конвульсиями, тронул Хашима ногой, ответной реакции не последовало, на всякий случай проверил пульс – глухо.

Помню, первое, что почувствовал, – дикая злоба на себя. Безумная. До зубной ломоты. В голове сформировалось осознание масштаба трагедии. Я только что собственными руками загубил свое будущее. Вот оно, лежит у моих ног и не дышит, только смотрит в пустоту единственным немигающим глазом. Голова закружилась. Роскошные апартаменты вдруг потеряли четкость, поплыли, отдаляясь все дальше и дальше.

– Бляяядь…

Я опустился на пол и сел, вытянув ноги.

Не знаю, сколько времени прошло до того, как ясность рассудка вернулась. Когда сидишь и тупо смотришь в одну точку, а голова гудит от пустоты, счет минутам теряется. Разум оставляет пост и, махнув на все рукой, идет отдыхать. Наверное, это такой защитный механизм. Ведь в противном случае легко разбить свой безмозглый чалдан с досады о стену. По крайней мере, в первые секунды подобная идея не кажется лишенной смысла.

Немного оклемавшись, я натянул ботинки, окинул напоследок печальным взором уплывшее из рук счастье и вышел за дверь.

– Стоп, – рука охранника ухватила меня сзади за капюшон. – Босс, мальчишка уходит. Отпустить? – пробасил он в трубку.

– Тщщщ, – поднес я к губам указательный палец. – Господин Хашим просил не беспокоить его. Он сильно расстроен. Очень сильно.

– Опять, что ли, не фурычит? – шепотом поинтересовался охранник, указывая взглядом себе в район паха.

– Угу.

– Бля. А я отпроситься на завтра хотел, – задумчиво-растерянное выражение узколобой физиономии сменилось разгневанным. – Херово работаешь. Катись отсюда.

Бедный идиот. Интересно, как скоро он сумел понять, насколько теперь свободен? И как долго прожил, прежде чем компаньоны Хашима сказали ему: «Херово работаешь»?

Домой я вернулся злым как черт. Недовольство собой по дороге удивительным образом трансформировалось в злобу на Валета. Он-то меня ни разу к груди не прижимал. Только упреки да затрещины постоянно. И вот когда блеснул единственный лучик надежды, этот мудак опять все обговнял, подначил завалить Хашима – мой билет в светлое будущее. Паскуда, ненавижу.

– Ну? – Валет оторвал взгляд от газеты.

– Сделал, – огрызнулся я, швырнув куртку в угол.

– Как прошло?

– Зашибись.

– Хм, – Валет отложил свое чтиво и скрестил руки на груди. – Ты чем-то недоволен?

– Чем я могу быть недоволен? Говорю же – все за-ши-бись. Хашим мертв, шума нет, а я снова…

– Что «снова»?

– Ничего.

На следующий день Валет подозвал меня и молча вручил тридцать серебряных – мой первый гонорар. Заказ уровня Хашима стоит не меньше пяти золотых, так что мне перепало десять процентов. Но тогда я этого не знал и радовался от души. Восемь монет тем же вечером были с размахом проедены всей шоблой в пекарне на Парковой.

– Ладно, колись, – уже раз в пятый «закинул удочку» Фара, – откуда такие лавэ?

– Да, – поддержал Репа, дожевывая булку, – мы – могила, ты же знаешь.

– Замочил кого? – выдвинул Фара гипотезу.

– Если Валет захочет, сам расскажет, – парировал я с достоинством. – А нет, так и мне трепаться ни к чему.

– Ну ты жук, – усмехнулся Репа. – Две недели пропадает, хрен знает чем занимается, а потом начинает деньгами сорить, и слова не вытянешь.

Пожалуй, именно тогда я почувствовал себя. Не хорошо, плохо или еще как, а просто – себя. Я ел на деньги, заработанные чужой смертью. Горячая сладкая булка в моих руках – вот во что я превратил Хашима. И мне это нравилось, определенно нравилось.

Тот раз был последним, когда мы собрались все четверо на Парковой. Два дня спустя Валет отозвал меня в сторонку и доверительным тоном поведал о насущных проблемах. Начал издалека:

– Сколько мы уже вместе?

– Кто? – спросил я.

До сего момента склонности к подобным разговорам «по душам» за Валетом не водилось, и это настораживало.

– Ну, мы с тобой.

– Шесть лет.

– Точно. Целых шесть лет. Ты тогда совсем малой был, задохлик, едва на ногах держался. А как вымахал, – он улыбнулся и потрепал меня по плечу. – И с пацанами общий язык нашел быстро. Кстати, как тебе они?

– Не понял. Что «как»?

– В целом. Отношения там, терки, может, с кем имеются?

– Да нормально все, – этот противоестественный разговор начал меня не на шутку раздражать.

– М-м… Хорошо, хорошо. Я слышал, Фара адресок нарыл за Межой. Прощупывали уже?

– Дня три еще посмотреть решили. Визитеров там многовато было в последнее время. Сейчас вроде тихо все. Если так и останется, в четверг пойдем.

– Каким составом?

– Обычным, – пожал я плечами, искренне не понимая, о чем речь.

– Крикуна возьмете?

– Возьмем. На стреме постоит, – и тут до меня начало доходить. – А что не так?

– Да… – Валет откашлялся и сплюнул. – Крикун ведь у нас по замкам был мастер. До того случая. А с одной рукой он – сам понимаешь – пользы не принесет. На стреме и Репы достаточно. Ты любые внутряки с серьгами отмачиваешь на раз. Зачем Крикун? Он теперь – обуза. А в нашем деле обуза ох как вредна.

– Ну, тогда не будем его брать. И втроем справимся.

– Верно, справитесь. А с Крикуном что делать?

Таких вопросов Валет раньше мне не задавал. «Когда? Сколько? Где? Какого?» – это да, постоянно. Но «что делать?» – впервые.

– В смысле?

– В том самом смысле. Что предложишь?