Умом я, конечно, понимал, чего Валет ждет от меня, но выдавить нужные ему слова не смог. Что делать с Крикуном? Сама эта блядская постановка вопроса уже не сулила ничего хорошего. Нет, он не был мне другом и даже приятелем, мы просто жили под одной крышей, но все же…

– Не знаю.

– Знаешь, – утвердительно кивнул Валет.

– Почему бы его просто не… ну… отпустить, что ли?

– Чтобы он всех заложил?

– Да Крикун и говорить-то толком не умеет.

– Зато умеет писать. Может, ему и вторую руку укоротить по локоть, и пинком на улицу? Ну что пялишься, как баран? У меня тут не богадельня.

– Я не смогу.

– Еще как сможешь. Или хочешь, чтобы я сам этим занялся? Тебе проще сделать все похожим на исчезновение. Вышли вдвоем, а там, дескать, разошлись, и хер его знает, куда он после этого запропастился. Помнишь, Крикун пропадал однажды на два дня? Вы его по всем канавам искали, а он с заводскими бухал. В тот раз для него обошлось, а в этот не проканает. Чем плоха легенда? Да не бзди, – Валет усмехнулся, вынул из портсигара косяк и закурил. – Все нормально будет. Завтра Фару с Репой заставлю печь почистить, а вы с Крикуном пойдете щупать адрес. Выбери маршрут нелюдный, придумай там чего-нибудь, что заскочить нужно по делам… Ну, сообразишь. Главное – от дома и от хаты той подальше. Понял? Понял, спрашиваю?

– Да.

– Ну и славно. Возвращайся к делам.

Дело у меня тем утром было весьма приятное. За день до того я потратил три монеты на покупку ржавого велосипеда и теперь собирал в единый механизм промытые и смазанные шестерни задней втулки. Встал я рано и к девяти часам успел почти все привести в рабочее состояние. Разумеется, после этого я планировал весело и от души погонять на своем приобретении. Но Валет за неполных три дня умудрился втоптать в говно уже вторую мою мечту. Настроение – понятное дело – резко испортилось, стало уже не до покатушек. Я сложил инструмент с разобранными деталями в тряпку, закинул велосипед на плечо и поплелся со двора домой.

– Починил? – спросил Фара, оторвавшись от карт.

Вся троица была на месте и увлеченно резалась в подкидного.

– Нет, – ответил я. – Потом доделаю.

– Ты давай не затягивай. Мы тут с Репой забились, кто первым от нашей двери до угла хрущевки доедет. Я свой нож поставил против его кастета.

– Хоро-о-оший ножик, – осклабился Репа, жадно потирая ладони.

– Вы же ездить не умеете.

– Ну и ладно, – пожал Фара плечами. – Так даже интереснее.

– Придурки. На что? – кивнул я в сторону шлепающих по табуретке карт.

– На фофаны.

– Отлично придумано. Крикун одной рукой проигрыш взимает?

– Не. Мы с Репой за него друг другу отвешиваем.

– Ну, раздайте, что ли, и мне.

– Садись. – Фара собрал колоду и, перетасовав, раскидал на четверых. – А чего смурной такой? Из-за велика, что ли?

– Да, – я подтащил стул и взял шесть причитающихся карт, тертых-перетертых, с почти неразличимым от грязи рисунком рубашки. – Дорого отбашлил. Он больше двух монет не стоит.

– У богатых свои причуды, – усмехнулся Репа. – Останутся детали лишние, шурупы там, гайки – мне отдавай. Я решил Крикуну руку новую выправить. А то видишь, как мучается, – кивнул он в сторону нашего инвалида, вынужденного совершать сложные телодвижения в попытке справиться с картами одной рукой. – Аж смотреть больно. Думаю зажим ему сделать, крюком согнутый, чтоб и подцепить можно было, и вложить что нужно. Чего? – обернулся он на «лай» Крикуна. – Ага, конечно, еще изумрудами украшу. Ножик выкидной хочет к протезу присобачить, – пояснил Репа присутствующим. – Киборг, бля.

Шутка была встречена дружным гоготом. Я тоже посмеялся за компанию, хотя вместо смеха хотелось блевануть. В горле возникла желчная горечь, и чертовски разболелась голова.

– Ты чего? – Фара закончил ржать и уставился на меня выпученными глазами. – Поплохело?

– Голова побаливает.

– Ты бледный как смерть, – заметил Репа. – И лоб в испарине.

– Пойду прилягу, – я уронил карты и поплелся в свой угол.

Не знаю, сам я лег или меня положили, скорее второе, потому что, очнувшись, обнаружил на затылке здоровенную шишку. Видимо, отключился по дороге и упал. Последнее, что запомнил, – ослепительная белизна перед глазами. Когда открыл их, увидел Крикуна. Он сидел рядом и смачивал в тазу тряпку, после чего попытался приладить ее мне на лоб, но, увидев, что я очнулся, вздрогнул и отпрянул назад, будто от покойника, надумавшего вдруг размяться.

– Что случилось? – я сел и прислонился к стене.

Голова уже не болела, но тяжелой была, как чугунная, тело била мелкая дрожь.

В ответ на мой вопрос Крикун неразборчиво пролаял, но видя, что подобное общение со мной смысла сейчас не имеет, махнул рукой и побежал на улицу. Вернулся он вместе с Фарой. Тот прискакал запыхавшийся и радостный.

– Черт! Ну напугал! – хлопнул он меня по плечу. – Мы уж думали – все, больше за твой счет не похарчуемся, начали лисапед делить, – веселость на Фариной морде сменилась серьезным выражением. – Ты как?

– Башка будто гиря пудовая. А в остальном вроде нормально. Что тут произошло, ни черта не помню.

– Вырубился ты, вот что. Мы в карты играли, ты заявился с великом разобранным, тоже сел, а потом сказал, что голова болит, пошел прилечь и отключился. Хорошо, мы еще фофанов тебе перед этим не навешали, а то и правда помер бы. Одиннадцать часов в отрубе лежал.

– Где Валет?

– С утра не видел. А что?

– Да так.

Я сел на край топчана, взял в руки таз и опустил в него лицо. Холодная вода помогла развеять пелену перед глазами и немного унять дрожь.

– Чего скалишься? – посмотрел я снизу в нависшую довольную физиономию Крикуна.

– Хорошо, что живой, – прогавкал он в ответ.

Вот ведь скотина пахорукая. Так и дергал за душу, будто знал. Я молча смотрел в его добрые, словно у гадящей собаки, глаза, а на уме вертелось одно: «Крикун, Крикун… Лучше бы ты сдох тогда, под дверью, или вообще не возвращался. Ходячая проблема. Что с тобой делать теперь?» Хотя, что делать, я уже знал.

Утром вернулся Валет, сильно навеселе. Но робкая надежда, что «благодетель» сейчас накатит еще «для блеску» и заснет часов на двенадцать в собственной блевотине, как частенько бывало, не оправдалась. Вместо этого он устроил всем грандиозный нагоняй за безделье во время собственного отсутствия, сунул Фаре в ухо и заставил драить печь, увесистым пинком назначив Репу в помощники. Мы же с Крикуном, как и следовало ожидать, были откомандированы «щупать адрес».

Вести диалог с человеком, который разговаривает так, словно подавился огромной костью и задыхается, – дело непростое, поэтому шли мы молча. Утренний морозец прихватил размешанную ногами и телегами дорожную грязь. Подошвы скользили, ступать приходилось осторожно. Крикун неловко балансировал, размахивая культей, и чертыхался, благо короткие слова с минимумом гласных давались ему относительно легко.

Пройдя треть кратчайшего маршрута, я свернул в сторону, аргументировав сей маневр поручением Валета касательно покупки бухла. Крикун возражать не стал. Через пятнадцать минут мы остановились, чуть не доходя до сгоревшего здания железнодорожного вокзала. Места безлюднее в радиусе ближайших трех километров было не найти. Уж больно дурная слава за ним закрепилась. Ходили слухи, что где-то в этом районе находится несколько подземных топливных резервуаров, довоенной еще – ясен хрен – постройки, и что будто бы резервуары эти после опорожнения без дела не остались, а были объединены тоннелями и ныне представляют собой систему бункеров, заселенных… А вот по поводу личностей их обитателей однозначного мнения не было. Одни утверждали, что это абсолютно деградировавшие отбросы, просто сбившиеся в кучу. Другие, осеняя себя крестом, божились, что видели на вокзале неких карликов, ростом не выше метра, которые якобы и организовали подземное убежище. Третьи, тоном посвященных в истинные корни зла и непременно шепотом, сообщали, что твари под землей не имеют к людям даже отдаленного отношения, ибо они есть порождения Сатаны. Как бы там ни было, но исчезнувших жителей Арзамаса первым делом шли искать сюда и частенько находили… фрагментарно. Клочья одежды и кожи, внутренности, не годные в пищу, выбитые зубы, иногда попадались даже мелкие части тела, такие, как пальцы, обсосанные до костей. Но вокруг места разделки следов не обнаруживали, словно добычу сложили в брезентовый мешок и унесли, что говорило о непричастности зверья к сим ужасным деяниям. В общем, место было неуютное, и Крикун, разглядев очертания вокзала, ухватил меня за рукав.