Внутри было тихо и темно. Хотя темнота – понятие относительное. Для меня она выражается в легкой размытости картины мира, чьи цвета поблекли, а тени сгладились. Осознание того, что для остальных темнота граничит со слепотой, далось нелегко. Зато сколько потом было радости, когда я ночью наблюдал за домочадцами и оставался невидим. Правда, получалось не всегда. Чувство темноты, умение оценивать ее степень, пришло позже. Со временем я выяснил, что там, где мне видны не все детали, другие видят лишь контуры, а там, где лишь контуры вижу я, другие абсолютно слепы.

Мы, оставив Репу на стреме, прошли в лавку. С самострелом решили повременить. Быстренько обшмонали прилавок, напихали в карманы сахара и двинулись к подсобке. Как говорят в таких случаях, ничто не предвещало…

– А ну на пол, бля!!! Суки! Перестреляю к херам!

Никогда не страдал излишней впечатлительностью, но в тот раз едва не обосрался. Даже видя все вокруг, не сразу сообразил, куда бежать. А уж мои подслеповатые коллеги и вовсе растерялись. Фара, охнув, ломанулся в стену. Крикун шарахнулся назад, споткнулся о ящики и грохнулся на жопу. Что происходило дальше в наполненной бешеными воплями лавке, я уже не застал, летел сломя голову прочь, не разбирая дороги, шлепая по слякотному месиву. Остановился только возле двери нашего дома-бункера. Мне открыл Репа, мокрый и запыхавшийся. Через минуту подоспел Фара. А Крикуна все не было. Не появился он и через час, и через два. Ждать становилось все тяжелее. Отсутствие товарища тяготило. Но еще больше тяготило всех опасение, что Крикун расколется и сдаст подельников, что неминуемо обернулось бы крупными неприятностями. Мы вскрыли лабаз на территории Потерянных. По всем понятиям данный инцидент проходил как крысятничество.

«Не гадь, где спишь», – говорил Валет. Сам он нарушал этот принцип только в особых случаях, когда риск оправдывался величиной куша, и к делам таким подходил с удвоенной осторожностью. Мы же затратили на разработку полтора дня, сунулись неподготовленными, засветились, потеряли Крикуна… Даже если это не дойдет до Потерянных, страшно было подумать, что с нами сделает Валет, когда вернется.

Стук в дверь раздался под утро. Я подтащил табурет, взгромоздился на него и ухватил задвижку. Фара сунул в бойницу стволы обреза. Мы переглянулись, ни слова не говоря, кивнули друг другу, и я чуть приоткрыл смотровую щель.

– Кто там?

Ответа не последовало. Через крохотный проем виден был только пустой предбанник.

– Кто, спрашиваю?

Опять тишина.

– Чего надо? – подал голос Фара, стараясь придать ему басовитости. – Товара нет. Через три дня приходи.

Внизу, за дверью, послышались стоны и постукивание.

– Крикун? – боязливо спросил подошедший Репа.

В ответ раздалось неразборчивое бормотание на «собачьем».

– Черт. Крикун! Открывайте скорее!

– Нет, подожди, – преградил ему дорогу Фара. – А вдруг он за собой хвост притащил?

– Угу, – поддержал я. – Откроем дверь, запереться в случае чего уже не успеем. Пусть в окно лезет. Взрослый там следом не протиснется.

– Вы совсем охренели?! Он же не доползет! Пусти! – выкрикнул Репа, пытаясь прорваться к засову.

– В окно, – невозмутимо повторил Фара.

– Уроды! – Репа, поняв бесплодность дальнейших пререканий, подошел к двери и, отшвырнув обрез, заговорил в бойницу: – Крикун, слышишь меня? Сможешь вернуться наружу и подползти к окну? Мы поднимем щит.

С противоположной стороны раздались слабые вскрики, чередующиеся хрипом, и удаляющееся шарканье.

– Довольны? – Репа посмотрел на нас, как на последнее говно. – А если он не доползет? Если сдохнет там?!

Это был новый для меня вопрос. А действительно, что будет, если Крикун сдохнет? Из талантов он обладал только ловкостью пальцев, позволяющей вскрывать замки любой сложности. Но здесь я смог бы его заменить. Не слишком замороченные механизмы давались мне легко, а с замороченными разобраться – дело практики. Что еще? Нужны ли четыре пары рук, чтобы комфортно подломить хату? Нет. Трех вполне достаточно. К тому же Крикун, видимо, даже если выживет, долго еще не сможет быть полезен. Да и засветился он наверняка отчетливее остальных. По всему выходило, что в сложившейся ситуации потеря Крикуна была нам только на руку.

– Доползет, – ответил я и, спрыгнув с табуретки, направился к окну.

Минуты через две в щит постучали.

Репа с Фарой предусмотрительно отошли в дальний конец комнаты, поближе к чулану. Я, прикинув, что, если на пол упадет граната, успею прыгнуть за книжный ящик, опустил рычаг.

Но на пол упал Крикун. Весь в грязи, с разбитой головой, он даже не пытался встать, скорчился в позе зародыша и жалобно поскуливал.

Первым к страдальцу подскочил Репа.

– Крикун, дружище, ты как? – тормошил он его за плечо, но в ответ раздавалось лишь мычание. – Где болит? Ну?

Подоспевший Фара оттолкнул Репу и перевернул сжавшегося в комок Крикуна на спину. Тогда стало понятно, «где болит». Правый рукав у того был скручен в узел чуть ниже локтя и насквозь пропитался кровью.

– Мать твою. Ему руку отрубили, – Фара сидел над Крикуном и тупо смотрел, как с набухшей культи по полу растекается красная лужа.

Репа, вытаращив глаза, стоял рядом без движения.

Мне бы тоже последовать их примеру да предаться созерцанию, наблюдая уход боевого товарища в мир иной, но вместо этого я взял со стола полотенце, обмотал, как жгутом, осиротевшее плечо Крикуна, сунул между ними первое, что подвернулось под руку – валяющийся на полу обрез – и закрутил, после чего, неожиданно для самого себя, приказал Фаре зафиксировать обрез на плече, чтобы жгут не ослаблялся, а Репе велел прижечь рану. Закончив с распоряжениями, подломил кочергой хлипкий замок оружейного шкафа, достал оттуда «ПММ» и вышел.

Не знаю, что меня подвигло на это. Особой злости я не испытывал. Судьба Крикуна тоже не слишком меня беспокоила. Но отчего-то я был абсолютно, на сто процентов уверен в необходимости такого шага.

Черный ход лавки все еще оставался не заперт. Внутри слышался шум, будто кто-то двигает мебель. Я пошел на звук и, свернув в сторону подсобки, увидел… цель. Это был хозяин лабаза – упитанный, рослый мужик с густой бородою на добродушном мясистом лице. Он, кряхтя, толкал вдоль стены шкаф.

Секунд пять ушло у меня на то, чтобы перебороть себя. Очень хотелось окликнуть суку, посмотреть ему в глаза, насладиться моментом, а уж потом… Но было только «потом». С трех метров я не промахнулся. Толстяк дернул головой, словно получил затрещину, и повалился на пол.

Не сдвинутый до конца шкаф наполовину скрывал дверь. То, что я за ней увидел, многое расставило по своим местам. Хозяин лавки не прочь был перекусить человечиной. В подвале, куда эта дверь вела, находился ледник с «провиантом». Определить, сколько несчастных нашли там последний приют, представлялось затруднительным. Разделанные туши, руки, ноги и головы были аккуратно развешаны по крюкам, как на рынке. В двух ваннах со льдом хранился переложенный бумагой ливер. В центре стояла колода для рубки мяса. На стене, в строгом порядке от меньшего к большему, висели ножи, тесаки, пилы и топоры.

А вот чего в лавке не нашлось, так это сигарет. Видимо, наш «благопристойный» торговец сам распространял слухи о ценном товаре с намерением заманить очередную закуску.

Поддавшись секундному порыву, я снял одну из ножовок и, прихватив стоявшее в углу ведро, поднялся наверх.

Крикун моего презента не оценил. Наверное, слишком сильны еще были воспоминания об откромсанной руке, а простреленная голова, взирающая со дна ведра добрыми сытыми глазами, навевала тоску. Новоиспеченный инвалид ревел, не затыкаясь. Как нам удалось выяснить из сбивчивых разъяснений, он лишился клешни, пребывая в бессознательном состоянии после того, как огреб прикладом по лбу. Рассечение вышло глубокое, и крови было хоть отбавляй. Неудивительно, что барыга-людоед посчитал Крикуна готовым к употреблению. Но тот вовремя оклемался и сдриснул, воспользовавшись усыпленной бдительностью гурмана. Черепушка оказалась крепкой, благодаря чему сотрясенные, недополучающие кислорода, но все же целые мозги сообразили, как выбраться из склепа-холодильника, и даже подсказали незадачливому хозяину, что хорошо бы найти и прихватить с собой потерянную конечность. На каких гениев медицины Крикун при этом рассчитывал, сказать сложно, однако конечность принес. Правда, чужую, левую, и сильно пострадавшую от обморожения. А тут и я явился с головой… Словом, еще одна чужая часть тела радости ему не добавила.