Так, по летописи, Ольга в первый раз не сумела переубедить собеседника, настоять на своем. И не случайно, наверное, это произошло в споре с сыном, которого она искренне любила. Так бывает: именно в общении с самым близким, самым любимым человеком женщина подчас теряет и рассудительность, и способность вовремя и в полную силу пустить в ход свои чары, умение добиваться желаемого. Ольга так и не прибегла к своим знаменитым «клюкам», словесным загадкам и парадоксам. Они годились для кого угодно — только не для того, кто по-настоящему был ей дорог. А может быть, возраст и в самом деле брал свое…
Что оставалось ей? Только молиться за сына и за весь род русский, что она и делала «по вся нощи и дни». «Воля Божья да будет, — такие пророческие слова вкладывает ей в уста летописец. — Если восхочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то вложит им в сердце обратиться к Богу, как и мне даровал Бог»{247}.
Летописец, как всегда, выразил самую суть происходящего. Усилия Ольги по распространению христианства на Руси столкнулись с явным сопротивлением Святослава и его дружины, а потому были обречены на неудачу. Однако христиане по-прежнему жили в Киеве и других русских градах, и число их, кажется, даже увеличивалось: как видим, и при Святославе находились такие, кто «хотяше креститися», и Святослав «не браняху», но только «ругахуся тому».
Процесс распространения христианства в «варварских» государствах Центральной и Восточной Европы происходил в общем-то по схожим сценариям{248}. Почти всегда решающая роль в обращении страны принадлежала правящему князю. Но Ольга, хотя и правила страной, была всего лишь княгиней — князем же считался ее сын, язычник. Даже приняв крещение лично, Ольга не могла повернуть общественное настроение, сделать христианство по-настоящему княжеской верой. Ее пример в полную силу действовал лишь на ее окружение, ее «домочадцев», причем в большей степени, наверное, на женщин, а не на мужчин. (Эта особенность распространения христианства на Руси в середине X века находит археологическое подтверждение: исследователи обратили внимание на то, что древнейшие нательные крестики в киевских и некоторых других захоронениях этого времени принадлежат по преимуществу знатным дамам — вполне возможно, представительницам ближайшего окружения княгини{249}.) Дружина же, то есть главная опора княжеской власти, чисто физически была отстранена от Ольги, находилась вне ее непосредственного влияния — и это в конечном счете свело на нет все ее усилия. Ее собственный сын так и не стал проводником ее политики. Между тем в конце 80-х годов X века, при внуке Ольги Владимире, киевляне и жители других русских городов будут принимать крещение прежде всего как княжескую веру, опираясь на личный пример князя. («Если бы не хорошо это было, не приняли бы сего князь и бояре», — такие слова вкладывает в уста им киевский летописец.) Роль и значение личного примера князя в деле христианского просвещения подданных хорошо понимала сама Ольга. И не случайно, когда ее сын отказывался креститься, ссылаясь на насмешки дружины, она выговаривала ему: «Если ты крестишься, то и все то же сделают». Однако и к этим словам Святослав оказался глух.
О взаимоотношениях матери и сына более подробно мы поговорим чуть ниже. Пока же зададимся вопросом: что все-таки удалось, а что не удалось сделать самой Ольге для просвещения своей страны? В церковной традиции она прославляется как равноапостольная, то есть приравненная своими подвигами к апостолам, проповедовавшим святую веру среди языческих народов. Само наименование подразумевает в первую очередь миссионерские усилия по распространению и утверждению христианства. Но какие конкретные шаги в этом направлении были сделаны ею?
Сведений на этот счет в летописи нет. Они появляются лишь в Житиях святой Ольги, причем по преимуществу в поздних редакциях. Сам по себе этот факт не может не вызывать настороженности у историков. Известно, что авторы житий почти всегда опирались в своей работе на некий готовый образец, канон, своего рода «лицевой подлинник», используя в этом качестве жития ранее потрудившихся подвижников и порой заимствуя оттуда целые эпизоды. Типологическим образцом для Ольги, как она представлена в Житии, стали, во-первых, святая и равноапостольная царица Елена, мать Великого Константина, а во-вторых, внук самой Ольги равноапостольный князь Владимир, Креститель Руси. Прямые ссылки на обоих святых присутствуют и в Житиях Ольги разных редакций. Причем легко увидеть, что рассказ о просвещении Ольгой Русской земли набирает силу от одной редакции ее Жития к другой, наполняясь все новыми подробностями, но вместе с тем, как кажется, удаляясь от реалий ее времени.
В древнейшей из сохранившихся, так называемой южнославянской, редакции ее Проложного жития, как и в летописи, ничего не говорится о миссионерской, просветительской деятельности княгини. Сообщив о ее возвращении из Царьграда, автор добавляет лишь, что она принесла в свою землю от патриарха святой крест, который впоследствии был поставлен в алтаре киевского Софийского собора. Но вот в другой, также весьма древней, так называемой русской редакции Проложного жития в этот рассказ внесено существенное добавление: вернувшись на Русь, княгиня «обходящи всю Русскую землю… кумиры (то есть языческие изваяния, идолы. — А.К.) сокрушающи, яко истинная ученица Христова»{250}.[188] Несколько по-другому, но в общем-то схоже, о сокрушении идолов и даже целых языческих святилищ — капищ и требищ — сказано в «Похвале Ольге», вошедшей в состав «Памяти и похвалы князю Владимиру» Иакова мниха: святая «требища бесовские сокрушила и начала жить о Христе Иисусе, возлюбивше Бога всем сердцем и всею душою, и пошла во след Господа Бога, всеми добрыми делами освятившись и милостынею украсившись…»{251}.
Личное благочестие княгини после принятия крещения не должно вызывать у нас сомнений. Но вот о сокрушении ею языческих идолов и капищ следует говорить с осторожностью. Очень похоже, что древний агиограф, не найдя в источниках сведений о конкретной миссионерской деятельности Ольги на Руси, реконструировал ее по образцу и подобию равноапостольных подвигов той же царицы Елены, сокрушавшей языческие жертвенники в Святой Земле, и князя Владимира, низвергшего кумиры в Киеве и других городах (а возможно, еще и святой Людмилы Чешской, также просвещавшей свою страну, — хотя ссылок на нее в Житиях Ольги нет). Так, приведенные выше слова об Ольге из ее «Похвалы» почти буквально извлечены из собственно «Памяти и похвалы князю Владимиру», где об Ольгином внуке так же говорится, что он «требища бесовьская потреби» и «скруши идолы» и «всим сердцем и всею душею Бога возлюби…»{252}.[189]
Известно, что языческие святилища существовали в Киеве и других русских городах и при Владимире, а кое-где даже и позднее, уже после Крещения Руси, и русские князья далеко не всегда спешили расправиться с ними. Вне городов, в своеобразных языческих «резервациях», особенно в областях, населенных неславянскими, финно-угорскими племенами (а судя по данным некоторых житий, даже и в самих городах — например, в «Чудском конце» города Ростова), идолы сохранялись по крайней мере до XI века, а то и позднее. Князю под силу было ниспровергнуть их — но именно князю, в силу того, что княжеская власть в глазах его подданных, еще язычников, сама по себе обладала сверхъестественной, магической силой[190]. Не случайно низвержение киевских и новгородских кумиров князем Владимиром в 80-е годы X века — как оно описано в летописи — было наполнено глубинным сакральным смыслом (уже не осознаваемым киевским летописцем, писавшим столетие спустя) и опиралось на тысячелетнюю, языческую же, традицию ритуального прощания с «обветшавшими» языческими божествами{253}.
