По свидетельству более поздних источников, патриарх, благословив вместе с освященным собором княгиню, передал ей и необходимую для богослужения утварь: «одарил ее довольно, даровал же ей… и святые иконы… и святые книги, и прочие священные вещи»^{241}.

В свою очередь, княгиня, как мы уже знаем, сделала богатый вклад в константинопольский собор Святой Софии. Антоний Новгородский так описывал «блюдо великое золотое служебное Ольги Русской», которое хранилось в «малом алтаре», то есть сосудохранилище, Софийского собора: «В блюде же Ольгином — драгоценный камень, и на том камне изображен Христос, и от Христа емлют печати люди на всякое добро. Поверху же у того блюда все украшено жемчугом (в отдельных списках: «драгим бисером». — А.К.)»[186]. Полагают, что это то самое драгоценное блюдо, на котором княгине были поднесены 500 милиарииев в день первого приема у императора 9 сентября^{242}. Это не исключено, однако вовсе не обязательно: Ольга могла привести это блюдо из Киева (куда оно, в свою очередь, могло попасть в качестве военного трофея после одной из войн)^{243} или заказать его в Константинополе специально для вклада в Святую Софию, благо времени для этого у нее оказалось предостаточно.

…Была уже вторая половина октября, когда княгиня с сопровождавшими ее лицами наконец отправилась в обратный путь. Такая задержка с возвращением домой выглядит чем-то из ряда вон выходящим в истории русских путешествий в Царьград. Обычно к середине осени русские старались вернуться на родину — и не только потому, что осень — время традиционного княжеского «полюдья». Плавание по Черному морю в это время года было сопряжено с большими опасностями из-за сезонных бурь даже для больших и хорошо оснащенных византийских судов, не говоря уже о легких челнах-«однодеревках» руссов. Опытные итальянские и греческие мореходы еще в XIII—XIV веках и позднее придерживались твердых правил прекращать навигацию в Черном море: венецианцы после середины октября, а греки после дня святого Димитрия (26 октября)^{244}. Так что у Ольги и ее спутников оставалось всего несколько дней на то, чтобы покинуть столицу Империи.

Обратный путь, вероятно, оказался еще более тяжелым, чем путешествие из Киева в Константинополь. Какие испытания выпали на долю княгини и как перенесла она плавание, мы не знаем. Но знаем, что все, к счастью, обошлось. В следующем, 958 году летопись застает Ольгу в Киеве, где она встретила греческих послов, присланных к ней императором Константином.

Этот ответный визит послов императора — своего рода послесловие к путешествию Ольги в Царьград. Мы уже говорили о том, что княгиня крайне нелюбезно обошлась с ними. Византийцы не любили руссов и не особенно скрывали это — но точно так же и на Руси неприязненно относились к грекам и не доверяли им, именуя их «льстивыми», то есть склонными к обману. Такое взаимное недоверие порождало непонимание и нередко приводило к нарушению взятых на себя обязательств. Так получилось и на сей раз.

Греческие ладьи вошли в Почайну — приток Днепра, служивший гаванью для всех, кто прибывал в Киев водным путем. Когда сошедшие на берег послы явились к Ольге, та устроила им встречу, хотя и не такую пышную, как ее собственный прием в зале Магнавры, но тоже торжественную и, вероятно, с участием прочих князей и киевских бояр. Послы передали княгине слова императора Константина: «Много даров дал тебе. Ты ведь говорила мне: как возвращусь на Русь, многие дары пришлю тебе — челядь, воск, и меха, и воинов в помощь». Летописи сохранили слова Ольги, адресованные императору Константину, и слова эти, произнесенные во всеуслышание — и для своих, и для чужих, — свидетельствуют о том, что княгиня не забыла унижения, перенесенного ею в Царьграде, и отнюдь не намеревалась хоть в чем-то признавать превосходство императора над собой. «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, — должны были передать ее ответ послы, — то тогда дам тебе». «И, сказав так, отпустила послов»[187].

Представить себе василевса ромеев, дожидающегося приема у русской княгини на своем корабле в скромной гавани у киевского Подола, довольно трудно. Но у Ольги, очевидно, фантазии на это хватило. Что ж, женщина остается женщиной даже на троне. И даже, если она по праву признается «мудрейшей среди всех человек»…

Гордый ответ Ольги, очевидно, означал разрыв союзнических отношений с Империей. О войне, конечно, речи не шло, но до самой смерти императора Константина никаких сведений о контактах между двумя государствами источники не содержат. И только после того, как на византийский престол в ноябре 959 года взошел сын Константина император Роман II, отношения вроде бы наладились. Во всяком случае, известно, что в походе византийской армии на Крит в 960—961 годах принимали участие русские наемники^{245}. Да и сменивший Романа на престоле император Никифор Фока будет обращаться к киевскому князю Святославу Игоревичу как к своему союзнику, связанному с ним по-прежнему сохраняющим силу союзническим договором.

Книжники XVII столетия разработали оригинальную концепцию «пяти крещений» Руси, из которых лишь пятое, совершенное при князе Владимире, внуке Ольги, сделало Русь православной страной. На долю Ольги выпало «четвертое крещение». («Первым» признавалась проповедь апостола Андрея в Киеве и Новгороде; «вторым» — миссия святых Кирилла и Мефодия, просветителей славян и изобретателей славянской азбуки; «третьим» — Фотиево крещение Руси и учреждение русской епархии при византийском императоре Василии I Македонянине.) «Четвертое крестися Русь в княжение великия княгини Ольги… — писал об этом автор так называемого Мазуринского летописца, — ибо возвратишася от крещения от Константинополя в Киев, многих в России крестила». Однако христианская вера и на этот раз «не укоренишася добре» в Русской земле «ради частых браней от князей поганых». Собственно, во времена Ольги речь шла о «бранях» лишь одного князя, остававшегося в «поганстве», то есть язычестве, — ее собственного сына Святослава: «…Ольга же сына своего Святослава обрати™ в Христову веру не возможе»^{246}.

И это было действительно так. Ольге не удалось крестить ни всю Русь, ни хотя бы своего сына, хотя она пыталась сделать и то, и другое. Но если относительно Святослава ее усилия пропали втуне и сын ее остался убежденным язычником, то в отношении всей Руси ситуация была не столь однозначной. Даже те несколько лет, в течение которых княгиня-христианка пребывала во главе Русского государства, оказали громадное влияние на судьбы страны.

Попытка крещения Руси, предпринятая княгиней Ольгой, — событие исключительной важности. Несомненно, оно заслуживает самого обстоятельного разговора, чему и посвящена настоящая глава. Однако с сожалением приходится констатировать, что мы располагаем очень небольшим числом источников, проливающих свет на эту сторону деятельности святой княгини. Источники эти двоякого рода: во-первых, это известия русских Житий святой Ольги, а во-вторых, показания немецких хроник о ее посольстве к королю Отгону Великому и латинской миссии на Русь.

Начнем с первых.

Киевская летопись почти ничего не рассказывает о просветительской деятельности Ольги по ее возвращении из Царьграда. Все внимание летописца сосредоточено исключительно на ее взаимоотношениях с сыном, который, несмотря на уговоры матери, упорно не желал принимать христианскую веру. «Жила Ольга с сыном своим Святославом, и учила его мать креститься, — читаем в «Повести временных лет», — он же не думал того и в уши принимать; но если кто хотел креститься, то не возбранял тому, но только насмехался над ним (в оригинале: «ругахуся тому». — А.К.), ибо для неверующих вера христианская “юродство есть” (летописец цитирует слова апостола Павла из Первого послания Коринфянам: 1 Кор. 1: 18. — А.К.)». И ниже еще раз о том же: «Часто Ольга говорила ему: “Я, сын мой, познала Бога и радуюсь. Если и ты познаешь [Бога], то тоже возрадуешься!” Он же не внимал тому, отвечая: “Как же я смогу иную веру один принять? А дружина моя над тем смеяться начнет!”… И не послушался матери, соблюдая обычаи языческие… и к тому же еще и гневался на мать».