Из всех драгоценных, золотых и нефритовых украшений, которых у нее в конечном счете накопилось столько, что этому могла позавидовать супруга великого хана, она всегда больше всего дорожила лишь одним. Точно так же и я — правда, я частенько притворялся, что считаю это хламом, и убеждал Ху Шенг его выбросить. Сей предмет не был моим подарком, но входил в число тех умилительных вещиц, которые она принесла с собой, когда впервые пришла ко мне: незамысловатая, самая простая белая фарфоровая курильница. Ху Шенг неизменно возила ее с собой, куда бы мы ни ехали; и повсюду — во дворце, караван-сарае, юрте или на открытом воздухе в лагере — Ху Шенг всегда старалась, чтобы теплый аромат клеверного поля после тихого дождика сопровождал все наши ночи.
Все наши ночи…
Мы были только любовниками, так и не став никогда женатыми людьми. Тем не менее я свято чту тайну брачного ложа и не хочу рассказывать о деталях того, чем мы с ней наедине занимались. Воскрешая в памяти свои интимные отношения с другими женщинами, я рассказывал все без утайки, но я предпочту сохранить в секрете все, что касается Ху Шенг.
Я поделюсь с читателями лишь некоторыми общими наблюдениями анатомического характера. Это не осквернит тайн Ху Шенг, не заставит ее краснеть от стыда, потому что она часто отстаивала мнение, что физически совершенно не отличается от других женщин народа мин и что эти женщины ничем не отличаются от ханьских или от представительниц прочих национальностей, населяющих Катай или Манзи. Хотя лично я так не считал. Сам Хубилай-хан однажды заметил, что женщины мин превосходили других по красоте, а Ху Шенг выделялась даже среди них. Однако когда она настаивала, скромными и просительными жестами уверяя меня, что у нее совершенно обычные внешность и фигура, я благоразумно не возражал: потому что самая красивая женщина — та, которая этого не осознает.
А Ху Шенг была красива во всем. Этого было бы достаточно, чтобы просто описать ее, но я хочу углубиться в детали, чтобы исправить некоторые небольшие недоразумения, которые раньше поддерживал. Я уже упоминал о небольшом пушке волос, которые росли у нее на висках и на задней части шеи; помнится, я еще тогда сказал, что не удивлюсь, если это свидетельствует о том, что у нее избыток волос и в других местах на теле. Едва ли я мог ошибиться больше, ожидая этого. У Ху Шенг совершенно не было волос на ногах и руках, под мышками, даже на «артишоке». Она была в этом месте гладкой и чистой, как шелк, такой была девочка Дорис во времена моей юности. Я совсем не имел ничего против этого — орган, который настолько доступен, требует гораздо большего и пристального внимания, чем покрытый волосами, — но все-таки я мягко расспросил Ху Шенг. Было ли отсутствие волос чертой, присущей лишь ей, а может, она использовала маммум, чтобы достичь этого? Она ответила, что у женщин мин (или хань, или юэ, как и у представительниц других, похожих на них народов) на теле или совсем нет волос, или можно встретить лишь легкий намек на них.
Все тело Ху Шенг было похоже на тело ребенка. Ее бедра были узкими, ягодицы маленькими, как раз такими, чтобы я мог обхватить их руками. Ее груди были тоже маленькими, но прекрасной формы и не такие, как у других. Когда-то давно я вбил себе в голову, что якобы женщины, у которых большие соски и заметный темный ореол вокруг них, более страстные, чем те, у кого они маленькие и бледные. Соски Ху Шенг в сравнении с другими женщинами выглядели миниатюрными, но не настолько, чтобы не соответствовать пропорциям ее грудей, похожих на фарфоровые чашки. Они не были ни темными, ни бледными, а такими же ярко-розовыми, как и ее губы. Это совершенно не указывало на отсутствие способности реагировать, потому что груди Ху Шенг, в отличие от грудей женщин крупнее ее, у которых чувствительны лишь вершины, были чудесно отзывчивы целиком. Как только я начинал ласкать их, «маленькие звездочки» высовывались подобно язычкам. То же самое и ниже. Возможно, потому что там отсутствовали волосы, низ живота и бедра Ху Шенг были чувствительны везде. Стоило приласкать ее там, и из скромной девичьей расселины медленно поднимался ее розовый и миленький «мотылек между лепестками», более заметный и притягательный из-за отсутствия там волос.
Я так и не узнал, была ли Ху Шенг девственницей, когда впервые пришла ко мне, и воздержался от расспросов на эту тему. Одна из причин, почему я не мог это определить, заключалась в том, что она была целомудренной все время: чуть позже я объясню, что это значит. Другая причина состояла в том, что — как она сказала мне — ее соотечественницы не выходят замуж, будучи девственны. Их с детства приучают к мытью, и позже они моются несколько раз в день — с помощью изысканных жидкостей, приготовленных из сока цветов, — не только снаружи, но и внутри тоже. Их брезгливость распространяется гораздо дальше, чем у самых цивилизованных, утонченных, благородных венецианских дам (по крайней мере, так было, пока я не навязал этот обычай и к нему не привыкли женщины в моей собственной венецианской семье). Одним из результатов этого тщательного мытья было то, что девственная плева у девочки постепенно безболезненно расширялась и загибалась так, словно ее и не существовало. Поэтому она приходила на брачное ложе, не страшась первого проникновения, и не испытывала ни малейшей боли, когда это происходило. В результате народы Катая и Манзи не придают такого значения, как другие, пятнам на простынях, которые являются свидетельством невинности.
Кстати, раз уж речь зашла о других народах, позвольте мне заметить, что мужчины в мусульманских странах хранят, словно сокровище, подобную веру. Они верят в то, что, когда умрут, они отправятся на Небеса, которые называют Джанет, и будут развлекаться там всю вечность напролет в гаремах с небесными женщинами, которых называют гуриями. Среди многочисленных достоинств гурий есть и способность оставаться все время девственными. Мужчины-буддисты верят в существование подобных женщин-девадаси, которыми они станут наслаждаться в своей небесной Чистой Земле между жизнями. Я не знаю, где именно в загробном мире существуют такие сверхъестественные женщины, но могу торжественно заявить: женщины народа мин прямо здесь, на земле, обладают удивительной способностью никогда не становиться дряблыми и мягкими в интимных местах. Или, по крайней мере, такой особенностью отличалась Ху Шенг.
Ее отверстие, во всяком случае, не было совсем маленьким, как у ребенка — робкая милая расщелина, — но внутри оно было волнующе тесным и умело крепко сжиматься. А еще, будучи зрелым, оно не было постоянно сжато, а время от времени пульсировало по всей длине. Ее миниатюрность была восхитительной, и, помимо всего прочего, я каждый раз погружался в Ху Шенг, словно это было впервые. Она была и гурия и девадаси: все время оставалась девственной.
Некоторые из ее анатомических особенностей я узнал в первую же ночь, которую мы провели вместе, и даже еще до того, как занялись любовью. О первом своем соединении с Ху Шенг я должен сказать еще, что это не я брал Ху Шенг, а она отдавалась мне. Я твердо придерживался своего намерения не приставать к девушке и не давить на нее, а вместо этого ухаживать за ней со всей изысканной обходительностью и демонстрировать ей всю присущую менестрелю цветистость и любовь к даме, которая выше его, занимающего скромное положение. В ту пору я игнорировал всех остальных женщин и не отвлекался ни на что другое, проводя по возможности все время с Ху Шенг или поблизости от нее; она тогда спала в моих покоях, но всегда отдельно. Что привлекло девушку, обратило ее внимание на меня и в конце концов завоевало ее, я не знаю, но зато знаю, когда это произошло. Это случилось в тот день, когда Ху Шенг показала мне в Павильоне Флейты, как можно почувствовать музыку, а не услышать ее. В ту ночь она впервые принесла в мои покои курильницу с благовониями, поставила ее рядом с моей кроватью, легла в мою постель и позволила мне тогда… Она позволила мне снова почувствовать музыку, услышать ее, увидеть и попробовать (и еще ощутить ее запах, этот сладкий аромат теплого клевера после тихого дождя).
