Очень уж не любят ребята копаться на даче в грядках. Вот и написали песню. Так и называется — «Садово-огородные маньяки».

Тот парень протолкался мимо меня к расписанию, оттянул обшлаг толстовки, глянул на часы (я еще удивился — часы были женские) и, уже разворачиваясь к кассе, задел меня по запястью.

И я «взял».

Я словно с разбегу налетел на невидимую стену. Вал, дикий вал эмоций, обрушился и захлестнул меня с головой. Я поперхнулся песней, закрыл глаза, до боли сжал кулаки. Сначала я «взял» время. Сегодня. Вечер. Она очень не любила эту электричку. Предпоследнюю. Здесь с нее почти никто не сходил, не то, что со следующей, в 2:13, на которой возвращались из Москвы полуночные гуляки, — ведь как раз под нее приходит последний автобус. А эта шла без остановок, почти пустая — пустой вагон, пустой. пропахший сигаретным дымом, тамбур. Подтертая надпись «Не. слоняться» в последний раз покачнулись перед глазами, и она юркнула в шипение расползающихся створок.

Вот теперь я «взял» место. Станция «Узловая». Вторая платформа, начало, метров триста на северо-запад.

Она очень спешила почти бежала. Всего-то надо пройти через лесополосу метров пятьсот, а там — светлый пятачок привокзального «Бродвея» кубик павильона игровых автоматов, ночной магазин, палатки… Под ногами шуршала опавшая хвоя с высаженных перед платформами елей, бесчисленные бумажные упаковки, разломанные пластиковые стаканчики. Один раз она чуть не споткнулась об корень, хотя, кажется, эту дорогу знала, как свои пять пальцев.

Тихо, шепотом, она выругалась на никчемную корягу, на себя, на администрацию, которая уже год не может, наконец, заасфальтировать дорожку. Раздражение почти вытеснило из нее страх. Но скорость она так и не сбавила.

Просто очень торопилась выйти на свет.

Как мотылек.

Потому, наверное, его шаги она так и не услышала. Его выдало дыхание — хриплое, прерывистое.

Она вздрогнула, попыталась обернуться, но в этот момент он со всей силы ударил ее в затылок тяжелым гаечным ключом.

Страх, панический ужас настигнутой жертвы, мешался с недоумением, уходящим раздражением и легкой надеждой: может, все же пронесет и ничего, совсем ничего не случится… И уже через мгновение после удара — гаснущая мысль: а как же баба Катя? Я к ней сегодня обещала зайти… Потом темнота и бесконечная, бездонная пустота, метнувшаяся словно льстивый щенок, норовя лизнуть шершавым языком. СЛИЗАТЬ навсегда.

Нет, он был не маньяк. Он даже не посмотрел ей в лицо, и я так и не узнал, сколько ей лет. Сноровисто обыскал карманы, порылся в сумке, он что-то такое сделал с ее ушами и, рассовав добычу по карманам, почти спокойным шагом повернул назад в темноту, прочь от светлого пятна Бродвея.

Я вздрогнул. Сережки. Он сорвал с нее сережки.

Домой я не поехал. Перешел пути по грохочущему деревянному настилу прямо под носом у электрички, поднялся на другую платформу.

Щиток «от Москвы» висел косо, пузырился пятнами проржавевшего сквозь краску металла.

Наверное, милицейские сводки «Узловой» могли бы многое рассказать о его прошлых делах. Только я не пошел в отделение. Незачем. Сидит в нем усталый, замороченный опер с лейтенантскими погонами, который, небось, и спит в своем кабинете с обшарпанными стенами и светлым пятном на месте, где когда-то давно висел Железный Феликс.

И что я ему скажу?

Он даже «скорую» вызывать не будет, просто пошлет. Далеко и надолго.

До вечера я просидел в том самом павильоне игровых автоматов, методично просаживая оставшиеся с посиделок деньги. По-моему я стал у хозяина любимым клиентом. Ненадолго, правда. На четвертом часу третий от входа автомат замигал разноцветными огнями и сыпанул в поддон целую горсть жетонов.

Хозяин, худощавый южанин средних лет. нацелил на меня неизменно горбатый нос, кисло кивнул и расплатился. После чего также кисло сказал:

— Слушай, дарагой, ты больше здэсь не будэш играть, да?

Намек был ясен. Я вздохнул, принимая деньги, слегка коснулся руки хозяина. Ничего. Он был пуст.

— Удачи.

Он скривился, неопределенно мотнул головой.

Ждать оставалось еще пять часов. Я купил в киоске аляповатый журнал для европеизированных домохозяек, подыскал не слишком заплеванную скамейку и погрузился с головой в таинство перепланировки пяти-, семи- и десятикомнатных квартир.

Странно, но он тоже пришел заранее. Я увидел его часов в двенадцать — парень приближался со стороны пустыря, что тянулся прямо за станцией. Он обошел площадь кругом, долго торчал перед дверью ночного магазина, но так и не вошел.

Пришла электричка в 0:32. Он дернулся было к тропинке, но народу с поезда сошло немало — человек двадцать, организованной толпой они ломились сквозь злополучный ельник к остановке, где нетерпеливо пофыркивал мотором старенький «пазик» с картонной табличкой «до Городка».

Значит, она будет случайной жертвой. Он ждет не именно ее, а просто припозднившегося пассажира.

В 1:09 поезд прошел мимо — здесь он останавливался только по выходным.

1:24. На платформу сошло всего трое, но он не рискнул. Много.

Я шел за ним на небольшом отдалении. Он что-то чуял, но меня не замечал, просто нервно оглядывался, вздрагивал. Пэ-гэшники на пару минут загнали его в щель и тут далеко, километрах в трех, прогудела электричка. Он заторопился. Я старался не отстать.

Он залез под настил платформы и затаился там. Нервно, буквально в две затяжки, выкурил сигарету — красная точка тлела в воздухе минуты полторы, не больше.

Загудели рельсы, темно-зеленая, почти черная в темноте железная гусеница зашипела и остановилась. На платформе ежилась одинокая фигура.

Я все никак не мог выбрать момент.

А она уже вышла на тропу, зашуршала под ногами хвоя, бумага, пластик… Пробежала мимо меня, чуть впереди споткнулась о тот самый корень.

И тут меня осенило.

Когда он широким, размашистым шагом проходил мимо, я просто подставил ему подножку и для надежности направил его головой в старую могучую ель. Он грузно осел, бесформенной массой повалился в темноту.

Конечно, она обернулась на шум. Теперь я мог видеть ее лицо, лет тридцать, не меньше, но за собой следит, ухоженная кожа… Выглядит моложе. Интересно, как ее зовут?

Она увидела меня. Вздрогнула, выкрикнула что-то и, инстинктивно отмахнувшись тяжелой сумкой, побежала.

Молодец.

Я быстро обыскал его. Документов нет. Гаечный ключ на месте — чудная улика.

А вот этого я не ждал…

Сзади за поясом у него торчал «Макаров», по весу — боевой или газовый. Не игрушка и не пугач. Лучше некуда. Даже если ментам не удастся раскрутить его на остальные нападения с гаечным ключом, даже при наличии хорошего адвоката, за незаконное ношение он присядет все равно.

Трубку в отделении долго не брали. Наконец, жесткий голос без всякого выражения произнес:

— Милиция.

— Только что на тропинке от платформы к площади кто-то пытался напасть на женщину! — захлебываясь, доложил я. У собеседника проснулся интерес:

— Кто говорит?

Угу. Сейчас скажу.

— Я видел, как она отмахнулась сумкой и выскочила из ельника, будто ошпаренная… По-моему она его задела..

— Кто говорит?

Я закрыл мобильник, где-то вдали уже завывала сирена. Быстро работают. Или это тот патруль развернули?

Как там у классика: «мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Пора.

Выспаться бы. Завтра ночью еще те трое, в переходе.

— Вай. красавица, куда так спэшиш, а?

Один отлип от стены, перегородил проход к лестнице и вроде бы шутливо раскинул руки в стороны. Второй аккуратно, двумя пальцами ухватил Иришу за ремешок сумочки.

— Зачем спэшиш? Бэжиш, ничего нэ замэчаеш…

— Извините, — Ириша попыталась освободиться, потянула за ремень. — Мне домой надо.