Так начинается процедура представления. Валерочка, лишенный языка и, следовательно, права слова, исподлобья уставился на Пам. Она отвечает невозмутимым взглядом из-под сени петушьего пера. Джим деликатен и мягок. Мистер Пайн шутит слишком резко, чтобы выглядеть вполне уверенно – что ж, он наконец в России, и это впервые в жизни. Пат вытирает слезы волнения. Мэй тоже.

Погрузка и рассаживание занимают время. Вурлаков сквозь зубы отдает приказания. А Ричард отводит меня в сторону. Я прислоняюсь к стене. Она холодная. Шумят турбины, и видно, как, опираясь на прозрачный воздух, приземляются и взлетают серебристые сигары с крыльями.

- I knew it, Anna. I just somehow knew it, all the way. That is the reason I could seem to you too sure… Too simple, probably. I tried to assure myself it was possible – but I really knew it could not be. I suffered so… I tried to hope – until the last moment. Well, that is that. It’s me who is to blame, not you, dearest. I quite understand. So you should not worry much. Be happy here – or try to be… My wild Russian love, my dream, my elf… I hoped it would somehow come true. Somehow… Well, it hasn’t. Anyway…We shall hunt together, shan’t we? ²

Прижимаясь лопатками к холодной стене, я заставляю себя внимательно слушать. Беспощадна женщина, влюбленная в другого. Да, неловко, да, стыдно, - не более. Только бы скорее отделаться. Скорее бы они все уехали. Вот и завтра еще целый день… А эта охота – какое счастье, какое веселье – если б только без них... Валентину еще можно было бы взять, да и то… Кстати, где она? Нет, надо сосредоточиться. Вдруг да получится, как говорит Ричард? Чем черт не шутит?

Божественный профиль Беаты четко впечатан в рамку окна ее красного «гольфа». И Ричард послушно, безучастно садится рядом. Все по плану. Лишнее такси с багажом пристраивается в хвост двум нашим машинам. Впереди на белом жигуле Варлаков. За ним рулит Валентина. Ричард молча смотрит перед собой. Мэй, щебеча и наслаждаясь, курит свои «Silk Cut».

Гуманитарную помощь русским борзым от Кеннел-клуба решили завезти сразу в питомник: в мою квартиру она бы не влезла. За черными прутьями кованых ворот, под темной листвой рябин с почти вызревшей ягодой взлаивали и подскуливали борзые, перебирая ногами, как балерины.

Все вышли, и, пока не подоспели Тариковы помощники, – а они никогда не отличались особой расторопностью, - мы наблюдали и балет борзых, и танец англичан по эту сторону забора. Ритуальные пляски сопровождались возгласами восторга и буйной жестикуляцией. Мэй выступала в роли первопроходца и поясняла, где какие собаки, называя клички. С той зимы она все помнила четко – что ж, глаз заводчика!

Пока выгружали помощь, отпирали и запирали ворота, Ричард тихо стоял у забора, глядя сквозь прутья в глубь сада. Вечерело. Солнце не торопясь скатывалось за биофак по нежному золотисто-розовому небу, и в недвижном воздухе разливалась неизъяснимая сладость. В тишине время от времени падало с дерева яблоко. Над вершинами дендрария пронесся тетеревятник. Наступал час его охоты на ворон. Скоро сумерки. Краем глаза я видела, как к Ричарду подходит Валентина. Вот они вместе идут к машине, и Беата, кажется, снова сажает его на переднее сиденье. Да! И занимает водительское кресло. Что ж, пора и мне проститься с райским садом – до утра. До завтра. На рассвете русские борзятники соединятся тут с английскими, отсюда охота выедет в поля. Я повернулась к машине. За спиной гулко стукнуло об асфальт упавшее яблоко.

Дверь в квартиру распахнул Тарик – чистый и благостный. Его мощный торс обтягивала новая майка, нежно-голубая, словно конверт новорожденного мужского пола. Майка была коротковата, и Тариэл Варламыч все одергивал край, с непомерной силой зажимая его между громадными пальцами.

- Привет, - сказала я. – А где Сиверков?

- Э-э-э… - отвечал Тарик. – М-м-м…

- Где Сиверков??

- Он это… Он, Анюта, за пивом пошел. За пивом мужик вышел, понимаешь?

- Тарь, не шути. Я серьезно спрашиваю.

- Ну я и отвечаю. За пивом. – И Тарик, смущаясь своего роста и веса, снова потянул книзу подол голубой майки, но Мэй уже повисла у него на шее.

- Ну-ну, - успокаивал он, - ну, здравствуй, здравствуй…

Мэй сама взялась знакомить его со всеми, Валентина стала рассаживать гостей, а я быстро прошла в другую комнату. Туда, где у окна стоял мой диван. Пахло медом и осенью. На туркменском ковре у стены лежало яблоко. На письменном столе белели листы бумаги, темнела горка ключей. Записки не было.

За моей спиной скрипнула дверь. Я обернулась.

На пороге стоял Вурлаков. Его рот растягивала улыбка, приятная, как оскал вскрытой консервной банки.

- Ну чтэ-э-э?, - донеслось от двери. – Где сам-то?

- Не понимаю, о ком ты, - сказала я. – Хочешь яблоко? На!

- Не надо, не угрызу, - ответствовал чудо-дрессировщик. – Я зубы делаю. У меня щас зелени – завались.

- Поздравляю.

- Что не спросишь – откуда? Неинтересно?

- Интересно, зачем тебе тогда Пат. И Гриб.

- Да так. Денег мало не бывает. А воще-то я занят.

- Не сомневаюсь.

- Вот это правильно. И не сомневайся. Слыхала, что ль?

- Что?

- Что я теперь у одного мужика собачку личную дрессирую? Для дома, для семьи?

- Нет.

- А у кого, знаешь? Сказать?

- Не обязательно. – Я двинулась к двери. Пора было к гостям. – У акулы так называемого бизнеса? Или так называемого пера? Или, может, так называемого экрана? – Вурлаков загораживал проход, и я остановилась.

- Не-а, - обрадовался Валера, и консервная банка разинулась еще шире, - не угадала! Забирай выше!

- Ну, куда уж выше?

- Совсем, совсем высоко. Но пока по Москве, правда. А потом – чем черт не шутит?

- Ну что, депутата охмурил?

- Сказал – забирай выше, - рассердился Вурлаков. – Кто у нас по Москве главный?

- Nomina sunt odiosa ¹, - сказала я, чтобы отвязаться. – Еще раз поздравляю. Может, зубы доделаешь.

- Зубы, - ухмыльнулся Валера, и глаза его из-под валика надбровных дуг сверкнули. – Зубы! Скажешь тоже! Мне землю под кинологический центр в Лосинке выделяют. Я вообще скоро главным в Москве по собакам буду. Вот когда все попадают-то!

Я вздохнула. Ах, давно ли в кухне у меня было писано: «Группа русских ученых…»!

- Анюта, поди, что скажу, - позвал из-за двери Тарик.

- Ну? – я миновала Валеру, выскочила в коридор и захлопнула дрессировщика в комнате. – Ну!

- Да он, понимаешь… Ну, как бы это сказать… Говорит, англичашки эти… Не привык, говорит, я. Английским не владею.

- А ты что, владеешь? – вне себя от ярости крикнула я. – Ты же остался! Да что я говорю, остался – приехал специально, вымылся вот, с Мэй чирикаешь- уж я не знаю, на каком языке. Что ему-то стоит! Он ведь говорит по-английски. И ведь обещал! И на охоту обещал завтра!

- Да ты остынь, остынь. Не гони волну. Может, вернется. Уж коли обещал-то!

- Ну, пойдем, - сказала я. – Пойдем, что уж теперь.

И еще из коридора увидела: Беата уже в роли - привычно принимает знаки внимания. О, женщины! Вам имя – вероломство… То-то мне еще в Смоленске показалось, что она оживает в неведомой мне ипостаси. А кошка? Ведь кошке полгода в карантине придется сидеть, чтобы въехать на Британские острова. Об этом она подумала? Нет, куда там… Мне стало горько. Отвернувшись, чтобы смахнуть с глаз щиплющую пелену, я поймала пристальный взгляд. Джим смотрел с сожалением, и ясно было, что это заинтересованный наблюдатель. Я села с ним рядом, да и места другого не было: Тарик еле успевал поворачиваться от Мэй к Пам, от Пам к Пат, от Пат к мистеру Пайнну – точь в точь медведь, на которого насели лайки. Ричард пил водку по-русски, легко обходясь без всякого льда и не без удовольствия разглядывая Беату. Вероломная и высокородная красавица спокойно демонстрировала безупречный бюст и профиль. И подливала водку. Вряд ли тебе удастся износить хоть пару башмаков, дорогая, - подумала я.

- Well, dear, - сочувственно сказал Джим, когда водки было выпито столько, что даже мне, такой равнодушной, стало ясно, что забыться хочу не только я, и не только Ричард, и даже не только Мэй, - well, exuse me, but it seems that you won't need the papers any more… Am I right? ¹– и посмотрел мне в глаза своим теплым темным взглядом.