‑ Любовь? Ты не знаешь, о чем говоришь! Мера любви – то, что ты готов отдать за нее. Существовал ли человек, ради которого ты принес себя в жертву?

‑ Я любил Хизуран.

‑ Любил? Ты просто сношался с нею.

‑ Я сделал это ради тебя.

‑ Ради миссии.

‑Да, и ради нашей миссии, которую ты предал.

На Крите его свалила лихорадка. Заботливый уход орденского брата помог ему не умереть. Когда силы наконец вернулись к нему, он смог сесть на корабль, отправляющийся в Нарбонну. Восемь недель были вычеркнуты из жизни, пятьдесят бесценных дней преимущества перед его преследователями. Возможно, они уже ожидали его в тамплиерской гавани Нарбонны. Он решил сойти на берег пораньше, у места впадения Роны в Гаронну.

В бурю, под проливным дождем Орландо прибыл в Арль, На барже он отправился по пенящемуся потоку, втиснувшись между мешками с серным порошком и солью. В аббатствах тамплиеров Авиньона, Ви‑вьера, Валенса и Лиона он ночевал, менял платье и садился на другие суда.

Леса Бургундии пересек он в обществе длинного каравана купцов из Нормандии.

Когда они достигли Сены возле Шатильона, им впервые овладело чувство, что он снова дома.

Сена! Он зачерпнул руками воду и выпил ее, будто это было вино.

Неописуемая радость наполнила его. Если бы Адриан мог его видеть! Почему брат не справился? Разве не он был всегда сильнее? Почему он принял жертвенную смерть как ассасин? Неужели только потому, что недостаточно глубоко проник в их тайны? И все же, как мог он так безнадежно поддаться смертельному соблазну?

Возможно, Адриан поверил в фальшивый рай, потому что хотел, чтобы рай существовал на самом деле. Почему неизлечимо больной верит в свое выздоровление?

‑ Есть вопросы, которые не стоит задавать, – сказал голос Адриана в ничейной стране между сном и явью.

‑ Иные вопросы остаются открытыми только потому, что мы боимся ответов.

Порой Орландо нащупывал конверт, который носил на груди, не распечатав. Тогда он спрашивал себя, не написано ли в письме нечто иное, нежели то, что пугало его.

Когда Орландо проснулся, солнце светило ему в лицо. Он лежал в узкой келье на нарах.

«Где я?» – подумал, он.

Ему потребовалось время, чтобы упорядочить картины воспоминаний: из последних сил он достиг аббатства Сен Жермен‑де‑Пре. Его руки и ноги ныли от усталости.

‑ Ты, должно быть, проголодался, как медведь, который проснулся от зимней спячки, – рассмеялся брат Арманд, который вошел в келью без стука. – Ты проспал два дня и две ночи.

‑ О боже, мне нужно идти дальше!

‑ Мы сообщили Ордену в Париже о твоем возвращении. Тебя ожидают завтра вечером до закрытия городских ворот. Если ты чувствуешь себя достаточно окрепшим, я велю оседлать для тебя коня.

Лето, солнце, высокие, покрытые светлой листвой деревья вдоль реки, в которой отражались белые облака. Бесконечно огромное августовское небо над верхней долиной Сены.

Одинокий всадник гонит коня по песчаной дороге вдоль берега, гонит его на север. После долгого, утомительного путешествия, почти достигнув цели, измученный, он не дает себе отдыха, из последних сил стремясь приблизить конец испытания. И конь скачет так легко, как будто предчувствует, что их отделяет от Парижа только один день пути. Или дело тут в том, что человек разговаривает с ним?

‑ Я выполнил мою миссию!

Я отправился в путь, чтобы преодолеть невозможное, и с победой возвращаюсь назад. Какое приключение!

Я открыл тайну ассасинов! Я разоблачил их!

Их превосходство стоит не на численности и не на силе веры, а на обмане с помощью наркотиков и плотского соблазна Каким жалким фарсом оказался этот фальшивый рай, этот бордель для подростков, с его лачугами, сорняками и изуродованными гуриями, мясом наживки в капкане для обманутых дураков! Старец Горы – изолгавшийся соблазнитель!

Весь груз, казалось, свалился с него точно гора с плеч. После напряжения последних недель он чувствовал себя свободным, словно охотничий сокол, выпущенный в небо.

Никогда он не понимал истории о блудном сыне, которого отец возлюбил после его возвращения больше, чем других детей, которые оставались дома. Лишь теперь он осознал: уйти и вернуться труднее, чем оставаться на месте.

В конце миссии для Орландо потерял значение когда‑то столь важный вопрос: что заставило Адриана убить герцога Кельгеймского? Действительно ли это было так важно?

«Не хватило малого – и я сам заколол бы того, кто считал меня своим кровным братом. Жизнь полна загадок. Мы – актеры в игре, правила которой не знаем», – так он разговаривал с собой.

Сайда как‑то сказала «Мера любви – то, что ты готов отдать за нее». Адриан был готов отдать все, даже свою жизнь. Завоевать Хизуран он мог только став ассасином. Он испытал истинную любовь. Был только один‑единственный путь воплотить мечту.

Разве существует большее доказательство любви, чем самопожертвование? Есть ли большее счастье, чем умереть за любимую? Хизуран была ключом к загадочному поведению Адриана. Адриан сделал это ради нее. И когда прозвучал вопрос: «Кто из вас убьет герцога?», он шагнул вперед и положил руку на грудь. Герцог, который разрушил жизнь Хизуран. Какой огромной была его ненависть к палачам Хизуран! Разве он напрасно убил лекаря и его учеников в Александрии?

Был ли Адриан действительно смертником, тем, кто хотел умереть? Не клялся ли он Хизуран: «Я вернусь»? Адриан был не из тех, кто легко раздает обещания. Нет, он сделал это с намерением вернуться. Но почему он не боролся? Почему он не защищался от слуг герцога? Адриан был превосходным фехтовальщиком.

В какой‑то момент Орландо осознал правду:

Вероломный по отношению к Богу, Ордену и совести, Адриан не мог и не хотел жить дальше. Он должен был умереть! И он должен был вернуться. Но как? Существовал только один ответ: Орландо! Вот кто должен был сдержать его обещание!

Адриан должен был быть очень уверен в своем деле: «Я знаю, брат, ты придешь и прочтешь это письмо. Разве мы не шли одним и тем же путем», – поведал он ему в своем первом послании. Орландо с замешательством осознал:

‑ Я с самого начала был частью его плана!

Далеко вдали над полями зреющего хлеба вздымались башни Парижа. Орландо придержал коня, застыв неподвижно, чтобы восстановить в памяти знакомую картину. Какой вид!

Громко и четко он сказал себе, и это прозвучало торжественно:

‑ Non sum qualis eram. Я больше не тот, кем я был. И все же я остался верен себе. In fide salus. Святость – в верности!

За милю до города он увидел их. Они скакали ему навстречу. Он узнал их уже издалека. Белые плащи с красным крестом развевались на вечернем ветру.

Не Доменик ли из Арагона? А там – Фердинанд ле Форт! Он узнал старого Жирака. Орландо издал радостный крик и пришпорил коня. Как хлопающее на ветру знамя, летел он навстречу им, под град сверкающих сабельных ударов.

И снова взлетели игристые струи фонтанов в саду Аламута, закружился снег и вспорхнули лепестки цветов вишни, захлопали крылья голубки, разметались девичьи волосы.

Хизуран! Он умер с той же улыбкой, с которой погиб Адриан. Прежде чем волны сомкнулись над ним, он внял словам старого Хасима:

Вода, что несет корабль,

та же, что поглотит его.

Падая, он слился воедино со своим другим «я». Они снова были одним и тем же, как в начале их телесного существования, в момент зачатия, прежде

чем первое деление материнской клетки жестоко разделило их.

Одна душа в двух телах, два пути к единой цели.

Свершилось.

Адриан!

Он нашелся!

В ту же ночь грозовые тучи разразились над Парижем бурей. Магистр тамплиеров в Париже сжег письмо, на котором была печать Старца Горы. Там было написано:

Пьеру де Монтегю

от Хасана ибн Саббаха

Привет Вам! Четыре лета назад Вы послали к нам

Вашего лучшего воина Креста, чтобы мы испытали

его, как испытывают золото. Он вернулся к Вам асса‑