‑ Нет, скорее похоже на укусы… следы укусов вампира или когтей дьявола.

Мужчины перекрестились.

‑ Вы знаете его? – спросили стражники.

‑ Боже упаси нас от этого, – ответил Доменик, юный рыцарь Храма.

Когда они возвратились на постоялый двор, он сказал:

‑Я узнал его сразу. Клеймо Бафомета под волосами на затылке…

‑ Я тоже это видел. Нет сомнений.

‑ Но странные рубцы на шее… что они должны означать? Их нанесли раньше, чем он умер. Они уже зарубцевались. Я раньше не видел ничего подобного.

‑ Боже мой, как и никто из нас. Может ли такое быть? Это невозможно.

‑ Stultorum plena sunt omnia. Мир полон безумия.

* * *

В дне езды от Парижа, в твердыне тамплиеров Жизор, Fratres capellani, духовные братья ордена, закончили утреннюю мессу во имя Божье. Fratres mili‑tes, тамплиеры, которые главным образом были обучены ратному искусству, оседлали в стойлах коней для легкой атаки, с которой начинались ежедневные военные занятия. Fratres servientes, «братья служащие» – ремесленники, уже с восходом солнца были за работой, пользуясь сухой погодой. На крыше трапезной стучали плотники. Строители разводили известковый раствор для новых покоев кастеляна. Из кузницы доносились звонкие удары молота.

В нижних садах монастыря между лесом и рыбным прудом Орландо занимался тем, что уничтожал нору хомяка. Он стирал со лба пот, пока его юный помощник копал дальше. Вдруг тот закричал:

‑ Ой, смотрите, смотрите! Мы нашли его склад! Земля была разрыта, и внизу открылось полое

пространство. Орландо встал на колени, чтобы руками выгрести глинистую землю, и оттуда потекли золотые зерна.

‑ Только посмотри! – воскликнул Орландо. – Он собрал и сохранил во сто раз больше своего веса, без серпа, без мешка и без телеги. Никакой крестьянин не способен на такое. Эти зерна лежат здесь под землей уже почти полгода и до сих пор не проросли и не сгнили. Как же это ему удается? Если бы мы разузнали, как он это делает, то нам бы не понадобились ни амбары, ни сараи.

Они наполнили четыре мешка пшеницей.

‑ Но достижения хомяка – ничто по сравнению с уменьями сойки, – продолжал Орландо. – Она собирает буковые орешки. Их во сто тысяч раз больше. Сойка прячет добычу по бесчисленным дуплам, а после находит их снова почти все, равно как и маленькая болотная синичка, которая замечает тысячи тайников. Но непревзойденным мастером хранения все же остается крот. Он собирает целую уйму дождевых червей в своей кладовой под землей, рядом с норкой, где зимует. Он откусывает им голову. Это не убивает червей, но они не могут уползти обратно. Поэтому всю зиму у крота есть рядом с постелью свежее мясо. Те черви, которых он не съел, весной врываются в землю, потому что за зиму у них отрастает голова. Ни один червячок таким образом не пропадает. Fascina‑tio nugacitatis. В природе все достойно восхищения.

‑ Мне кажется, что нас кто‑то зовет, – сказал юноша.

Наверху холма, у монастырской стены стоял брат Бернхард. Он махал им руками. Орландо разобрал только: «Гемини… к Магистру…»

Пьер де Монтегю, Магистр храмовников в Париже, стоял возле одного из высоких окон своего приорства и смотрел вниз на крытую галерею двора, под сводами которой собрались рыцари Храма. Их белые плащи с красным крестом на левом плече развевались на ветру. Магистр спросил своего секретаря, который чистил перья за конторкой: – Гемини уже прибыл?

Орландо и Адриан Падуанский были близнецами. Так как братьев никто не мог различить, то их звали попросту Гемини – близнецы.

Открылась высокая дверь. В покои вошел мужчина, высокий и худой, на вид около тридцати лет. У него были щетинистые волосы, как у ежа. Широкая борода обрамляла его лицо. Он выжидательно остановился в темном проеме двери. Своеобразное сочетание крестьянской грубости и ранимой чувствительности, тип, который встречается порой среди лошадей и собак при смешении благородной и дикой кровей. Чувственные губы и ноздри служили удивительным контрастом широкому подбородку и роскошным зубам хищника. Подвижные голубые глаза глядели удивительно живо, как у молодого зверька. Вообще в нем угадывалась какая‑то внутренняя связь с животными. Вероятно, это объяснялось тем, что он, как и большинство четвероногих, родился не один. С момента зачатия он созревал, подобно щенкам одного помета, рядом с другой жизнью, сходной с ним по плоти и духу. Общение со своим вторым «я» еще до рождения открыло ему доступ к мирам, которые закрыты для других. Эти два «я» могли беседовать друг с другом, не произнося ни слова, – дар, общий как для зверей одной стаи, так и для пчел одного роя.

Кто его не знал, мог легко принять за флегматика. Он двигался с мощным спокойствием медведя. У него было такое же отношение к своему телу, какое свойственно домашней кошке. Инстинктивно он знал, что может положиться на него в трудный момент, и сохранял состояние раскованного спокойствия, характерное для естественной формы бытия.

‑ Присядь, брат Орландо, мне нужно поговорить с тобой, – произнес магистр. – Уже прошло три лета с тех пор, как мы послали твоего брата с тайной миссией в Персию. Он должен был вернуться самое позднее до Chilligani. Но его нет.

‑ Путь долог и полон опасностей.

‑ Ему известны все. Он – один из лучших наших людей. Но он задерживается уже на восемь месяцев. Утебя есть объяснения этому?

‑ Как я могу знать…

‑ Говорят, близнецы связаны друг с другом как единое целое. Расскажи мне о твоей другой половине. Что за человек Адриан?

‑ Вы знаете его.

‑ Да кто же знает людей! Tempora mutantur et homines in illis. Времена меняются, а с ними изменяется и человек. Расскажи мне об Адриане.

‑ Он – как я.

‑Тогда расскажи мне о себе. Нет, расскажи мне о той, что родила вас, о твоей матери.

‑ Мы не были рождены. Нас достали из плоти умирающей. Она не пережила родов.

‑ А ее супруг, твой отец?

‑ Она не была супругой нашего отца. Она была его возлюбленной. Мы, их сыновья, внебрачные дети, лишенные титула и наследства. Магистр прервал его жестом:

‑ Быть внебрачным ребенком означает иметь мать, наделенную столь удивительными свойствами характера, что ее полюбил человек благородного происхождения ради нее самой, а не из каких‑либо соображений брачной политики, как это часто случается со многими знатными матерями. Наверняка она была прекрасна.

‑ По воспоминаниям, которые сохранил наш отец, она была стройной, с прелестным лицом. Это была арагонка с арабской кровью в жилах.

‑ А твой отец?

‑ Он погиб в битве при Лас‑Навас‑де‑Толоса. Стрела альмохада пронзила оба его бедра. Намертво прикованный к своему коню, он истек кровью, так и не упав на землю. Он умер прямо, как дерево.

‑ Он ненавидел сарацин?

‑ Он воевал в войске христианского королевства, чтобы освободить Иберийский полуостров от мусульман, но он изучал их язык, читал их книги, любил арабскую лирику и образ жизни.

Он был как охотник, который одновременно и любит и ненавидит свою добычу.

В своей последней воле он распорядился, чтобы его сыновьям, прежде всего, преподавали арабский язык.

‑ Так он любил сарацин?

‑ «Et verba et arma vulnerant» – его девиз. «Слова поражают как оружие», и кто владеет своим оружием, владеет своим врагом. Знание языка – знание оружия.

‑ Вас воспитали при дворе Альфонса Восьмого.

‑ Нас учили всему, что должен уметь христианский рыцарь. Мы говорим по‑испански и по‑французски, немного по‑латыни и хорошо по‑арабски, языке ученых при дворе.

‑ По этой причине орден и послал Адриана в Персию. Но он не вернулся.

‑Он вернется.

‑Что дает тебе эту уверенность?

‑ Как вы можете сомневаться? Он тамплиер. Магистр подал знак своему секретарю. Открылась

дверь в соседние покои. Вошел Доменик.

‑ Ты его знаешь?

‑Да, конечно. Это брат Доменик Арагонский. Я знаю его.

‑ Расскажи нам о том, что ты видел в Кельгейме, – велел магистр. – Ничто не добавляй и ни о чем не умалчивай.