«Если вернуться к родителям в Заозёрск, то на эти деньги можно протянуть всей семьёй более полугода, – мелькнула мысль, но этот вариант он тут же отверг. Ему не хотелось возвращаться домой побеждённым. Ещё год назад он, будучи в отпуске, перед отлётом на Мальдивы, на несколько дней заскочил в родные пенаты проведать стариков и поразить своим столичным блеском друзей-неудачников.

В школе Сашка Перепёлкин числился аутсайдером. Одноклассники и учителя считали, что всю свою жизнь Перепёлкин проведёт в родном Заозёрске, ремонтируя в местном автосервисе машины более удачливых сверстников. И, возможно, лет через двадцать пять насквозь пропахший бензином и машинным маслом, он получит место заведующего гаражом и цирроз печени в придачу.

Сашка не стал громогласно опровергать предначертанную ему самодовольными одноклассниками судьбу, а в первых числах ноября тихо, без слёз и причитаний, без разухабистых пьяных проводов, с осенним призывом ушёл в ряды Российской армии.

С призывного пункта его и ещё два десятка таких же коротко стриженых вчерашних школьников отвезли в аэропорт, где быстро, без каких-либо разъяснений, посадили на военный «борт». Через три часа полёта Александр вышел из самолёта на чужую, неласковую, прокалённую злым солнцем землю. Даже в ноябре бетонные плиты военного аэродрома дышали жаром.

– Да! Это тебе не Россия! – ухмыльнулся молодой прапорщик с коричневым от загара лицом и выгоревшим на солнце коротко стриженым «ёжиком».

– Где я? – оторопело, спросил Александр.

– Скоро узнаешь! – ответил прапорщик и зычно отдал команду на построение.

Всех призывников посадили в ЗИЛ-130 с брезентовым верхом и два часа куда-то везли по горному серпантину. Когда солнце стало клониться к закату, запылённый «Зилок» устало ткнулся бампером в металлические ворота с большими красными звёздами. Это был военный городок, в котором размещались штаб и основные службы пограничной бригады. Здесь же были и дома офицерского состава, клуб, столовая и солдатская баня.

Полгода Александр постигал премудрости пограничной службы в учебном подразделении, после чего ему присвоили звание ефрейтора и отправили на дальнюю погранзаставу, которая славилась тем, что афганцы с сопредельной стороны, пытаясь перебросить крупные партии героина, неоднократно стирали её в порошок, повыбив до девяноста процентов личного состава.

Оставшихся после боя живых пограничников с удовольствием снимали залётные тележурналисты, после чего раненых отправляли в госпиталь, чтобы подлечить боевые ранения и снять посттравматический шок.

Оправившихся от контузий и потрясений, героев-пограничников возили в Кремль для вручения им высоких наград. Президент с улыбкой колол на кителя боевые ордена и с чувством жал руку. На этом всё и заканчивалось. Пограничников, как правило, комиссовали, выписывали проездные документы до забытого богом полустанка и отправляли доживать свой век в нищете и забвении. А что Вы хотели? Кому сейчас нужен контуженый инвалид с надломленной психикой и мизерной пенсией!

Застава располагалась напротив самого удобного места для форсирования быстрой и мутной речки, по которой проходила государственная граница. Здесь начинал свой путь знаменитый афганский наркотрафик, и застава для душманов была словно кость в горле.

Ситуация на данном участке границы напоминала «День сурка» в наихудшем варианте: наркокурьеры группами и поодиночке пытались пересечь границу, пограничники с переменным успехом ловили и отстреливали нарушителей государственной границы. И так день за днём, год за годом. Всё можно было принять за игру в «казаки-разбойники» если бы не потери личного состава с обеих сторон.

Перепёлкин быстро понял, что застава – не учебное подразделение, и всеми силами старался дотянуть до «дембеля»[12], то есть выжить.

В день, когда Сашка с друзьями втихомолку от командования заставы намечал отметить солдатский праздник «Сто дней до приказа», их в сотый, а может и в тысячный раз, подняли по боевой тревоге.

В то памятное утро большая группа моджахедов в очередной раз решилась на прорыв границы. Нарушая хрупкую утреннюю тишину, с сопредельной стороны противно заухали миномёты, и через несколько минут территория заставы покрылась султанами взрывов.

Александр привычно скатился в заранее оборудованный окопчик и, передёрнув затвор верного «калаша», стал ловить в прорезь прицела силуэты нарушителей. Утро было раннее, и над речкой стелился серый туман. Из тумана повсеместно выныривали и прятались в прибрежных валунах и редких зарослях камыша вооружённые люди. К разрывам мин добавился треск автоматных очередей. Моджахеды, так же, как и пограничники, предпочитали воевать с «Калашниковым», поэтому понять по звуку, на чьей стороне перевес, было невозможно.

Перепёлкин, пробормотав матерное ругательство в адрес ослицы, нарожавшей «чурбанов в тюбетейках», стал бить короткими очередями в стелящийся перед его окопчиком туман. Из тумана донеслись крики и яростная брань, а чтобы пограничникам было понятно, моджахеды ругались на русском языке.

– Вот! Вот это по-нашему! – заорал во весь голос Сашка, приподнявшись из окопчика. – А то лепечете: «Моя твоя не понимай»! – Пока я здесь служу, Вы у меня, тюбетейки грёбаные, весь русский язык выучите»!

Дальше Сашка ничего сделать не успел: очередная мина разорвалась перед самым окопчиком. Последнее, что он запомнил – нестерпимый жар и удушливый запах сгоревшей взрывчатки.

Очнулся Сашка, когда звуки боя стали откатываться к горевшей заставе. В голове стоял звон, а глаза и рот были забиты песком. Вдобавок ему сильно посекло лицо мелкими камешками, и раны обильно кровоточили.

Он не успел откашляться и прийти в себя, как к нему в окопчик свалился мёртвый душман. Пуля настигла нарушителя границы, когда он собирался перепрыгнуть через Сашкин окопчик, и теперь боец аллаха лежал с простреленной головой, а мёртвые глаза продолжали удивлённо взирать на Сашку. Сам Сашка забился в противоположный угол окопа и судорожно искал рукой автомат.

Когда автомат нашёлся, Сашка направил ствол в сторону мёртвого врага и продолжал тупо давить на спусковой крючок, пока не понял, что оружие сильно повреждено осколками разорвавшейся мины. Неосознанно, подчиняясь инстинкту самосохранения, Сашка вырвал «АК-74» из рук мертвеца. С автоматом в руках он почувствовал себя уверенней и приподнялся из окопчика.

Перед ним никого не было, бой переместился на территорию заставы, вернее, туда, где раньше была застава: здания горели. Из горящего штаба доносилась матерная брань и длинные автоматные очереди. Из развалин казармы дробно бил короткими очередями пулемёт. Пулемётчик хорошо знал своё дело и не позволял моджахедам приблизиться к штабу. Сашка стал неприцельно бить в спину наступающему врагу, и это на короткое время вызвало в его рядах замешательство. Неожиданно стрельба усилилась, и оставшиеся в живых моджахеды стали откатываться назад, к речке.

Это вступила в бой переброшенная на вертолётах из расположения бригады «тревожная» рота[13].

…Из всего личного состава заставы в живых осталось десяток бойцов и один офицер – заместитель начальника заставы. Все остальные погибли, но не отступили. Прорыв границы ликвидировали оперативно, и за речку не ушёл ни один нарушитель. Будучи в гарнизонном госпитале, Сашка с удивлением узнал из газет, что страна считает его, Александра Перепёлкина, и его выживших товарищей героями. В этой же газете был опубликован Указ о присвоении звания Героя России капитану Зарубину – начальнику заставы (посмертно), и лейтенанту Туманову – заместителю начальника заставы, который после гибели Зарубина руководил отражением нападения.

Сашка и его боевые товарищи были награждены орденами Мужества. Туманов, как и Сашка, лечился в этом же госпитале, поэтому Перепёлкин не утерпел и отправился проведать и лично поздравить товарища лейтенанта с высокой правительственной наградой.