— У Роба не хватает терпения, чтобы работать с «зелеными» лошадьми. Он хочет получить все прямо сейчас же, не откладывая. В том-то его беда, — сказала Триша. Она не критиковала брата, а просто говорила то, что о нем думает.

— Я могу предварительно потренировать их, а затем, когда пони будут готовы для упражнений в медленной игре, передам их Робу. — Лес высказала вслух решение, которое только что пришло ей в голову.

— У тебя для этого терпения больше, чем нужно, это уж верно.

— Мне пришлось быть терпеливой, — улыбнулась Лес. — Я воспитала вас двоих.

— Но вот можешь ли ты удержаться с нами на прежнем уровне? — с вызовом спросила Триша и, толкнув лошадь ногой, послала ее в галоп.

Лес поскакала вдогонку. Они понеслись по пастбищу, распугивая удивленных коров. В ушах свистел ветер и громом отдавался топот скачущих копыт, и Лес охватило ликующее ощущение свободы и полноты жизни. Когда они приблизились к краю пастбища, поросшему деревьями, Триша пропустила мать вперед. В роще лошади замедлили бег и вновь перешли на кантер, легкий галоп, — скакать во весь опор по тропинке, извивающейся между деревьев, было невозможно. Лес хорошо помнила эти места, куда когда-то ездила на охоту с отцом и его товарищами: она пригибалась, чтобы проехать под низко нависавшими над тропой ветвями, и посылала свою гнедую в воздух, перепрыгивая через упавшие стволы, преграждавшие путь.

На вершине поросшего травой пригорка Лес перевела свою гнедую на шаг, чтобы дать ей передышку. Триша сделала то же самое. Это место, находившееся примерно на полпути всей охотничьей трассы, Лес любила больше всего. Она разгорячилась и слегка запыхалась от пьянящей скачки. Гладя выгнутую дугой шею своей лошади, она не отводила глаз от раскинувшихся перед ними виргинских просторов, испещренных видневшимися то тут, то там темными остовами обнаженных зимних деревьев и первыми заплатами распаханных полей.

— Осенью здесь очень красиво, — сказала она Трише. — Поля — золотые, а деревья — ало-красные и оранжевые. Все словно горит огнем.

— Верю, что это действительно красиво, но сейчас пейзаж выглядит не слишком зажигательно, — криво усмехнулась Триша. — Нам ни разу не удалось побывать здесь осенью. Когда вы уезжали в Виргинию, Роб и я всегда были в школе.

— Когда-то мне хотелось, чтобы твой отец открыл офис в Вашингтоне или Ричмонде, и тогда мы могли бы жить здесь. Но к тому времени у него уже была упрочившаяся практика во Флориде, так что такая перемена была бы не слишком разумной. Тогда он поговаривал о том, что, возможно, расширит свою практику, но теперь уже больше об этом не упоминает.

— Может быть, через несколько лет?

— Сомневаюсь. — Лес знала, что Эндрю не разделяет ее любви к этой части страны и всего лишь проявляет терпимость к тому, что он называет «лошадиными затеями», хотя и не афиширует своих чувств. Решение Роба в течение года заниматься исключительно поло Эндрю явно поддержал только затем, чтобы доставить Лес удовольствие или, что вернее, чтобы избежать споров.

— И все же он может это сделать, — стояла на своем Триша. — Особенно сейчас, когда он берет нового партнера.

— Нового партнера? — По спине Лес пробежал холодок. Первое, что мелькнуло в ее уме: Клодия Бейнз. Ровный топот копыт внезапно стал отдаваться в ее голове тяжело стучащими молотками.

— Да, — темные глаза дочери светились каким-то тайным знанием, когда она посмотрела на Лес. — Меня.

— Тебя? — в замешательстве переспросила Лес, испытывая безмерное облегчение.

— Да. Я только что получила извещение, что с этой осени принята в Гарвард. — Широкий рот Триши расплывался в гордой удовлетворенной улыбке.

Лес испытывала одновременно удивление и потрясение. Она внезапно забыла, что собиралась сказать. Как отличаются друг от друга ее дети! Роб всегда рассказывал ей о своих проблемах, о своих надеждах и разочарованиях, но Триша была загадкой. Лес почти никогда не могла догадаться, о чем та думает, не говоря уже о том, чего Триша хочет. У нее всегда создавалось впечатление, что дочь легко относится к жизни и никогда ни о чем особенно не заботится. Желание стать партнером отца больше всего походило на импульсивное решение, принятое без серьезного и глубокого обдумывания.

— Триша, а ты уверена, что это именно то, чем тебе хочется заниматься? Ты понимаешь, что это за собой влечет? — Лес в этом сильно сомневалась. — Четыре года в университете плюс три года на юридическом факультете. Затем, прежде чем станешь самостоятельной, придется работать клерком на других юристов. Ты серьезно решила пройти через все это, или у тебя это просто преходящее увлечение?

— Это именно то, чего я хочу. Я мечтала об этом долгое время, — уверенно сказала Триша. — Лес, я не смогу жить так, как ты живешь, и все время просто ничего не делать. Я хочу, чтобы у меня в жизни была какая-то цель и смысл помимо планирования благотворительных мероприятий на этот год или поездок на лыжный курорт в Швейцарию.

Лес всегда спрашивала себя, что думает о ней дочь. Теперь она это знала, и знание причиняло ей боль, более глубокую, чем Лес могла когда-либо представить. Но ей удалось скрыть свои чувства — она понимала, что Триша говорила вовсе не затем, чтобы ранить мать.

— Тогда я рада, что ты принята в Гарвард. Твой отец будет очень доволен, когда узнает, что ты будешь учиться в его alma mater. Мы позвоним ему сегодня вечером и сообщим эту новость, — сказала Лес, заставив себя улыбнуться. — Ну, думаю, что лошади отдохнули. Ты готова ехать обратно?

— Показывай дорогу. Надеюсь, что к тому времени, когда мы вернемся, Мэри уже поставит еду на стол. Я умираю от голода, — заявила Триша, и мать с дочерью, подстегнув лошадей, перевели их с шага на быструю рысь.

Всю обратную дорогу сказанное Тришей словно лежало давящей тяжестью на плечах Лес, и она никак не могла сбросить с себя этого бремени. Удовольствие от поездки потускнело, и ее приподнятое настроение разом улетучилось. Однако Лес тщательно старалась не показать дочери, что что-то неладно. Добравшись наконец домой и рассказав Мэри новость, они, по настоянию Лес, устроили набег на винный погреб и отпраздновали удачу Триши.

После раннего обеда Лес позвонила домой, чтобы поговорить с Эндрю. Но дело было не только в том, что ей не терпелось сообщить ему о неожиданном известии. Она испытывала невыразимую потребность услышать его голос и понимала, что скучает по мужу. Ответила Эмма.

— Здравствуйте, Эмма. Это Лес. Я хочу поговорить с Эндрю.

— Простите, но он еще не вернулся домой, — ответила домоправительница.

Лес глянула на наручные часики. Чуть больше семи.

— Он сказал, когда его ждать?

— Не раньше завтрашнего дня. Он все еще в Нью-Йорке, — сказала Эмма, слегка удивленная тем, что Лес этого не знает.

— Но… я думала, что он собирается вернуться в пятницу.

— Вчера он позвонил, чтобы сказать, что собирается остаться еще на один день. У вас что-нибудь случилось?

— Нет. Здесь Триша. — Лес бросила взгляд на дочь, свернувшуюся, поджав ноги, на полу и наблюдающую за ней. — Мы с ней просто хотели поговорить с Эндрю.

— Уверена, что сможете застать его в отеле, — сказала Эмма.

— Попробуем дозвониться туда. — Лес дала отбой и набрала номер отеля..

— Он все еще в Нью-Йорке? — догадалась Триша по репликам матери.

— Да. — Лес слушала телефонные гудки и старательно избегала смотреть на сестру. Когда в трубке раздался голос гостиничной телефонистки, она попросила девушку соединить ее с комнатой Эндрю. Про себя она продолжала гадать, осталась ли и Клодия еще на один день, но ей не хотелось видеть этого безмолвного вопроса в глазах Мэри.

После четвертого гудка трубку подняли, и Лес узнала на другом конце линии голос Эндрю.

— Здравствуй, дорогой. Я только что звонила Эмме, и она сказала мне, что ты вынужден задержаться еще на один день. Как у тебя идут дела? — торопливо проговорила Лес, не давая ему возможности объяснить свою задержку самому.