Лыжница повернула к нему золотисто-смуглое лицо. Слёз на нём не было — высушил ветер, потрескавшиеся губы сложились в презрительную улыбку:

— Ты что, действительно дурак или прикидываешься?Привидение, фея, сон... Да, я больна, я — не человек. Ты же с этой проклятой базы, сам должен знать. Это вы сделали нас такими.

На Роберта будто дохнуло замогильным холодом Змея.

«Генная бомба, — обожгла его страшная догадка. — Значит, на полигон каким-то образом попали люди. В зоне Опухоли я видел крыши... Хьюз заверял, что бунгало нежилые... Лыжница сказала „нас“... Получается, что Хьюз или не знает о людях, или лжёт...»

— Сколько вас? Как вы попали в зону взрыва? Почему ты пряталась? — Он засыпал девушку вопросами. — Расскажи мне всё. Я в самом деле из Центра, но, поверь, ни о чём не знал. Да и сейчас ничего не понимаю.

— Зачем тебе? — взгляд небесной лыжницы по-прежнему был враждебен. — Нас бессовестно обманули, сделали подопытными кроликами. Теперь преследуют. Могут в любое время убить... Ты один из них.

— Этого не может быть! — Роберт потряс головой, будто вновь увидел наваждение. — Ты что-то путаешь, девочка. Ты, наверное, путаешь... Молчи. Ничего не говори. Мне надо подумать...

Они опустились ниже туч, и слева по курсу открылся буро-зелёный нарост Опухоли, над которым дрожало странное марево: там шевелились фантастических размеров то ли черви, то ли внутренности — розовые, омерзительные, как и само извращение природы, созданное Оливером.

«Вот почему он застрелился, — Роберт шаг за шагом постигал страшную механику эксперимента. — Он всё знал.

Хьюз, конечно, знал. Вне всяких сомнений, это его идея — проверить „добрую“ бомбу на „человеческом материале“. Какой негодяй! Оливер успокоил свою совесть пулей... Теперь мне ясны его реплики: „Вы ничего не знаете, Роберт“ и „Спасибо за совет“. Но где найти пулю для Хьюза? И чем помочь несчастным?»

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Бланка.

— Расскажи обо всём, Бланка. Клянусь: я ничего не знал.

— Отпусти меня. Я не убегу.

Роберт разжал левую руку, а правой продолжал перебирать и гладить горячие пальцы небесной лыжницы, успокаивая её и себя одновременно.

— Мы купили здесь землю и бунгало, по объявлению. Нам сказали, что всё это осталось после съёмок какого-то фильма... — Девушка вздохнула, вытерла глаза. — Взяли гроши. Мол, потому что местность дикая, до ближайшего посёлка около сотни миль. Отец давно хотел иметь свой угол. Свой, понимаешь?! И брат хотел...

— Понимаю, — поспешно сказал Роберт. — Мой отец тоже когда-то мечтал о маленькой ферме. Не дождался... Я бы ему сейчас что угодно купил, да поздно. — Он достал из-под сидения куртку, и ветер тотчас стал рвать её из рук. — Надень. Здесь чертовски дует.

Бланка покачала головой.

— Не надо. Мне жарко. Я же говорила — мы теперь не люди. Всё изменилось. Во мне, остальных наших людях... Дэвид, мой брат, говорит, что это мутация. Мы научились летать — очень быстро научились. А ещё раньше — чувствовать. Всё, что происходит вокруг. Но не здесь, а там, где мы живём. Я, например, и сейчас там всё чувствую: что делают мои друзья, куда летит или ползёт любая тварь, какое из растений растёт или засыхает, кто кого хочет съесть. Я вижу каждого вашего охранника на вышке и знаю, о чём плачет или по какому поводу смеётся его душа. Вон, кстати, колючая проволока. По ней бегут мириады серебристых мурашей. По-видимому, это ток... О чём тебе ещё рассказать?

— Вас много? — спросил Роберт и не узнал свой голос.

— Двенадцать семей. Я не считала — сколько нас. Двое уже умерли, старики. Ещё во время мутации. Ты же знаешь: бомбу взорвали зимой, когда здесь день и ночь лили дожди... Мы тогда ничего не поняли. Она мигнула, как зарница, напугала немножко — для гроз не то время. Потом мы забыли...

— Бланка! — воскликнул он, привлекая девушку к себе. — Любимая, чудо моё... Я тоже болен. Ты мне снилась и мерещилась. Каждый день, ежеминутно... Ты, наверное, не поймёшь меня, потому что живёшь своей болью. Можешь ли ты представить богатого учёного, который одинок и несчастен так же, как и ты? Я ведь тоже нелюдь, Бланка. Я искал тебя в небесах, слышишь, любимая. Я тоже мутант. — Он говорил горячо, полуприкрыв глаза, чтобы в слова не проникла фальшь. — По-видимому, я тоже облучён. Давно, ещё в детстве. У меня была очень добрая мама, Бланка. Радиацию доброты ещё никто не зарегистрировал, но она есть, существует. Я знаю это. Потому и мучаюсь...

Горячая ладонь небесной лыжницы легла ему на лоб. Роберт прервал свою полубезумную речь, потянулся к этой маленькой руке, стал её целовать.

— Мой брат раньше был аптекарем, — тихо сказала Бланка. — Он много читал, многое знает. Он первым понял... Мы заболели. Вскоре после взрыва. Шёл дождь — и всё стало скользким и бурым, покрылось плесенью. Люди тоже. Началась лихорадка. Мы валялись без памяти в грязи, бредили, рвали на себе одежду, потому что в организмах происходило нечто несусветное: мы умирали и одновременно возрождались. Помню страшный зуд. Всё, что связывает человека с внешним миром, болело и видоизменялось. Глаза то ничего не видели, а то, казалось, начинали различать даже шевеление молекул. Уши... Если бы ты знал, что они теперь слышат...

— Прости, — перебил её Роберт, — я так понял, что ты чувствуешь весь биом ¹ Опухоли, то есть места, где взорвалась бомба. Это говорит о взрывоподобном развитии интуиции. Тогда почему ты мне не веришь, Бланка? Я же весь перед тобой. Ты меня видишь, правда же? Всего, насквозь?! Больше того. Ты давно должна ощутить моё одиночество и тоску. Старая история: мне катастрофически не хватает любви и понимания.

Бланка молча толкнула штурвал. Планер клюнул носом, ринулся к земле.

— Хватит меня мучить! — воскликнула девушка. — Ты в самом деле нелюдь. Или дьявол. Чего ты добиваешься? Какая ещё любовь?! Встретились два урода... Убийца-философ объясняется своей жертве. Исповедываться надумал... — Бланка то ли засмеялась, то ли всхлипнула. — Давай, милый! — воскликнула она. — Последний шанс тебе. Сейчас будет отпущение всех грехов...

Она каким-то чудом продолжала оставаться рядом с ним, в одноместной кабине, а земля и океан уже не раз поменялись местами, надвигаясь, падая на них — неотвратимо и ежесекундно.

Роберт молчал, отпустив штурвал. Он даже улыбнулся, как бы согласившись с лыжницей, что лучше в самом деле врезаться в землю, избавиться разом от всех переживаний, мук совести, проблем. Ещё минута, две... У лётчика может быть один катарсис.

Вдруг его рванули те же маленькие руки, которые он уже успел полюбить:

— Очнись! Что с тобой?! Сделай что-нибудь! — требовала Бланка. Она будто забыла о своей способности летать, о том, что именно она минуту назад задумала их гибель.

Роберт мгновенно включил мотор и, рванув на себя штурвал, до упора нажал педаль газа.

Маленький двигатель дико взвыл.

Надвигающаяся плоскость земли — их несло на прибрежные дюны — стала нехотя проваливаться вниз, но всё же скорость была слишком большая — не погасить, не уйти от земли!

Планер Роберта, выйдя из крутого пике, ударился по касательной о берег, подпрыгнул и, пробежав несколько десятков метров, уткнулся носом в песок.

— Жива? — спросил Роберт, утирая кровь с разбитого лица.

Их в последний момент выбросило из кабины. Небесная лыжница опустилась на землю плавно, будто на невидимых крыльях, а его проволокло, ударило лицом о травяную кочку.

— Ты... ты что? — губы Бланки дрожали. — Зачем ты так?.. Ты же мог убиться.

Глупо улыбаясь, Роберт потянулся к девушке, стал целовать её губы, глаза, волосы.

— Не надо, — прошептала Бланка. — Не трогай меня. Ты заразишься... Я слышала. Об этом говорят солдаты охраны.

— Пусть, — Роберт мотнул головой. — Ничего не боюсь! Лишь бы быть с тобой. Здесь. И чтоб одни, на весь мир — одни.

Губы девушки слабо шевельнулись, отвечая на его настойчивые ласки.