— Serge! знаешь, чтò мн ѣсказали?
Онъ разведетъ руками и скажетъ:
— Боже мой! какая прелесть!
А я притворюсь, что сержусь, что мой мужъ такъ холодно принимаетъ такое изв ѣстіе. И ежели онъ забол ѣетъ, какъ дни и ночи я буду просиживать у его постели, и онъ будетъ ловить и жать мою руку, поправляющую подушку, и слабыми глазами благодарно смотр ѣть на меня, и какъ онъ будетъ грустенъ и озабоченъ, и я все разд ѣлю съ нимъ и ут ѣшу его! и какъ я на ципочкахъ буду подходить къ его двери и смотр ѣть, что д ѣлаетъ мужъ мой. Да, онъ мужъ мой. Мой мужъ… «Подите спросите у мужа. Я съ мужемъ прі ѣду къ теб ѣ… Мужъ нe любитъ этаго». Кто лучшій и добр ѣйшій и прекрасн ѣйшiй челов ѣкъ на св ѣт ѣ? Это все мужъ мой, мой мужъ. — Одна эта мысль и слово доставляли мн ѣстранное, невыразимое удовольствіе. Потомъ я думала, какъ мы опять вернемся въ деревню, опять милый домикъ, тишина, и мы одни другъ съ другомъ, и опять любовь, опять счастье. Опять у него какія-то д ѣла, заботы и ангелъ, который облегчаетъ вс ѣэти заботы и даетъ счастье. О д ѣтяхъ я не думала, и, по правд ѣсказать, мысль эта портила созданный мною мірокъ, и я отгоняла ее.>
* № 8 (I ред.)
Перваго Сентября батюшка прі ѣхалъ по обыкновенію въ домъ служить молебенъ съ водосвятіемъ. Погода наконецъ разгулялась и была прекрасная въ первый разъ св ѣжая, ос ѣнняя. Все было мокро, пестро и солнечно блестяще. — Одинъ изъ т ѣхъ первыхъ ос ѣннихъ дней, когда посл ѣдождей и холодовъ вдругъ разгуляется, и на холодномъ св ѣт ѣсолнца въ первый раз видишь уже не л ѣто, a зам ѣчаешь ос ѣннюю желтизну, оголенность и свинцовую бл ѣдность неба. — Онъ предоставилъ мн ѣназначить день сватьбы, объ одномъ прося только, чтобы не было никого гостей, не было вуаля нев ѣсты, флеръ доранжа и шаферовъ и шампанскаго. Машу это сердило; по его выраженью, ей хот ѣлось бы натыкать мн ѣцв ѣтовъ въ помаженную голову, шептать въ церкви, чтобъ не мяли в ѣнцомъ прическу, и съ большимъ вкусомъ плакать, глядя на вуаль и б ѣлое платье. Ей было точно досадно; но я понимала его. Мы не назначили день сватьбы, чтобъ никто не прі ѣхалъ, и я, которой онъ поручилъ это, об ѣщала объявить этотъ день наканун ѣ. По правд ѣсказать, я ожидала только хорошей погоды, и поэтому, какъ только барометръ поднялся, и перваго Сентября открылось все небо, я р ѣшила, что ежели онъ согласенъ, то мы завтра же будемъ в ѣнчаться. Онъ смутился, покрасн ѣлъ и какъ-то офиціяльно, чтобъ скрыть свою радость, поц ѣловалъ мою руку. Когда я ему объявила это, мн ѣсм ѣшно стало. Мы объявили Батюшк ѣо нашемъ желаньи, и старикъ поздравилъ насъ и въ сотый разъ разсказалъ ему, что онъ в ѣнчалъ моего отца, крестилъ меня, и вотъ Богъ привелъ в ѣнчать и дочку. Священникъ приготовился ужъ было служить, столъ былъ накрытъ, суповая чаша, стеклянные подсв ѣчники съ восковыми св ѣчами, кадило, крестъ съ мощами, все было на м ѣст ѣ. Маша попросила подождать, поб ѣжала къ себ ѣнаверхъ. Черезъ н ѣсколько минутъ она принесла новый образъ Угодника Сергія въ серебряной риз ѣ, которой она заказывала въ Москв ѣ, чтобъ благословить меня, и только что получила. И я, и онъ — мы давно знали про этотъ образъ, но желанье ея благословить меня въ день сватьбы образомъ Ангела моего мужа, къ которому я им ѣла большую в ѣру, должно было быть тайной и сюрпризомъ для меня. И мы будто бы ничего не знали, не знали, какъ она сбила посл ѣднюю копейку на этотъ образъ, какъ посылала м ѣрку, какъ получила ящикъ и сов ѣщалась съ нянюшкой, мы, стоя въ зал ѣи дожидаясь службы, даже не зам ѣтили, какъ толстая, кругленькая Маша легкими шагами сб ѣжала съ лестницы и, не глядя на насъ, прошла залу и поставила образъ на стол ѣ, такъ чтобы онъ не катился, шепнула батюшк ѣ: — и Угоднику Серг ѣю — и, строго взглянувъ на насъ, прошла къ своему уголку у двери, гд ѣи стала, слегка пошевеливъ губами и сложивъ руки.
— Благословенъ Богъ нашъ! — провозгласилъ давно знакомый голосъ Священника, и я перекрестилась и взглянула на будущаго мужа. Въ глазахъ его была н ѣжность и умиленіе, но на губахъ его какъ будто готова была улыбка, которая не понравилась мне. Какъ будто онъ только за меня и за Машу умилялся и радовался, а не за себя. Я долго, пристально посмотр ѣла на него. Онъ понялъ меня, отвернулся и перекрестился. Я изр ѣдка взглядывала на него. Онъ стоялъ, нагнувъ голову и <молился, я чувствовала это> въ глазахъ его, которые я такъ знала, было искреннее <глубокое> чувство. Отходя отъ креста и обтирая платкомъ мокрые, окропленные глаза, я подошла къ нему и взяла его за руку.
— Я вами довольна, мой другъ, — сказала я.
Онъ вынулъ платокъ и отеръ имъ мои мокрые волосы.
— Вамъ, все вамъ я обязанъ <въ лучшемъ>. Вы мой ангелъ хранитель.
— Не говорите такъ, — сказала я, съ нимъ вм ѣст ѣнаправляясь къ двери и чувствуя, что у насъ завяжется разговоръ, для котораго намъ нужно быть однимъ. — Это не хорошо, я гр ѣшница, такая же, какъ и вс ѣ. Иногда я зам ѣчала въ васъ то, что меня мучало. Вы какъ бы это только понимаете, а не чувствуете всего этаго. Я давно хот ѣла сказать вамъ.
— Ахъ, мой другъ, не говорите про то, что было, какимъ я былъ, теперь берите меня, какимъ я есть, я вашъ, я вами думаю, я вами люблю. <Теперь съ вами молюсь и в ѣрю и буду молиться.> Я чувствую, что мн ѣнельзя жить теперь безъ васъ <и безъ молитвы.> Я чувствую, какъ съ каждымъ днемъ таитъ мое сердце, и все прекрасное становится близко ему. Мн ѣопять 16 л ѣтъ становится.
— И оставайтесь такъ всегда, увидите, какъ вамъ хорошо будетъ, — сказала я.
— Какъ мн ѣужъ теперь хорошо, мой ангелъ!
И онъ смотр ѣлъ мн ѣвъ глаза, и все глубже, глубже проникалъ его счастливый, довольный взглядъ.
* № 9 (II ред.).
Домъ нашъ былъ одинъ изъ старыхъ барскихъ домовъ, въ которыхъ со дня ихъ основанія ничего не изм ѣнялось изъ стараго порядка, а только въ томъ же порядк ѣприбавлялось новое вм ѣст ѣсъ изм ѣнявшимися покол ѣніями и потребностями. Все отзывалось воспоминаніями о немъ, о его д ѣтств ѣ, о его матери, отц ѣ, д ѣд ѣ. <Кабинетъ его былъ кабинетъ его отца и д ѣда, еще д ѣдовская, кожанная мебель съ гвоздиками стояла въ немъ и вис ѣли портреты его отца, д ѣда и прад ѣда и охотничьи гравюры, привезенныя д ѣдомъ изъ Англіи и отцомъ его обд ѣланныя въ рамки. Шкапы съ книгами въ библіотек ѣрядомъ были наполнены — одинъ философскими энциклопедическими книгами д ѣда въ кожанныхъ переплетахъ съ золотыми обр ѣзами, другой непереплетенными и неразр ѣзанными историческими книгами отца и третій его книгами. Въ гостиной постарому стояла симетрично д ѣдовская мебель и вис ѣли два въ золотыхъ рамахъ зеркала, картина снятія съ креста, вс ѣми принимаемая за Тицьяна, и два портрета бабушекъ>. Отцомъ его старая мебель была <отполирована за ново> и обита штофомъ, и картина снятія со креста и коверъ во всю комнату, теперь ужъ старой, были прибавлены къ украшенію гостиной. Татьяна Семеновна, уже вдовой, украсила гостиную перегородкой съ плющемъ и над ѣла чехлы на мебель и протянула полосушки черезъ коверъ. Точно такія же прибавленія и украшенія зам ѣтны были и во вс ѣхъ другихъ комнатахъ, особенно на половин ѣи въ комнат ѣТатьяны Семеновны. Тамъ было столько дивановъ, диванчиковъ, ширмовъ, ширмочекъ, шифоньерокъ, шкапчиковъ, столовъ, столиковъ, часиковъ, вещицъ, все разныхъ временъ и цв ѣтовъ и фасоновъ, д ѣдовскихъ и нын ѣшнихъ, что все это на первое впечатл ѣніе поражало своей пестротой и разнородностью и загроможденностью, но потомъ все это очень пріятно соединялось въ одинъ общій характеръ домовитости и уютности, который особенно понятенъ былъ, когда среди всего этаго въ своемъ волтеровскомъ кресл ѣсид ѣла сама Татьяна Семеновна. Посуда, кухня, экипажи, старая прислуга, столъ — все было въ томъ же изобильномъ старинномъ и фамильномъ характер ѣ. Всего было много, все было не ново, но прочно, опрятно и по старинному красиво. Отъ всего, начиная отъ тяжелыхъ м ѣдныхъ подсв ѣчниковъ, изображающихъ толстаго амура, дувшаго вверхъ, отъ тяжелаго трюмо съ р ѣзными полками, до кіе[в]скихъ соусниковъ и старыхъ лакеевъ Татьяны Семеновны и особеннаго никольскаго манера д ѣлать кашку, — отъ всего пахло хорошими старыми семейными воспоминаніями. Вс ѣэти воспоминанія тотчасъ же сроднились со мною. Мн ѣказалось, что я сама помнила, какъ умиралъ его отецъ такъ [ 3 неразобр.] на большомъ кожаномъ диван ѣ, какъ самъ Сережа, бывшій ребенкомъ самымъ прекраснымъ, живымъ и милымъ, въ мір ѣ[?], разбился головой объ уголъ, сб ѣгая съ л ѣстницы, какъ изъ д ѣтской въ первый разъ перевели внизъ къ гувернеру этаго самаго кроткаго ребенка въ мір ѣ, и какъ онъ спрыгнулъ въ окно изъ залы, и его посадили въ этотъ самый чуланъ подъ л ѣстницей, и какъ онъ, лучшій сынъ въ мір ѣ, въ растопель въ первый разъ прі ѣхалъ большимъ посл ѣуниверситета. Вся эта старина, отъ разсказовъ его матери, няни и его самаго, ожила въ моихъ глазахъ и слилась съ воспоминаніями о немъ въ то время, когда я не знала его.
