Перепелкин ошалело посмотрел на Гаранина.

— Откуда вы знаете?

— Мы многое знаем о вас, Перепелкин, — сурово ответил Костя. — И скажу прямо: ваша жизнь оставляет неважное впечатление.

— Поганая жизнь, — презрительно заметил Сергей.

— Вот именно. И учтите, Перепелкин. С этого дня такая жизнь для вас кончена. И кончена погоня за «пиастрами», как вы выражаетесь. Мы не спустим с вас теперь глаз и не позволим так жить. Ясно?

Перепелкин низко опустил голову и молчал. На глазах у него навернулись слезы, губы нервно подергивались.

— Вас затянули в очень опасную историю, Перепелкин, — продолжал Костя.

— Он меня обманул! — всхлипнул Перепелкин. — Подло обманул!

— Но деньги вы все-таки брали?

— А я не знал, за что. Я расписывался в ведомости.

— Бросьте валять дурака! — сердито сказал Сергей. — Если хотите еще спасти свою шкуру и выпутаться из этой истории, то рассказывайте правду.

— Ну, чего, чего вам рассказывать? — Перепелкин поднял на Сергея залитое слезами лицо.

От самоуверенности его не осталось и следа, вид у Перепелкина был до того жалкий и омерзительный, что Сергей с трудом подавил в себе желание сказать все, что он сейчас о нем думает. «И такого подлеца тоже надо вытягивать!» — с досадой подумал он.

— Сделаем так, — строго сказал Гаранин. — Вот вам чистая бумага, садитесь за этот стол и пишите, пишите все, как было. Мы потом проверим каждое ваше слово. Веры вам пока нет, учтите.

— Хорошо, хорошо! — лихорадочно заторопился Перепелкин, вскакивая со стула. — Я все напишу…

Перепелкин писал долго, царапая бумагу, разбрызгивая чернила, поминутно всхлипывая и с шумом втягивая ртом катящиеся по щекам слезы.

Наконец он кончил писать и вдруг, отшвырнув ручку, уронил голову на стол и громко, навзрыд заплакал.

Час спустя взволнованный Сергей вошел в кабинет Ярцева.

— Геннадий, важные новости!

— Ну, наконец-то! Долго же вы его потрошили!

Ярцев выглядел, как всегда, аккуратным, чуть щеголеватым, на модном черном костюме ни пылинки, белоснежная сорочка отглажена до глянца и, как сразу отметил Сергей, опять новый галстук. Но вид у Геннадия был озабоченный и хмурый.

— Пора наконец кончать это дело, — сердито добавил он. — Мне сейчас опять из райкома звонили. А вся остановка сейчас за тобой.

— Знаю. — Сергей торопливо раскрыл папку с делом. — Вот показания Перепелкина. Оказывается, по поручению Свекловишникова — понимаешь, твоего Свекловишникова! — он передавал пакеты со шкурками знаешь кому? Моему Доброхотову! Вот он сообщает его приметы.

— Да-а… — протянул Геннадий и машинально поправил галстук. — Черт побери! Кажется, все начинает становиться на свои места. Теперь ясен второй канал сбыта — целые шкурки идут к Доброхотову. Но одних показаний Перепелкина мало, — деловито добавил он. — Мне надо найти у Доброхотова шкурки с клеймом фабрики.

— Найдем, будь спокоен. И не позднее, как в субботу.

— В субботу? Но ведь вы берете Доброхотова прямо на платформе!

— Это мы так решили в понедельник, а сегодня вторник, — хитро улыбнулся Сергей.

— Ну и что с того?

— А то, что сегодня Перепелкин сообщил нам адрес Доброхотова на Сходне, и мы теперь будем иметь честь принять его приглашение, — с шутливым поклоном сказал Сергей. — Постараюсь убедить в этом свое начальство.

— Но только… — Геннадий покачал головой. — Опасная штука!

— Ничего не поделаешь. Зато наша клиентура не пишет жалоб.

— А кто писал анонимное письмо? Странно, очень странно. Ваш Силантьев прав: почему второй удар пришелся именно по тебе?

— Вот уж чего пока не знаю, того не знаю, — развел руками Сергей. — Но у меня имеется для тебя еще одно сообщение.

Геннадий засмеялся.

— Из тебя сегодня новости сыплются, как из рога изобилия. За все дни. Ну, так что?

— А вот что. Есть, понимаешь, такой человек, некий Масленкин. Засекли мы его два раза в «Сибири». Первый раз с твоим Плышевским, второй — с моим Доброхотовым. Чувствуешь, чем пахнет?

— Кто такой? — быстро спросил Геннадий.

— Это мы установили. Железнодорожник. Проводник вагона. Обслуживает поезда на линии Москва — Берлин.

— Ого! Интересно!

— Вот именно. Все, понимаешь, руки до него не доходили. Но теперь, когда я его с Доброхотовым увидел…

— Конечно, о себе только думаешь, — сердито перебил его Геннадий. — Интересно, однако, — задумчиво повторил он, — какие дела у Плышевского с этим типом или с Берлином. И обрати внимание, это — еще одно звено, которое соединяет твое дело с моим.

— Точно, — улыбнулся Сергей и, взяв со стола Геннадия ручку, размашисто написал на своей папке: «Дело „Черная моль“ (по меховой фабрике). Ведется совместно со 2-м отделом УБХСС».

— И вот главный вывод, — удовлетворенно заключил он и, присев на край стола, добавил: — А теперь так. До субботы у нас три дня. За это время нам надо разобраться с этим Масленкиным. Согласен?

— Согласен. В субботу приступаем к реализации дела. Ты — на Сходне, мы — в Москве. Одним ударом.

Возвратившись к себе, Сергей немедленно позвонил в линейный отдел милиции Белорусского вокзала и попросил к телефону капитана Скворцова.

— Привет, Василий Иванович. Коршунов из МУРа беспокоит, — весело сказал он. — Как жизнь молодая?

— Помаленьку. А ты чего это нас вспомнил? Я же знаю, так просто не позвонишь.

— Точно, — улыбнулся Сергей. — Вот какое дело. В прошлую пятницу возвратился наш состав из Берлина. Так?

— Ну, так.

— В составе поездной бригады есть там один проводник, некий Масленкин Григорий Фомич. У вас на него никаких материалов нет?

— Сейчас проверю. Так, вроде, не помню.

Сергей только успел одной рукой достать сигарету и закурить, как в трубке снова раздался голос Скворцова:

— Ничего нет. А в чем дело?

— Дело, Василий Иванович, большое. Попрошу я тебя вот о чем. Аккуратно так узнай, не было ли у этой бригады происшествий каких в пути и кто напарник у этого Масленкина по вагону. Ладно?

— Ладно. Тебе когда это все надо?

— Да так через час-два.

— Что-о? Не могу же я все дела бросить!

— Вася, друг, выручай! Сейчас каждая минуту дорога, — взмолился Сергей. — Век не забуду.

— Ну вот, так и знал, — проворчал Скворцов. — Если уж кто из МУРа звонит, так человеческого разговора не будет. Обязательно пожар какой-нибудь!

Однако ровно через час все нужные сведения лежали на столе у Коршунова.

Наскоро перекусив в буфете, Сергей отправился по полученному адресу к Анатолию Жукову, молодому жизнерадостному парню, который работал проводником в том же вагоне, что и Масленкин.

Разговор у них состоялся в маленькой комнате Анатолия, все стены которой были увешаны географическими картами, плакатом ко Дню железнодорожника и бесчисленными фотографиями. Над столиком красовались две Почетные грамоты. Оказалось, что Жуков увлекается географией и сбором почтовых марок.

Анатолий встретил Коршунова настороженно, но, узнав, что он интересуется лишь подробностями того, как отстал у них в Минске один из туристов, отправлявшихся в Польшу, успокоился. А когда Сергей проявил интерес к его коллекции марок и с большой похвалой отозвался о наиболее редких экземплярах, Жуков окончательно проникся симпатией к своему новому знакомому.

Совсем незаметно разговор перешел на его напарника по вагону, о котором Жуков отозвался неодобрительно.

— Любит на чужом горбу в рай ехать, — заметил он. — Я, понимаете, целый день шурую пылесосом по всем купе, а Гришка щеточкой своей помахает раз-другой — и будь здоров.

— Технику, значит, не признает? — улыбнулся Сергей.

— Не. Носится со своей щеткой, как с писаной торбой. Он ее даже домой уносит, как из рейса вернемся. Прижимистый мужик! Среди зимы снега не выпросишь. Ну и спекулирует, кажись.

— Чем же? — поинтересовался Сергей, отметив про себя странную привязанность Масленкина к собственной щетке.