Но, если вы помните, я сказал, что вопрос об убийстве не самый важный. Мне пришел в голову этот эпизод, потому что в нем главная тема — тема волка. Ужасного убийцы-одиночки, который унес из кооперативной овчарни крупного барана. Иначе быть не может, ведь проклятому волку уделено все внимание. Даже Балабаница, если вы заметили, даже она вспоминает о нем… И, вероятно, не без основания. Справедливо сделает замечание и литератор-профессионал. Я ~ ветеринарный врач, и с литературными правилами не совсем знаком. Но я думаю так: какие бы доводы ни выдвигались, в той истории даже волк не самое главное. Пусть он идет по моим следам, пусть щелкает зубами, пусть все говорят о нем, и его зловещая тень лежит на трех четвертях печатного текста, но все равно зло не может быть главной темой рассказа.

Спросите, а что же тогда главное?

Судите сами. В конце концов, это может быть и корова Рашка. А почему бы и нет? Ведь я отправился в ужасную стужу, на зло вьюге и всем волкам в мире, чтобы только ее увидеть. Но вернемся от сумбурных воспоминаний. Кто убийца?

Они вбежали в дом почти одновременно. Марианна, правда, поколебалась секунду и отступила назад. По правилам первым следовало войти Гарри, но он так тяжело дышал, прижимал руку к сердцу и вообще имел вид человека, который едва держится на ногах. Сидячий образ жизни и систематическое недосыпание заметно подорвали его силы. Бывший кок выглядел, пожалуй, лучше всех, хотя был значительно старше остальных и дважды пробежал то же расстояние, что и другие. Но в глазах его был такой ужас, что Аввакум счел благоразумным отстранить его и первым поднялся по лестнице.

Дверь кабинета оказалась открытой. От большого абажура на порог падало эллиптическое светлое пятно.

Профессор сидел в кресле так, как всегда: маленький, съежившийся, ужасно худой и трагически смирившийся. По-детски тонкая шея профессора казалась почти сломленной. Широко раскрытые глаза смотрели удивленно и сердито.

Девушка, увидев профессора через плечо Аввакума и Гарри, вскрикнула, попятилась и пошатнулась. Тогда Аввакум приказал «боцману» отвести ее на кухню и дать воды. Аввакум взял опущенную руку — пульс не прощупывался.

Пока он держал безжизненную кисть, послышались голоса и торопливые шаги. Аввакум обернулся и второй раз за этот день поразился — глаза его встретились с такими знакомыми глазами лейтенанта Петрова.

Однако лейтенант почему-то не удивился.

— Мертв? — спросил он тихо.

Аввакум кивнул.

— Никого не выпускать из дома! — крикнул лейтенант в открытую дверь.

— Есть! — отозвались снизу.

Лейтенант подошел к трупу. На левой стороне домашнего сюртука профессора темнело влажное пятно.

— Пуля пробила предсердие, — сказал тихо Аввакум.

Лейтенант поднял голову.

— Это видно по цвету и интенсивности кровоизлияния, — добавил Аввакум.

Лейтенант вздохнул, достал сигареты и предложил их своему бывшему шефу. Потом поднял телефонную трубку и быстро набрал номер полковника Манова, причем с таким видом, словно это он сам прострелил грудную клетку Найденова и сейчас ожидал возмездия.

Лицо лейтенанта мертвело от каждого услышанного после рапорта слова. Воспользовавшись паузой, он выпалил, что вот, мол, и Аввакум Захов был пять минут назад здесь, в доме профессора, и, к счастью, снова тут. Лейтенант облизнул пересохшие губы и протянул трубку Аввакуму.

— Какой случай послал тебя так вовремя? — начал полковник. Голос его был притворно спокоен.

— Напротив, — сказал ему Аввакум. — Я опоздал на целых пять роковых минут.

— Теперь бери реванш, — предложил полковник. — Непременно! В конце концов это вопрос чести! Не позволяй разыгрывать себя!

— А может быть, я уже отвык? — нерешительно проговорил Аввакум, но сердце его учащенно забилось.

Полковник откашлялся, помолчал немного.

— Слушайте, товарищ Захов, — сказал он сухо. — Насколько мне известно, вы еще в наших служебных списках.

— Слушаю вас, — чуть склонил голову Аввакум. Он ожидал этих слов, как подарка. Но почему-то сейчас, когда слова уже прозвучали, он не испытывал торжественных чувств, которые предвкушал.

— Немедленно приступайте к следствию! — Манов не понимал, что ему не идет напыщенный тон. Есть люди, которые кажутся просто смешными в накрахмаленных воротничках. — Я приказываю. Заеду, чтобы объяснить вам кое-что.

Аввакум положил трубку и задумался. Ему казалось, что профессор, сидящий в кресле, похож на утопленника, опутанного отвратительными водорослями.

— Лейтенант Петров, — сказал Аввакум, — вы пришли сюда примерно через минуту-полторы после нас. Я не думаю, что вы и ваши люди находились на этой улице случайно. Следовательно, вы находились все это время где-то поблизости.

К тому же вы ворвались сюда без всякого зова. Из этого можно сделать вывод, что вы вели за этим домом наблюдение и что, может быть, на вас возложили задачу охранять дом и, в частности, профессора. Я хочу знать две вещи. Во-первых, с каких пор ведется наблюдение?

— Со вчерашнего дня, товарищ майор, — вытянулся лейтенант. Голос его приободрился. Раз уж сам Аввакум Захов брался за это дело, значит, можно рассчитывать на успех. И скоро причины трагической гибели профессора, которого он не сумел уберечь, станут известны.

— Во-вторых, знает ли что-нибудь о вас повар? Известно ли ему о предохранительных мерах? И вообще — существовала ли между вами и этим человеком какая-то связь?

— Никакой, товарищ майор. Я не разговаривал с ним, таких указаний не было.

Затем Аввакум потребовал к себе сержанта, наблюдавшего за входной дверью. Сержант сказал, что после того, как Аввакум вышел из дома с девушкой и племянником профессора, никто другой не касался входных дверей. Он стоял за той сосной напротив, так что дверь была у него в поле зрения.

— А не проходил ли кто-нибудь в это время поблизости? — спросил Аввакум.

Сержант отрицательно покачал головой. С обеда, с тех пор, как он принял дежурство, ни один человек не появлялся около дома. Он весь вымок, промерз и часто зевал от усталости.

Аввакум послал его в кухню.

— Скажите повару, чтобы он дал вам коньяка, — сказал он.

— А когда выпьете, наденьте на него наручники и сообщите, что он арестован по приказу лейтенанта. Затем вызовите племянника профессора, и в его присутствии сделайте обыск в кухне и столовой. Если обнаружите нечто огнестрельное, будьте добры, сообщите мне.

Когда сержант вышел, Аввакум подошел к лейтенанту.

— Прикажите обыскать дом от чердака до подвала. Лично вы потрудитесь снять отпечатки пальцев на дверной ручке и тщательно исследуйте пол и ковер в комнате. Зажгите люстру.

— Слушаюсь, — сказал лейтенант.

Аввакум нахмурился и махнул рукой. Он был придирчив к своим подчиненным, требовал от них максимального, на что они были способны, но его всегда раздражали внешние признаки чинопочитания. Все эти «слушаюсь», «есть» и щелканье каблуками были не в его вкусе. Они напоминали ему службу, а он смотрел на свою работу так же, как, например, живописец смотрит на создаваемую картину: думает о красках, ищет гармонию между холодными и теплыми тонами в колорите. Что общего имело это со служебным «слушаюсь» и искусным прищелкиваньем?

Он подошел к книжному шкафу, сел на табурет и повернулся спиной к покойнику…

Несколько минут он не будет думать ни о чем. Несколько минут в его сознании будет белое поле, а это равнозначно одному часу бодрящего сна. Но на сей раз белое поле не появлялось — он чувствовал присутствие мертвеца за своей спиной, слышал шаги лейтенанта по комнате и тихое постукивание дождя по стеклам.

Так текли минуты.

Он рассуждал.

Вчера Госбезопасность начала наблюдение за этим домом с целью охраны профессора.

В таком случае надо полагать, что профессор особо ценная личность.

Но ведь имеется и немало других людей, в такой же степени ценных для общества, как профессор, но Госбезопасность их не охраняет. Значит, раз она все-таки поставила охрану, надо думать: