Теперь Аввакум реже бродил по лесу. Утром он работал над рукописями, оставленными еще недавно, проявлял пленки. Потом уходил в мастерскую, и, насвистывая мелодии старинных вальсов, возился с разбитыми амфорами и гидриями. Работа спорилась. Ом не замечал, как текли часы среди этих осколков и вырытых из земли глиняных черепков. Просто — еще: частица вечности принадлежала ему.

С утра в музей пришла группа учеников старших классов какой-то общеобразовательной школы. Их никто не сопровождал, а узнать хотели о многом. Аввакум с удовольствием взял на себя роль экскурсовода. Когда они подошли к последнему экспонату, было уже далеко за полдень.

Одна из школьниц вздохнула. У нее, как видно, была склонность к особенному восприятию времени, потому что она сказала:

— А вам не кажется, ребята, что мы промчались, как на космическом корабле? Так быстро, словно мы двигались по залам со скоростью фотонной ракеты.

— Да-а-а! — глубокомысленно протянул самый рослый из мальчиков. — День прошел, мы и не заметили! Представляете, если бы все это время у нас была алгебра или тригонометрия! Да нам бы эти часы веком показались…

Аввакум засмеялся. И вдруг, несмотря на хорошее настроение, почувствовал, что его охватывает безотчетный страх. Так с ним случалось иногда. Стоило появиться в жизни чему-то хорошему, и оно тут же исчезало, словно золотой след метеора. Радости были мимолетными, всему хорошему, казалось, суждено умереть еще в зачатке.

А в жизни, кипевшей вокруг него, происходило как раз обратное. Хорошее приходило стремительно и ощутимо, пускало прочные корни в землю, и никакая сила уже не могла их вырвать. В городе вырастали новые бульвары, жилые дома и заводы, новые театры… Все это возникало с головокружительной быстротой. Люди ездили в современных автобусах, покупали легковые машины, ходили в театр на «Деревянного принца» и рукоплескали легкомысленной принцессе. У каждого были свои легкомысленные принцессы, свои новые квартиры, автобусы и поездки в ресторан «Копыто». Все это было постоянным и не напоминало золотой след от метеора.

Причины изменчивого настроения были в нем самом, в его характере. Но в известной степени это зависело и от тех сил, которые не оказывали непосредственного влияния на других людей. То была для Аввакума весна тревожных предчувствий. Они оправдались только в ноябре.

День двадцать восьмого ноября для полковника Манова был очень тяжелым. Неприятности начались еще с утра. Сначала обостренный диалог с женой — ей хотелось непременно пойти в этот день на премьеру новой болгарской оперы. Не посмев переубедить супругу, он пообещал ей достать билеты, хотя в душе не сомневался, что и в этот вечер ни в какой театр пойти не сможет. То ли из-за того, что он солгал без зазрения совести, то ли потому, что ему просто стало жаль самого себя, но полковник расстроился.

Вот и еще хорошенькие новости! Когда он собирался проглотить ложечку соды — старая язва давала о себе знать — пришла радиограмма с тревожным сообщением о вчерашних событиях в пограничном секторе А. Черт бы его побрал, этого Хасана Рафиева! — было первой мыслью Манова. Какую цель преследовали те, убив «своего» человека и забросив труп на нашу территорию? Что они хотели этим доказать? Очень просто! Что случай с двойным нападением — обычная диверсия, хотя и организованная и проведенная в более широком масштабе. Раз на месте перестрелки лежит убитый, значит, явно вылазка диверсантов… По крайней мере, замысел тех был таким. В действительности же не было никакой диверсантской вылазки, и вот почему. Во-первых, никто из нападающих не сделал попытки перейти границу даже на сантиметр. Хасан Рафиев убит до пограничной полосы выстрелом в упор, потом труп его протащили по распаханному чернозему и бросили на нашу территорию. Во-вторых, настоящие диверсанты не переходят границу шумными ватагами, как пьяные свадебщики. В-третьих, в таких случаях не тащат с собой тяжелых пулеметов. Они полезны при вторжении — подобных попыток вообще не было сделано. И все же тяжелые пулеметы стреляли: в устье оврагов на нашей стороне торчат стволы деревьев, словно обрубленные. Так по-плотницки работать могут только тяжелые пулеметы.

Так что диверсантской вылазки как таковой не было. Вариант с Хасаном Рафиевым — обычный блеф. К оврагам были посланы небольшие подразделения пограничной охраны при усиленной огневой поддержке. Им было велено поднять как можно больше шума, чтобы создать видимость настоящего вторжения. Потом, когда цель (шум!) была достигнута, они убили «своего» человека и подбросили.

Придя к этому заключению, полковник Манов с удовлетворением потер руки. Проглотил свою ложечку соды, и уже через минуту почувствовал себя свежее. На премьеру он, разумеется, не пойдет, но почему бы ему не предложить жене сходить в театр одной? Нет, нельзя, она обязательно скажет, что слава богу, я еще не вдова, и годы, когда нужно было делать ей такие поистине прекрасные предложения, к сожалению, канули в прошлое. Он знал заранее, что она ему скажет, так как подобные вещи говорились бесчисленное количество раз.

Но все-таки зачем нужен был этот блеф? Блефующий обязательно преследует какую-то определенную цель. Никто не блефует без цели. Вывод на позицию тяжелых пулеметов, инсценированное нападение, при котором противник не двигается с места, — это явно ход, какая-то уловка, а не просто выдумки заскучавшего пограничного офицера.

Впрочем, уже то, что он разгадал подлинный характер нападения, было большой удачей. Пусть жена сердится из-за этой премьеры, зато он еще раз убедился в своем умении логически мыслить и распутывать сложнейшие узлы.

Итак, надо продвигаться дальше. Неприятель блефует. Но для чего, черт возьми?..

Терпение… А ну-ка подумаем, что означает усиленная огневая поддержка и «нападение» одновременно в двух пунктах? Что означает этот пустой шум? Это может означать лишь одно: стремление противника сосредоточить наше внимание именно на этих двух пунктах, отвлечь нас от других мест.

Не случайно же Аввакум Захов был его учеником!

Сейчас можно бы и закурить. Ученик сделал скачок вперед, ушел недостижимо далеко, но чья все-таки была школа, кто давал первые уроки?

Табак кружит голову, когда куришь редко. Сода успокаивает, но она лишь паллиатив, так как действие ее временное. Недавняя изжога скоро вернется снова, он это предчувствует, а мысль о проклятой премьере не выходит из головы. Конечно, это правда, что десять лет тому назад он ни в коем случае не предложил бы жене пойти в оперу одной. Даже и подумать бы не посмел. А сейчас это казалось ему смешным и наивным.

Манов докуривал сигарету, когда в кабинет ворвался начальник пеленгаторного отдела — плотный и подвижный полковник Ленков, который, казалось, не ходил, а пролетал над полом, словно Карлсон с моторчиком. Он размахивал какой-то бумажкой, и глаза его смотрели на Манова весело и задорно.

— Собирай-ка, дорогой товарищ, чемодан, — прогудел он мощным басом, неожиданным для его пухлой фигуры. — Такая каша там заварилась, пальчики оближешь! Как раз по тебе!

— Где это? — спокойно спросил Манов. И добавил: — Я ко всяким кашам привык.

— Как где? Да ты что, с неба свалился? В секторе А, неужто не знаешь? В известном и во всех отношениях примечательном секторе А.

Начальник пеленгаторного отдела был веселым и здоровым человеком, и полковник Манов позавидовал его хорошему настроению. Было видно, что того не изводят разные билеты и язва.

— Ну-с, — сказал он ему. — Слушаю тебя.

Полковнику Ленкову трудно было усидеть на одном месте, и поэтому он начал свой рассказ, шагая из угла в угол по комнате.

Он упомянул «Гермеса» — так условно назвали одну тайную радиостанцию, которая работала на ультракоротких волнах. В эфир выходила в пятидесяти километрах к югу от границы. Особенностью «Гермеса» было то, что он в основном передавал и редко принимал. «Молчун» лишь давал инструкции. Контрразведчиков беспокоило разнообразие шифровых систем, которыми он пользовался, применение специальных кодов — условных знаков и сигналов. Шифровальщики кое-как справлялись с системами шифров и терпели порой серьезные неудачи. Расшифровать радиограмму «Гермеса» быстро, не теряя времени, было разнозначно такому подвигу, как раскрыть тайную радиостанцию или глубоко законсервированного резидента… Но если ценой многих часов, а то и дней, радиограммы все же бывали прочитаны, то попытка разгадать условный код обычно заводила в тупик. Так, например, в начале сентября «Гермес» передал коротенькую шифрограмму, составленную по-латыни. Через двое суток она была с огромным трудом прочитана, но смысл остался неразгаданным. Буквальный перевод можно было читать двояко: а) «Профессору принять меры для окончания работы на Витоше»; б) «Витоше принять меры для окончания работы профессора». Фраза начиналась и заканчивалась туманно. Кто такой профессор? Что он имеет общего с Витошей. О какой работе идет речь? На эти вопросы мог ответить только человек, знакомый с кодовым значением слов и игрой падежей. Могла помочь и контрразведка, если бы имела в своих досье персонифицированный перевод хотя бы одного термина. Знать бы, какое лицо прячется за словом «профессор», если бы засекли его в системе какой-нибудь иностранной разведки, то нить была бы найдена.