И в XIX веке, и в начале XX века представители рода Салтыковых занимали самые высокие посты и были отмечены высокими наградами, так что надо признать вполне справедливым замечание П. В. Долгорукова «Ни из одной фамилии не было столько бояр, столько фельдмаршалов и столько начальников Москвы, как из Салтыковых».
Граф Сергей Васильевич Салтыков, представитель этого могущественного аристократического рода, вполне был достоин внимания великой княгини Екатерины Алексеевны, которая, оказавшись в одиночестве и под пристальным взглядом Чоглоковых и других доносчиков Елизаветы Петровны, вынуждена была искать опору при елизаветинском императорском дворе, где все отношения между придворными строились по законам фаворитизма, а потому и её отношения с Салтыковым получили ту же основу. Ей нужна была надёжная поддержка со стороны мужчины из знатного и могущественного рода, а такую поддержку, как считалось в эпоху фаворитизма, женщина может получить только в результате любовной связи. Разумеется, фаворитом должен быть красивый и статный мужчина, достойный любви. Сергей Салтыков соответствовал всем требованиям эпохи.
Чисто женскую стратегию, причём доступную отнюдь не для всех женщин, — очаровать мужчину, а затем пользоваться его покровительством и помощью в делах, Екатерина II в своих «Записках» объяснила так: «Я получила от природы великую чувствительность и наружность если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого разу и не употребляла для того никакого искусства и прикрас Душа моя от природы была до такой степени общительна, что всегда, стоило кому-нибудь пробыть со мною четверть часа, чтобы чувствовать себя совершенно свободным и вести со мною разговор, как будто мы с давних пор знакомы. По природной снисходительности моей я внушала к себе доверие тем, кто имел со мною дело, потому что всем было известно, что для меня нет ничего приятнее, как действовать с доброжелательностью и самою строгою честностью. Смею сказать (если только позволительно так выразиться о самой себе), что я походила на рыцаря свободы и законности; я имела скорее мужскую, чем женскую душу; но в том ничего не было отталкивающего, потому что с умом и характером мужским соединялась во мне привлекательность весьма любезной женщины. Да простят мне эти слова и выражения моего самолюбия: я употребляю их, считая их истинными и не желая прикрываться ложною скромностью. Впрочем, самое сочинение это должно показать, правду ли я говорю о моем уме, сердце и характере. Я сказала о том, что я нравилась, стало быть, половина искушения заключалась уже в том самом; вторая половина в подобных случаях естественно следует из самого существа человеческой природы, потому что идти на искушение и подвергнуться ему — очень близко одно от другого. Хотя в голове запечатлены самые лучшие правила нравственности, но, как скоро примешивается и является чувствительность, то непременно очутишься неизмеримо дальше, нежели думаешь. Я по крайней мере не знаю до сих пор, как можно предотвратить это. Может быть, скажут, что есть одно средство — избегать, но бывают случаи, положения, обстоятельства, где избегать невозможно; в самом деле, куда бежать, где найти убежище, как отворачиваться посреди двора, который перетолковывает малейший поступок Итак, если не бежать, то, по-моему, нет ничего труднее, как уклониться от того, что вам существенно нравится. Поверьте, все, что вам будут говорить против этого, лицемерие и основано на незнании человеческого сердца. Человек не властен в своем сердце; он не может по произволу сжимать его в кулак и потом опять давать свободу».
Эта честность признания своей «великой чувствительности» (т. е. чувственности), своего темперамента, свободное рассуждение об интимных ситуациях вполне понятны в атмосфере фаворитизма, царившего в XVIII веке не только при Российском императорском дворе, но и при западноевропейских дворах. Не случайно век восемнадцатый называют галантным (от фр. galant — «изысканно вежливый, чрезвычайно обходительный»). Напомним также, что по-русски синоним слова галант — любовник.
Опыт любви с Сергеем Салтыковым оказался печальным: не только поддержки и верной любви, но и простого уважения со стороны любовника великая княгиня Екатерина Алексеевна не получила По возвращении из Швеции Сергей Салтыков стал относиться к Екатерине холодно и неуважительно: он позволял себе назначать ей свидание и не приходить на него. Однажды он обещал ей прийти на свидание, но, прождав его до трёх часов ночи, она так его и не дождалась. Судя по «Запискам», Екатерина искренно и страстно любила графа Салтыкова и потому сильно переживала его охлаждение. До неё дошли слухи, что в Швеции Салтыков вёл весёлую жизнь и волочился за всеми женщинами подряд, а это показывало, что у него не было к Екатерине настоящего чувства. В этот период её жизни она чувствовала себя особенно одинокой, часто болела и редко бывала при дворе.
В 1755 году в Петербург прибыли английский посланник Уильямс и его протеже, назначенный секретарём английского посольства, граф Станислав-Август Понятовскии, весьма привлекательный двадцатитрёхлетний молодой человек, один из самых блестящих и образованных людей своего времени. Граф Станислав Понятовский в скором времени появился в высшем петербургском кругу, а также и при малом («молодом») дворе, был представлен великому князю Петру Фёдоровичу и великой княгине Екатерине Алексеевне, произвёл на них самое благоприятное впечатление, а потому постепенно стал постоянным посетителем молодого двора. Его посещения обнаружили его особый интерес к великой княгине и вызвали у неё ту «чувствительность», о которой она писала позже. Граф Станислав Понятовский, долгое время проживший в Париже и знавший толк в женщинах, был очарован Екатериной. В своих воспоминаниях он оставил нам словесный портрет великой княгини Екатерины Алексеевны той поры: «Ей было двадцать пять лет. Она лишь недавно оправилась после первых родов и находилась в том фазисе красоты, который является наивысшей точкой ее для женщин, вообще наделенных ею. Брюнетка, она была ослепительной белизны: брови у нее были черные и очень длинные, нос греческий, рот как бы зовущий поцелуи, удивительной красоты руки и ноги, тонкая талия, рост скорее высокий, походка чрезвычайно легкая и в то же время благородная, приятный тембр голоса и смех такой же веселый, как и характер, позволявший ей с одинаковой легкостью переходить от самых шаловливых игр к таблице цифр».
Любовные отношения Екатерины и Понятовского скоро не стали секретом ни для английского посольства, ни для двора, ни для великого князя. Английский посол Уильямс из политических соображений способствовал сближению своего секретаря с великой княгиней. Придворные делали вид, что не замечают этих отношений, тем более что эти отношения не выставлялись напоказ. Лев Нарышкин, будучи в приятельских отношениях и с Понятовским, и с Екатериной, помогал любовникам: по вечерам он в своей карете отвозил Екатерину, переодетую в мужское платье, на место свидания — к своей невестке, жене брата, Анне Никитичне Нарышкиной, а под утро, никем не замеченная, Екатерина возвращалась во дворец.
У Петра Фёдоровича в это время тоже был роман, с Елизаветой Романовной Воронцовой, родной сестрой Екатерины Дашковой, и потому великий князь был полностью равнодушен к любовным похождениям своей жены. Супруги, увлечённые своими романами, не мешали друг другу. Однажды дворцовая стража Ораниенбаума, где пребывали супруги, задержала Понятовского, возвращавшегося после ночного свидания с Екатериной, и препроводила его к великому князю. На все вопросы великого князя Понятовский отвечал молчанием, и тогда Пётр сказал, что он знает о его интриге с великой княгиней, и при этом заметил: «Может быть, вы даже питаете злой умысел против меня. При вас есть пистолеты-.» Екатерина испугалась этого заявления и обратилась за поддержкой к Елизавете Воронцовой, прошептав ей на ухо во время придворного приёма: «Вам так легко было бы сделать всех счастливыми». Воронцова тотчас откликнулась на эту просьбу. В тот же день она устроила Понятовскому встречу с великим князем, которого уже успела настроить в пользу Понятовского. А великий князь, узнав, что перед ним поляк, воскликнул, по свидетельству самого Понятовского: «Не безумец ли ты, что до сих пор не доверился мне!» Затем он со смехом объяснил, что и не думает ревновать; меры предусмотрительности, принимаемые вокруг ораниенбаумского дворца, были лишь в видах обеспечения безопасности его особы. «А теперь, — сказал он, — если мы друзья, здесь не хватает еще кое-кого». С этими словами он пошел в комнату Екатерины, вытащил ее из постели и, не дав ей времени надеть чулки и юбку, в одном капоте привел в комнату.
