Три-четыре человека постоянно находятся подле короля и подносят ему заряженные ружья. Когда загонщики и собаки приближаются к избранной на сегодня дичи, эти помощники передают ружья монарху, который может таким образом стрелять быстро, почти без перерыва. Они тотчас же перезаряжают оружие.

У этой охоты нет ничего общего с облавами былых времен с холодным оружием, когда самим королям, вооруженным мечом либо копьем, после долгой травли приходилось порой сражаться с ранеными, смертельно опасными кабанами. Теперь король почти всё время остается на одном и том же месте, дичь сама является к нему и умирает у его ног. Это смахивает на демонстрацию силы.

Если лошадь ломает ногу, то ее немедленно убивают. Помощники бросают конский труп на скелеты других животных, которые оставляют на земле, предварительно срезав с них мясо, чтобы привлечь стервятников. Король прячется в кустах и стреляет в птиц.

Временами, когда на расстоянии ружейного выстрела нет ничего другого, он убивает воробьев и даже ворон. Это его забавляет.

У ворон жесткое мясо. Поэтому их отдают беднякам.

Одну из конюшен дворца Эскориал опустошили, вычистили, и Гойя устроил там временную мастерскую. Это уже не впервые. Августейшие модели никуда не ездят. Их нужно писать на дому, когда они располагают временем и когда им заблагорассудится. Потом портреты можно будет спокойно закончить в обычной мастерской. Знатные особы платят поздно, очень поздно, если вообще платят.

Обычно Гойя, подобно другим портретистам королевской семьи, работает в одной из комнат дворца либо в отдаленной гостиной. Сегодня речь идет о конном портрете. В этой большой вычищенной конюшне несколько слуг пытают усмирить коня коричневой масти, успокоить и заставить его поставить одно из передних копыт на табурет.

Гойя стоит рядом с угольным карандашом в руке, в сопровождении двух помощников, следящих за ящиком с красками и кистями художника. Огромный холст развернут перед ним на мольберте. На нем виден эскиз конского силуэта.

Гойя работает, посмеиваясь над усилиями конюхов, которым приходится вдобавок сгребать лопатой лошадиный навоз, посыпавшийся во время борьбы с животным. Художник смотрит, делает набросок карандашом и снова присматривается. Его глаза стремятся удержать в памяти постоянно меняющееся положение этого копыта, этой ноги. Он бранится сквозь зубы, попутно проклиная некоторых святых. Бог весть почему Гойе трудно даются лошади. Он видит их не так, как следует, и плохо рисует. Художник, у которого очень легко получаются быки, пасует перед лошадьми и поэтому нервничает.

Этого коня зовут Бравый. Всем известно, что его подарил королеве Мануэль Годой.

Поверх лошади едва просматривается силуэт всадницы: от силы несколько штрихов, спина, платье и шляпа. Женщина, сидящая на спине нарисованного коня, напоминает призрака. Любое изображение начинается с чего-то неясного и расплывчатого. Оно оформляется постепенно, мазок за мазком. Скажем, написать удачный портрет опустившегося человека или показать красные прожилки на лице под слоем пудры — это долгое, чрезвычайно трудное дело. Гойя слышал, что мусульмане порой называют Бога «изначальным художником». Неужто Бог сотворил всё это за шесть дней? Создал все оттенки земли? Неудивительно, что в субботу вечером он почувствовал себя немного уставшим.

Слуга говорит, вбегая в комнату, что надо увести красавца Бравого. Конь больше не будет сегодня позировать. Сейчас сюда придет королева. Все принимаются суетиться. Гойя перестает рисовать. Он выглядит так, будто встал не с той ноги: сегодняшнее утро не принесло ему ничего хорошего, он знает это, как никто другой. Лошадь придется рисовать заново. Caramba![4]

В другую дверь конюшни трое слуг вкатывают деревянное сооружение на трех колесах. Примерно на двухметровой высоте оборудовано седло со стременами, поводьями и головкой передней луки. Маленькая деревянная лесенка ведет наверх.

Тут же входит Мария-Луиза с двумя-тремя компаньонками. Все кланяются. Королева, в темном полковничьем мундире с позвякивающими украшениями и медалями, направляется прямо к Гойе и спрашивает, как он себя чувствует. Она называет его Франсиско.

— Я чувствую себя неплохо, ваше величество.

На портретах королевы, написанных Гойей, он удлинил ей ноги и уменьшил бедра. На самом деле это женщина небольшого роста с невыразительным лицом. У нее пухлые щеки, массивный подбородок и маленькие впалые глаза. Она уже потеряла большую часть зубов. Вместе с тем Мария-Луиза держится любезно, по крайней мере, с Гойей, которого она иногда приглашает позавтракать вместе с ней. Итальянская принцесса изъясняется скороговоркой и сильно жестикулирует.

— Раз дела у вас идут неплохо, — говорит она художнику, — не жалуйтесь.

— Я и не жалуюсь, — отвечает он.

И тут королева видит деревянное сооружение и спрашивает, не на этом ли лихом скакуне ей придется сегодня гарцевать. Услышав ее слова, все присутствующие смеются либо улыбаются, из вежливости. Мария-Луиза, у которой, по-видимому, хорошее настроение, подходит к этой штуковине и похлопывает по ней рукой, как она ласкала бы Бравого. Королева говорит воображаемому коню:

— Эй, тихо!.. Стой смирно!..

Затем, как бы успокоившись, она начинает осторожно карабкаться по шаткой лестнице, опираясь на своих компаньонок. Впервые в жизни ее будут писать верхом на лошади. Слуги крепко держат сооружение, которое смастерили придворные столяры. Оно слегка качается. Все видят, что по этому случаю королева надела сапоги, подходящие к ее военной форме. А также шпоры.

Когда Мария-Луиза, наконец, устраивается в седле, сидя с раздвинутыми ногами, как мужчина, и просунув ступни в стремена, Гойя протягивает государыне хлыст, который та берет, и собственноручно поправляет ее наряд. Художник снискал почетное право обращаться непосредственно к королеве, не прибегая к помощи третьего лица.

— Удобно ли вам сидеть, ваше величество?

— Конечно, нет, — отвечает она.

— Не бойтесь. Эта штука слегка шатается, но стоит прочно. Я сам опробовал седло.

— Что мне делать с хлыстом?

— Держите его, пожалуйста, в правой руке, а поводья в левой.

Мария-Луиза ведет себя как послушная королева и в точности выполняет то, что говорит ей Гойя. Он указывает, на какой высоте должна находиться рука с хлыстом, просит, чтобы сооружение передвинули ближе к свету, вследствие чего государыня покачивается, снова поправляет по своему усмотрению складки ее платья и фиксирует положение ноги в стремени.

Королева ворчит. Ее рука, держащая хлыст на весу, наверняка одеревенеет. И как можно чувствовать себя непринужденно на подобной махине?

— В какой позе, по-вашему, я должна сидеть? — спрашивает она.

— Разве вы сидите на лошади в разных позах?

— Естественно.

— Например?

— Если я выезжаю верхом на прогулку, ради забавы, то сижу примерно в такой позе. Спокойно и удобно. На параде — другое дело. Скорее вот так, сильнее выгнув спину. На охоте — снова иначе. Приходится долго оставаться в седле, и стремена тогда длиннее.

Всякий раз Мария-Луиза меняет позу и даже выражение лица. По-видимому, она нисколько не заботится о своем достоинстве, о том, как выглядит в глазах компаньонок и слуг. Кажется, королеве даже нравится их смешить.

Гойя спрашивает, в каком образе та хотела бы предстать.

— Такой, как есть. Молодой и красивой.

И тут все снова прыскают ради проформы. Гойя тоже осторожно смеется и тут же опять становится серьезным. Он ждет.

— Остановимся на параде, — говорит королева. — Параде по случаю победы. К тому же это будет гармонировать с моим костюмом.

Гойя слегка отступает назад, не отрывая от королевы взгляда. Он словно зачарован лицом и телом своей модели, как в случае с Инес и Лоренсо. Художник не видит ни уродства, ни неловкости тех, кто ему позирует. Дело не в этом. В такие минуты можно подумать, что он жаждет раскрыть некий секрет, увидеть то, чего не заметили, не способны увидеть другие, и что станет впоследствии картиной, живописью. Гойя скрывается за большим холстом, выглядывая лишь для того, чтобы мельком взглянуть на королеву. Оттуда же доносится торопливое поскрипывание угольного карандаша. Художники никогда не знают, работая с королями, сколько времени у них в запасе.