В ходе этого тайного суда совести, который вершил над самим собой Лоренсо, множество факторов — общественное положение, которого он добился благодаря своим заслугам, должность, которую он ныне занимал, его семья, отношения с новым королем, даже десятиминутный разговор с глазу на глаз с императором, а также его, Касамареса, грандиозные планы, вес, приобретенный им в глазах других, и будущее, сулившее блестящие перспективы (не назначат ли его в один прекрасный день премьер-министром испанского королевства, как шушукались за его спиной?) — все это побуждало его пожертвовать Инес и, если понадобится, избавиться под благовидным предлогом от ее дочери, якобы узнанной Гойей.

Если бы на худой конец Лоренсо пришлось согласиться, желательно при как можно меньшем стечении свидетелей, с тем, что он когда-то, давая волю своим животным инстинктам, спал с одной из узниц инквизиции, то он не мог признать, что теперь является отцом проститутки. Девушки, ставшей проституткой по его вине. Невозможно выставлять это напоказ, точно грязное белье в окне.

Поэтому однажды, около шести часов вечера, Лоренсо сел в наемный экипаж и, не говоря ни слова кому бы то ни было, даже Гойе, отправился в сады Ретиро. Кучер три или четыре раза объехал по его просьбе все здешние аллеи. Лоренсо же смотрел в окно коляски, прячась за занавеской. Ему удалось отыскать Алисию, правда, не на аллее, указанной Гойей, а в другом месте.

Он увидел и узнал ее так же внезапно, как Гойя. После ряда сложных маневров, которыми пассажир руководил изнутри, кучер остановил экипаж неподалеку от девушки. Лоренсо, следуя примеру других, высунул руку и протянул кошелек в ее направлении. Дуэнья заметила это первая и сообщила своей компаньонке. Затем Алисия, чье лицо было наполовину скрыто за веером, которым она обмахивалась, с улыбкой направилась к коляске, взяла кошелек, прикинула его на вес и переглянулась с дуэньей. Кошелек показался ей достаточно тяжелым. Она отдала его старухе, приблизившейся мелкими шажками, и села в коляску, дверь которой открыл Лоренсо.

Алисия села напротив мужчины, и он, велев кучеру трогаться с места и ехать через сады шагом, внимательно посмотрел на девушку. Ее лицо показалось ему почти таким же, как лицо молодой Инес, если не считать более вызывающей улыбки и выражения какой-то торжествующей порочности в более темных глазах, словно она занималась всем этим в отместку добропорядочным властям, едва не уморившим ее на заре жизни.

Девушка, слегка смутившись от пристального взгляда незнакомца, сосредоточенно рассматривавшего все детали ее лица, прически, сотрясавшейся при каждом толчке коляски, и груди, прикрытой черными кружевами, отпрянула и съежилась в глубине экипажа, оказавшись наполовину в тени.

— Нет-нет, — сказал Лоренсо, — оставайся на свету, чтобы я тебя видел.

Она повиновалась и выпрямилась. Он разглядывал ее еще несколько мгновений, а затем спросил:

— Тебя зовут Алисия?

— Да, — ответила девушка. — Но, если это имя вам не нравится, называйте меня как-нибудь иначе. Мне всё равно.

— Нет, мне нравится это имя. Алисия. Очень нравится. Откуда ты, Алисия?

— Вы — первый, кто меня об этом спрашивает. Какая вам разница?

— Я хотел бы это знать.

— Не знаю, откуда я. Кажется, из Мадрида. Отсюда.

— Где ты родилась?

— В сиротском доме, — сказала она. Лоренсо рассмеялся, и это, по-видимому, удивило девушку. Она спросила:

— Я сказала что-то смешное?

— Да, если угодно.

— Что же? Что я такого сказала?

— Никто и никогда не мог родиться в сиротском доме. Детей помещают в приют, если их родители неизвестны, умерли либо бросили своих детей, но в любом случае после того, как они родились. Ты знала своих родителей?

— Нет, — ответила она.

— Но хотя бы знала, кем они были?

— Да. Мой отец был кардиналом, — произнесла Алисия уверенно, едва ли не с гордостью, глядя Лоренсо в глаза.

— Кардиналом?

— Да!

— Кто тебе это сказал?

— Сестры. И другие девочки. Все эти дурочки.

— Сиротский дом содержали монахини?

— Естественно.

— Ты уверена, что это не был монастырь?

— Может, и так, — сказала девушка, глядя в окно и показывая всем своим видом, что ей становится скучно и она зря тратит время. — Не один ли черт?

— До какого возраста ты там оставалась?

— До тех пор пока мне не велели уйти. А что? Видя, что Алисия начинает лгать, Лоренсо решил сократить допрос. Но напоследок он спросил:

— А твоя мать? Ты ее знала?

— Нет.

— Ты знала, кто она?

— Да. Какая-то еретичка.

— Это тоже сказали сестры?

Алисия не ответила. Она бросила взгляд в окно, словно не слышала вопроса и вообще жалела, что села в эту коляску.

— Тебе известно, что значит еретичка? — спросил Лоренсо.

— Нет, но это запрещено, и за это наказывают.

— Теперь уже нет.

— Вот как?

Девушка резким движением задернула занавеску, которую Касамарес оставил приоткрытой, чтобы не заслонять свет, и спросила:

— Ну, что, займемся этим здесь? Прямо в экипаже? Мне не трудно. Даже на ходу, мне всё равно.

Она начала быстро приподнимать юбку, и тут Лоренсо сказал:

— Нет.

— Что — нет? Не здесь? А где же?

— Нигде. Я просто хотел бы немного поговорить с тобой.

— О чем?

— О тебе.

— Например? — подозрительно спросила девушка.

— Что ты делала после того, как ушла из приюта?

— Два года работала на ферме. Двое мужчин изнасиловали меня, и я оттуда ушла.

— А потом?

Алисия подняла палец и, нацелив его на Лоренсо, спросила:

— Вы знаете, что не получите своих денег обратно?

— Я и не собирался их забирать. Я хотел только переговорить с тобой.

— Хотите, чтобы я рассказала вам о каких-нибудь мерзких вещах? О том, о чем обычно не говорят? Если хотите, могу.

— Нет-нет, только не это.

«И это моя дочь, — думал Лоренсо. — Конечно, моя дочь, она сидит здесь, напротив меня. Размалеванная, готовая отдаться. Живой товар. Она способна говорить всякие гадости. Сбежала из монастыря в одиннадцать лет, была изнасилована крестьянами то ли в тринадцать, то ли в четырнадцать». При этом Касамарес не чувствовал себя ни опозоренным, ни смущенным. Он был заинтригован, очарован этой девушкой, как будто Инес внезапно предстала перед ним помолодевшей и более дерзкой, словно она оказалась перед ним в другом времени, в другой жизни. Лоренсо с юных лет осознавал, что он — двойственный человек, сложный и противоречивый, человек, которого ему не только не удавалось держать в узде, но даже толком узнать, и вот, теперь перед ним другая ипостась одной и той же женщины, существующая только благодаря ему и взирающая на него как на чужака.

Алисия спросила у незнакомца, разыгрывая страх (при этом она опустила юбку):

— Вы, случайно, не из полиции?

— Нет.

— Это, по крайней мере, правда?

— Правда.

— Дело в том, что я не выношу полицейских, особенно в штатском. И они платят мне той же монетой. Однажды я здорово поцарапала одного из них. У него до сих пор остался шрам, вот здесь, прямо под глазом. Всякий раз, когда ему удается, он сажает меня за решетку.

Лоренсо дал девушке слово, что он не из полиции.

— В таком случае что вам надо? Что мы тут делаем?

— Я собираюсь кое-что вам предложить.

— Да. Что именно?

— Уехать из Испании.

На сей раз безучастное выражение слетело с лица Алисии, подобно бумажной маске. Она была поистине ошеломлена и встревожена.

— Серьезно? — спросила девушка.

— Очень серьезно.

— Уехать куда?

— Куда угодно. Во Францию, в Италию, в Грецию. А лучше всего, пожалуй, в Америку.

— Зачем?

— Потому что она дальше.

— Я должна уехать из Испании?

— Да.

— С вами?

— Нет.

Все более обеспокоенная, Алисия поинтересовалась, не грозит ли ей неведомая опасность, или не желает ли ей кто-нибудь зла, настолько, чтобы желать избавиться от нее. Такое порой случается. Лоренсо ответил, что это не так.