— Вот одна такая, — сказала архивариус, тыча пальцем в страницу книги. — Некая Розарио. Как же, помню, это была целая история.

— Что за история? — спросил Лоренсо, подходя к столу.

— Малышку нашли на взморье, она цеплялась за большую лохматую собаку. Вся ее семья, по-видимому, погибла во время кораблекрушения. Ей было лет семь-восемь. Кажется, она была родом из какой-то африканской страны.

— Нет, — снова отрезал Лоренсо. — Это не она. Я ищу девочку, которую к вам, вероятно, привезли из Мадрида и которая якобы родилась в 1793 году. Вы не видите никого похожего?

Ему очень хотелось, чтобы никого не нашли, и он уже начал успокаиваться, как вдруг монахиня, перевернув страницу, вскричала, указывая на запись:

— Ну да! Есть одна такая, она вроде бы подходит!

— Кто это? — осведомилась настоятельница.

— 1793 год, Мадрид. Прислана Конгрегацией в защиту вероучения…

Монахиня подняла голову, взглянула на гостя поверх очков и спросила:

— Конгрегацией в защиту вероучения?

— Да, — ответил Лоренсо.

— Девочке было не больше трех-четырех дней от роду, она была очень слабой и еле дышала. Ее мать была еретичкой. Именно это нам тогда сказали. Да и здесь тоже так написано.

— Она у вас? — спросил Касамарес.

— Ах нет, — ответила архивариус. — Девчонка сбежала, когда ей исполнилось одиннадцать. Это тоже записано. Посмотрите. Убежала в поле в один из дней, когда был крестный ход. Никто и не думал ее ловить.

— Где же она теперь?

— Уж это одному Богу известно. Она не присылала нам вестей.

— Да, я ее помню, — вставила настоятельница. — Сущий бесенок.

— Слава Богу, одной меньше, — пробормотала архивариус.

Лоренсо спросил, известно ли имя ее отца. Настоятельница отвела взгляд и замялась.

— Не совсем, — ответила она вполголоса.

Что она хотела этим сказать? Мужчина стал настаивать.

— О, знаете ли, — сказала игуменья, — всё это только слухи…

— Что за слухи? Не бойтесь, говорите.

— Ходили слухи…

Она снова замялась, повернулась к монахине, уткнувшейся в книги, и в конце концов призналась, перекрестившись размашистым жестом:

— …слухи, что ее отец был каким-то очень важным лицом в Конгрегации в защиту вероучения…

— В инквизиции Мадрида?

— Да, именно так.

— Известно ли его имя?

Обе монахини переглянулись, и настоятельница сказала надтреснутым голосом, покашливая:

— Нет. Не думаю.

Архивариус подтвердила это:

— Знаете ли, мы здесь от всего далеки. Что бы там ни говорили в Мадриде, до нас долетают лишь обрывки слухов. Скажем, в подобных случаях нам никогда не сообщают имя. Это для всех секрет.

— Вы окрестили девочку? — спросил Лоренсо.

— А как же, — ответила игуменья. — Немедленно. Она была такой крохой… Новорожденной. В этом возрасте, знаете ли, младенцы редко выживают.

— Но эта, — вставила архивариус, — она, можно сказать, цеплялась за жизнь! Я до сих пор помню, как она набрасывалась на соски кормилицы! Этакая пиявка!

— Как вы ее назвали? — осведомился Касамарес.

Монахиня вновь заглянула в толстую книгу и сообщила, что девочку, которую он ищет, зовут Алисия.

— Если только она не сменила имя, — заметила настоятельница. — Она была вполне на это способна.

Невзирая на все волнения, засады и репрессии, несмотря на то и дело менявшиеся политические взгляды тех или иных людей, городские сады Мадрида ближе к вечеру по-прежнему привлекали проституток и их клиентов. В сады Ретиро, расположенные возле улицы Алькала, которые король Карлос III расширил и засадил деревьями, как и сады Прадо, начиная с пяти–шести часов медленно, лениво подъезжали коляски, и в окнах мелькали мужские взгляды, искавшие знакомую либо новую женскую фигуру.

Подтягивались сюда и девицы легкого поведения; они шли прогулочным шагом, по одной либо группками, чаще всего в сопровождении дуэньи, всегда элегантно одетые: зимой в плаще, весной с шалью на плечах, осенью в мантилье, летом с веером. Несмотря на войну, осады Сарагосы и прочие битвы, парижская мода довольно быстро добралась до Испании. Линия талии на платьях становилась выше, лифы пышнее, волосы зачесывались назад, открывая лоб, в то время как аксессуары оставались испанскими, подобно непреодолимой линии обороны.

С появлением женщин, которых все уже давно называли «махами», начинались сложная игра взглядов, оклики, сближения и споры, которым старались придать безобидный и будничный вид. Некоторые проститутки, знавшие друг друга, раскланивались издали, обменивались поцелуями на углу аллеи, позволяли другим полюбоваться той или иной деталью своего туалета или драгоценностей и переговаривались со смехом.

Смеясь, они украдкой бросали взгляды по сторонам, стараясь перехватить чей-то взгляд, уловить какой-нибудь знак. Если кому-либо из них улыбалась удача, то она небрежно отходила от других, как бы говоря: простите, я отлучусь на минутку и скоро вернусь, а затем неторопливо направлялась к дверце одной из колясок. Дуэнья проститутки вставала со скамьи, где обычно сидела, зажав между ног трость, следовала за своей компаньонкой семенящей походкой и помогала ей торговаться. Иногда дверца коляски открывалась, и девица уезжала. Иногда же ока возвращалась к своим товаркам и продолжала болтать.

Дуэнья вновь усаживалась на скамью.

Другие молодые женщины шли своей дорогой, не говоря ни слова, с опущенным долу взором, ни на кого не глядя, изображая одиночество неприкаянной и печальной души. Каждое их движение словно взывало об утешении или хотя бы о человеческом общении, словно бедняжка уповала на то, что кто-нибудь разделит ее скорбь, пусть даже ненадолго. Некоторые, казалось, спешили куда-то — они шли очень быстро, как будто опаздывали, делая вид, что решили пройти через сады, чтобы сократить путь, и у них совсем нет времени. Чуть позже эти девицы снова появлялись, столь же стремительно шагая в противоположном направлении, и это продолжалось до самого вечера, пока их не перехватывал клиент в укромном уголке сада.

Время от времени одна из женщин останавливалась, ставила ногу на скамью и поднимала юбку, чтобы подтянуть чулок. Пока платье не опускалось, изящная округлая ножка, вокруг которой сновала белоснежная рука, являла себя взорам, а затем исчезала.

Старинная уловка, понятный всем язык.

В дождливые дни проститутки ходили под зонтами, которые недавно вошли в моду, а летом носили с собой зонтики от солнца. Они встречали на своем пути торговцев, продававших воду, дыни, виноград и сухие фрукты, нищих, калек, военных в увольнении, а также и полицейских, рассеянно глядевших по сторонам.

Большинство мужчин приезжали мимо в колясках, чтобы их не узнали. Те, кто не был женат, гарцевали верхом или прогуливались пешком, беседуя о делах, своих близких, и в особенности о положении в Испании: у страны слишком большое прошлое и слишком короткое будущее, зачастую говорили они.

Испанцы приветствовали французских офицеров, приходивших сюда только поглазеть.

Не все гуляющие в садах были девицами легкого поведения или кавалерами, ищущими приключений. Пожилые дамы приходили сюда по вечерам подышать воздухом и посплетничать. Музыканты бренчали на гитарах, исполняя новые песни. Серьезные мужчины, сидя друг против друга на скамейках, играли в карты или домино и не обращали внимания на суету вокруг. Цыганки сновали между деревьями в поисках иностранца, которому можно предсказать будущее. Полицейские довольно быстро их замечали и прогоняли. Мужчины читали газеты, чтобы быть в курсе событий. Дети играли в мяч и серсо под присмотром гувернанток. Время от времени проходил матадор в широкополой шляпе, его сопровождали женщины и несколько помощников, и все смотрели ему вслед.

Уже сорок лет Гойя приходил сюда два-три раза в неделю с тетрадью для эскизов, но ему до сих пор не наскучило. Сидя на скамье, он наблюдал за гуляющими, делал набросок карандашом, рвал его, выбрасывал и начинал снова. Таким образом, за четыре десятка лет он нарисовал несколько тысяч фигур, которые иногда использовал для крупных работ, но чаще откладывал наброски и больше к ним не возвращался.